Читать интересную книгу Объяли меня воды до души моей... - Кэндзабуро Оэ

— Вода в ведрах немного согрелась на солнце, — сказала она, снимая с шеста для сушки белья, лежавшего прямо на комьях лавы, махровое полотенце, и протянула его Исана.

Рядом с блестевшими на солнце ведрами на куске лавы лежало кругло смыленное мыло. Видимо, Инаго, ничем не загородившись, мыла здесь свое обнаженное тело. Не понимая, почему бы Исана не сделать то же самое, она выжидательно смотрела на него, широко раскрыв заплаканные глаза. Потом аккуратно собрала одежду, которую Исана, переступая босыми ногами по раскаленной на солнце лаве, снял и разбросал вокруг, и положила в стиральную машину. Исана зачерпнул жестяным ковшом на длинной ручке воды из ведра и вылил на голову. Вода действительно лишь чуть согрелась на солнце, и кожа, в которой пот разверз все поры, восприняла ее как удар. Вздрагивая и подвывая, как собака, он начал намыливаться. Теперь он уже не думал, что Инаго неотрывно смотрит на него, и стал тщательно, без стеснения, мылить пах. Вдруг Инаго, стоявшая у стиральной машины, сказала:

— Телом вы похожи на того японского солдата, который долго скрывался на Филиппинах, — я его видела по телевизору.

С тех пор как Исана начал свою затворническую жизнь, у него исчез жирок, появились упругие очертания мышц, и тело стало неказистым, но крепким, как у чернорабочего. Однако сам он нисколько не задумывался сейчас над тем, какое впечатление производит его тело... Вся его одежда, замоченная в машине, была покрыта обильной пеной, и ему не оставалось ничего другого, как, обмотав бедра полотенцем, сесть на солнцепеке на вулканическое ядро и греть охлажденное водой тело. Когда он уселся, опустив плечи и сведя колени, и глянул вниз, на ноги, то увидел, что между набрякшими пальцами чернеет грязь. В этой неудобной позе он ел макароны, политые консервированным мясным соусом: ну точно пострадавший от стихийного бедствия. А Инаго, как внимательная сиделка, ухаживающая за пострадавшим, дала ему миску мясного бульона. Хотя внутри Исана еще ощущал озноб, тело снаружи нагрелось до боли, особенно накалился затылок. Он прикрыл голову ладонью и в такой комической позе, уткнувшись лицом в миску, пил бульон.

— Могу дать добавки, — сказала Инаго, когда он выпил все до дна, но Исана так наелся, что ему даже стало не по себе, и он замотал головой, раскалившейся на солнце.

— Вы ели так жадно, вот я и подумала, не захотите ли добавки. Привыкли, наверно, есть быстро потому, что давно живете вдвоем с Дзином — без чужих глаз. Хотя Дзин ест медленно, — сказала Инаго. — Нужно отнести ему бульона и молока, вы мне поможете? У него обметало сыпью даже рот, есть сухие макароны ему, я думаю, будет больно.

— Может, мелко накрошить их в бульон? Дзин больше всего на свете любит макароны.

— Я так и сделала, — сказала Инаго.

Исана еще раз полил голову водой, поправил обмотанное вокруг бедер полотенце, надел ботинки на босу ногу и с кастрюлей бульона в руках пошел вслед за Инаго, тащившей огромный чайник с вскипяченным молоком и посуду.

Дзин не спал. Он лежал посредине матраса и, сощурясь, смотрел в потолок. Сыпь сплошь усеяла его веки до самых ресниц, высыпала даже в ушах. Руки и ноги, торчавшие из-под белья Инаго, надетого на него вместо пижамы, были обметаны сыпью. Но кожа нигде не была расчесана. Исана схватил обмотанные бинтом пальчики Дзина — свидетельство его детского долготерпения. Он узнал отца, но в сонных от жара глазах его отразилось недовольство, и Исана тотчас отнял руку.

— Дзин, Дзин, ты крепись. Дзин будет крепиться, — шептал Исана, но Дзин и не пытался ему ответить.

— Пожалуй, сыпи больше не прибавилось, — сказала Инаго. — Да и прежняя вроде побледнела. Ветрянка твоя, Дзин, пошла на убыль. Ну, поднатужься и съешь суп. Дзин будет есть суп с макаронами?

Вздутые от сыпи, пересохшие губы сына чуть шевельнулись. Исана не уловил, отказ ли то был или согласие. Но Инаго, сразу поняв больного ребенка, сказала мягко:

— Ну что ж, Дзин, не хочешь супа — не надо. Давай попьем молочка.

Поддерживая малыша за шею, осторожно, чтобы не содрать крупные зерна сыпи, притаившиеся, как солдаты в засаде, Инаго приподняла его голову и стала поить молоком из ложки.

