Читать интересную книгу Английская тайна - Андрей Остальский

Скоро Сашок понял: и создать такой парк, и ухаживать за ним во много раз сложнее, чем за прямолинейным континентальным, на взгляд дилетанта, более эффектным садом. Трудоемкое это дело — подражать природе, стилизовать под нее, тщательно организовывать жизнь растений.

Конечно, в небольшом саду при доме настоящего английского парка не устроишь. Что тут поместишь? Небольшой пруд — скорее модель оного, рощицу из трех деревьев, кажущиеся вольными кустарники — все это так, более намек, присяга на верность национальной традиции, нежели истинное. Но тут пытаться устроить полное соответствие и невозможно. Смешно даже было бы. И в городе Фолкстоне — в Рэднор-парке и вокруг него, на раунд-эбаутах в центре города, а также на набережной Лиз, особенно в районе Гранда, — потрясающие, но вполне прямолинейные скверы, большущие клумбы с регулярно, по сезону меняющимися цветами. Их фактура, цвет — это все тоже тщательно продумано. Любовно выбрано, посажено, удобрено и ухожено. Призвано повышать настроение, помогать бороться с английским сплином. Замечательно! Зеленый город Фолкстон. Практически — утопающий в цветах.

Но — увы! Английским стилем тут и не пахло. Натуральная Франция. Может быть, дело в физической близости к ней? Вон она, Ля Дус Франс, прекрасная, сладкая Франция — ясно видна в хорошую погоду через Ла-Манш, он же Английский канал по-местному. Или объяснение проще — по одежке протягивай ножки. И так удивительно, откуда хватает денег у городских властей зеленое (оранжевое, белоснежное, сиреневое и так далее) хозяйство содержать в таком идеальном порядке. И откуда берутся такие садовники, такие виртуозы, так любящие свое дело. Хотя понятно, откуда — это как газон. Надо много поколений растить, тщательно удобряя. И людей, и траву…

Единственный по-настоящему традиционный английский парк в Фолкстоне располагался за больницей Виктории — недалеко от дома, в котором обитали Сашковы тесть с тещей, — ну и он с женой при них. Но они с Анной-Марией все же предпочитали Кингзнорт Гарденс, спрятавшийся за железнодорожной станцией небольшой, но фантастически элегантный парк во французском стиле, подаренный в конце двадцатых годов городу лордом Рэднором. «Наш Версаль», называли жители этот сад — за фонтаны, пруды и раскидистые деревья. Размеры и величие не те, что у великого прототипа, но зато всё гораздо уютнее, роднее. Несмотря даже на традиционно французскую ригидность форм: сплошные прямые линии аллей, строго симметричные клумбы, деревья и прудики. Великолепен и немал по размерам розарий, но все кусты стоят строго по ранжиру, на одинаковом расстоянии друг от друга, оттенки розового, желтого и белого различной степени бледности чередуются — в соответствии с очевидной, ясной и четкой системой. Тоже красиво, тоже глаз отдыхает, и такое нечеловеческое блаженство опуститься здесь на одну из деревянных изящных скамеечек. Вытянуть ноги… Зевнуть, деликатно закрыв рот ладошкой… Может быть, посидеть с закрытыми глазами — и провались пропадом все на свете Эники, Беники и зловещие Дынкины. И даже про редактирование текстов вполне можно на время забыть.

Вот такие сады-парки, английские ли, французские ли — да хоть итальянские! — Сашку были по душе. Но сад при доме, вечно требующий заботы и внимания, существующий для того, чтобы в нем все время работать, сад-эксплуататор людей — нет, это не для него! Правда, матери Сашка, когда она единственный раз решилась все-таки посетить Британские острова, сад Мэннингов понравился. «У вас тут и городская квартира и дача вместе», — сказала она. А Сашок в ответ только промычал что-то невнятное да мотнул головой: дескать, так-то оно так, но…

Ну что поделаешь, не любит он домашних садов, не понимает их значения, не дорос еще! И смотреть, как Джон и Мэгги священнодействуют на садовых работах, он тоже не любит, потому что это — зрелище не для слабонервных. Во-первых, просто жалко людей — что же они так, после тяжкой рабочей недели, вкалывают, не давая себе ни сна, ни отдыха? Во-вторых, Сашку кажется, что само выражение их лиц, каждый их жест, каждое слово служат ему упреком. Почему он, здоровый такой бугай тридцати с небольшим лет, не спешит на помощь своим «родителям в законе»?

А не спешит он не только потому, что ненавидит это занятие, считает его напрасной потерей времени. Это бы еще ладно, как-нибудь наступил бы себе на горло, стерпел бы ради семейного мира, но настоящая проблема в том, что у Сашка все пальцы на руках большие!