— Вот Дзин и выпил молочка. Умница. Доктор ведь говорил, у тебя и в животике тоже сыпь, помнишь? Теперь там разлилось молочко. Умница, Дзин, — говорила Инаго, вливая ему в рот вторую ложку и стараясь не касаться сыпи, обметавшей губы.

Когда Инаго, уговорив ребенка выпить четыре ложки молока, снова опустила его голову на матрас, он едва заметно вздрогнул, тихо вытянул по бокам лежавшие прежде на груди забинтованные руки и размеренно задышал. Инаго, подняв на Исана все еще красные от слез глаза, сказала:

— Он, даже если задремлет и вроде обо всем забывает, никогда не расчесывает сыпь. Во сне и то не расчесывает. Вот пройдет у него ветрянка, и он снова станет нашим красавчиком Дзином.

— Это твоя заслуга. Заболей он ветрянкой, когда мы были вдвоем, расчесал бы небось ногтями всю свою сыпь, — сказал Исана. — Я и не думал, что ты такая прекрасная сиделка...

— Когда Свободные мореплаватели выйдут в море, я буду и коком, и медсестрой. А может, пока Дзин спит, разденемся и позагораем на морском солнце? Ведь здесь, на вершине мыса, взморье ничуть не хуже, чем внизу, правда?.. По радио говорили, что, когда рыбаки настигли солдата, туда понаехало видимо-невидимо народу на автомобилях и мотоциклах, катили всю ночь напролет — искупаться в море. Разве можно отдать море на откуп этим людям? Как-никак мы — Свободные мореплаватели.

Инаго, взяв в углу комнаты две свернутые циновки, выбросила их за окно, стараясь попасть на площадку внизу. И сразу сдернула рубаху, оставшись в одних желтых штанах до колен, нахлобучила узкополую соломенную шляпу и, накинув на нее махровое полотенце, выскочила из дому. Перед Исана мелькнуло ее тело, тугое, обтянутое кожей с самой малостью жира, и торчащая вперед грудь с необычно длинными цилиндриками сосков. Она была гораздо светлее остального, смуглого от загара тела и казалась необыкновенно мягкой, податливой.

Постелив циновки узкой стороной к тени, лежавшей под стеной из вулканических ядер — солнце уже перешло зенит, — Инаго легла на одну из них, спрятав в тени голову. Исана прихватил ковш с водой и поставил его между циновок. Потом лег на спину, полив сначала голову водой. Из приемника, который Инаго установила на выступе стены, лилась музыка. Вдруг раздались сигналы поверки времени. Долгая жизнь в убежище отучила Исана интересоваться точным временем, и он проспал их. Но, услыхав начавшиеся после сигналов последние известия, сразу проснулся. Инаго тоже слушала, откинув назад голову, словно плыла на спине. Диктор сообщал, что самоубийство солдата, случившееся прошлой ночью, вызвало широкий резонанс и привело к чрезвычайному запросу в парламенте. Покончивший с собой солдат сил самообороны без всякой, как считали его товарищи, причины неожиданно покинул казарму, не взяв ничего из вещей, и больше не вернулся. Он был вовсе не из тех, кто имел политические расхождения с правительством, напротив, как положительный молодой человек, осознавал необходимость национальной обороны. Автомат, из которого он застрелился — образец 64, калибр 7,62 миллиметра, — находится на вооружении сил самообороны и числится украденным. Граната, брошенная солдатом перед самым самоубийством, похищена, вероятно, с американской базы на Окинаве. Предполагают, что в самом скором времени обнаружатся связи солдата с левыми экстремистами. Перечисляем основные инциденты, случившиеся в этом году по вине экстремистски настроенных студентов с применением оружия и взрывчатки...

— Такаки, если только он слушает эту передачу, совсем небось нос повесил, — сказала Инаго, когда снова началась музыка, и вздохнула, будто ее сморил зной. — Ведь он, создавая Союз свободных мореплавателей, не хотел связываться с политикой. Люди, обожающие политику, либо уже стоят у власти, либо придут к ней завтра. Закон и сила всегда за них. А на нашей стороне ни закона, ни силы, и чтобы нас не перебили под шумок, мы должны бежать в море. У нас у всех есть опыт насилия, и мы знаем: те, на чьей стороне закон и сила, рано или поздно расправятся с нами, прибегнув к насилию. Нам нужно поскорее бежать в море. Бой ревниво хранит тайну штаба нашего Союза — помните, где стоит половина корабля, — и хотел убить вас только за то, что вы посторонний, из-за вечного страха, как бы люди, на чьей стороне закон и сила, не отняли наш корабль. Палуба, мачты и надстройки настоящего судна были для нас залогом того, что Свободные мореплаватели в конце концов заимеют свой корабль. И вправду, на оснащенном корабле Свободные мореплаватели могли бы сразу выйти в море. Такаки решил, что весь экипаж откажется от японского гражданства. Он узнавал, вроде бы конституцией такое право предусмотрено?

— Статья двадцать вторая...