Смешно, что соответствующее забавное выражение, придуманное каким-то острословом, — «All my fingers are thumbs!» — трансформировалось со временем в нечто невообразимо нелепое. «I am all fingers and thumbs!» — то есть, говоря дословно, в бессмысленное «я весь — сплошные пальцы и большие пальцы»! Такой абсурд, но англичане его любят. То ли дело выразительная русская идиома «у меня руки — крюки!».

Но вот ведь странность какая: когда Сашок объяснил это Анне-Марии, переведя красивую русскую фразу на английский: «My hands are hooks!», то она почему-то ничуть не впечатлилась. «При чем тут крюки?» А при чем тут пальцы и большие пальцы? — хотел сказать Сашок, но только махнул рукой. Эх, что с нее взять, с англичанки-то!

Но не в лингвистике главная проблема. А в том, что неспособность и нелюбовь Сашка к садовым работам воспринимались в семье как серьезный дефект личности, хотя вслух об этом, разумеется, не говорилось, но Сашок нутром чувствовал, что это именно так.

Но все это было в прошлом. Эх, не ценил он такого спокойного, нормального существования. Чего бы только Сашок не отдал бы, чтобы вернуться в ту достославную, такую скучную и размеренную жизнь! Даже в саду горбатиться согласился бы. Хоть бы даже и каждый день… Но нет, теперь никакой скуки, сплошные приключения, черт бы их побрал совсем!

Вздыхая, Сашок входил в дом, встречавший его вежливо-враждебно. Он с трудом высиживал тоскливые вечера и спешил под любым предлогом как можно скорее удалиться в спальню. Но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок, вел какие-то идиотские воображаемые споры то с Анной-Марией, то с Настей, однажды ему даже приснилось, что они познакомились, объединились и вдвоем ругают его за что-то, приговаривая: ну кто бы мог подумать! Под утро он впадал в забытье и потом, когда звонил будильник, еле-еле продирал глаза и, шатаясь, брел в ванную.

И наконец однажды произошло неизбежное: в четверг Сашок проспал и не услышал будильника. Проснулся в начале десятого. Какой там 7.06! Позвонил Синюхе, наплел какую-то чушь про инженерные работы на железной дороге (как легко, оказывается, научиться врать!) и без пяти минут десять, весь взмыленный, с растрепанными волосами прибежал на платформу.

Станция «Фолкстон-Сентрал» была такой же, как в семь утра, но, однако же, и немного другой. Все дело было в людях — его окружали новые, незнакомые коммьютеры. Все больше пенсионеры, какие-то слегка богемного вида растрепанные индивидуумы и еще удивительно много французов неопределенного возраста. Потом Сашок вдруг увидел единственного знакомого — Гарри! — и обрадовался ему, как родному.

Гарри пил чай в станционном буфете, куда Сашок обычно глаз не казал — так там было накурено. Заметив Сашка, он радостно замахал руками, а Сашок долго стоял на пороге, не решаясь войти, кто-то его толкнул, он привычно извинился, пробормотав: «Сорри»… Хотя, если вдуматься, абсурд какой-то. Тебя толкают, тебе, может быть, больно сделали ни за что ни про что, и ты сам же извиняешься — вот ведь к какой чепухе приучила его английская среда!

Постояв в дверях, Сашок наконец решился: сделал один шаг внутрь буфета, успел переброситься с Гарри какими-то словами, но в этот момент услышал за спиной шум подъезжающего поезда, обернулся, шагнул назад на платформу и…

В ближайший к выходу вагон усаживалась Анна-Мария. Но она была не одна. С ней был молодой человек, одетый в точно такой же синий твидовый пиджак, который так любил он, Сашок. И брюки на нем были точно такие же — серые, тонкой шерсти, которые обычно носил с этим пиджаком Сашок. И ботинки знакомые, черные, с металлическими пряжками. И вообще все на нем было точно такое же, как у Сашка, а когда он повернулся к перрону, чтобы захлопнуть стальную дверь, то и лицо оказалось тем же — его собственным, Сашковым, лицом. 

Глава 22. Если вы живы, это легко исправить

Сашок в первый раз в жизни узнал, что это такое — «ватные ноги». Ватные не ватные, но ноги, похоже, утратили свое основное свойство и держать Сашка в вертикальном положении не желали. Голова кружилась, в груди и в животе образовалась сосущая пустота. Сашку даже пришлось ухватиться за открытую дверь буфета, чтобы не упасть. Поезд тем временем тронулся, в окне мелькнули силуэты устраивавшихся на сиденье Анны-Марии и ее удивительного спутника, и Сашок понял, что ему срочно нужно в туалет. Пройти до него — каких-нибудь пять-семь метров — тоже оказалось не так уж просто, но он, молодец, справился.