Читать интересную книгу Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

Наутро, отправив детей в детсад и школу, я сел на машину и поехал за две тысячи километров – в Минск. Покупать квартиру. То, что из Донецка надо уезжать, для нас было очевидно.

И в лучшие времена люди здесь разительно отличались и от белорусов, и от воркутинских северян. Они и украинцами не были – ни языка, ни национального достоинства, ни человеческого самоуважения. Шпана со всего Союза с провинциальными понтами – друг перед другом. Половина честно вкалывала под землей на шахтах, а другая половина откровенно паразитировала и на них, и на соседе. Зато пили они всегда вместе. Видимо, это и объединяло.

Осенью я не успел найти жилье в Минске. Объявлений было много, цены устраивали, но почему-то, встретившись, когда ты говорил: «Я согласен», начинались проблемы. То еще квартира не приватизирована, то каких-то разрешений нет. Я совершенно не понимал, как живут все эти люди, они чего-то хотят, так и не приняв решения, и стараются получить, но отдавать при этом не готовы.

Иногда казалось, что они словно играются – себя потешить. Всю жизнь от аванса до получки, а тут раз – и хорошие живые деньги, вот они ходят…

Телеграмма о том, что мать снова попала в больницу, сорвала тогда новые поиски. Но на этот раз я уже не медлил. И мне как-то сразу повезло. Мужичок, уезжавший в США, срочно искал покупателя на свой кооператив в самом центре города. Я, правда, хотел купить квартиру в большом каменном доме, «сталинке», но выбирать не приходилось – роды были на носу. А кто останется с детьми дома? Зато в Минске все бумаги у продавца были готовы. Мы быстро заключили сделку. Я расписался за копеечную сумму, а передал ему другую, намного больше. Такие у них здесь правила. И один Господь может знать, обманули тебя, взяв деньги, или нет. На этот раз не обманули…

Но в Донецке меня уже ждал новый сюрприз. Дверь квартиры была заклеена по всем правилам – бумажка, подпись, печать.

– Вы не наш гражданин, – сказал мне подполковник местной милиции в паспортном столе, предварительно приказав оставить сумку в соседнем кабинете, а вдруг, говорит, там микрофон спрятан. – Вид на жительство вы получили полгода назад, еще в СССР, на основании ходатайства матери. Теперь ни Советского Союза – радуйтесь, ни вашей матери нет. Так что квартиру мы заберем…

Позади него вместо большого красного флага с бахромой уже стоял новый, желто-блакитный стяг. А на месте портрета Ленина висела какая-то картинка, но не с выставки.

Власть новая, а рожи те же, только уже наглее, – подумал я, но ничего не сказал. Некому.

Было тошно…

Еще через неделю мне вырубили проплаченную на полгода вперед сигнализацию и отключили телефон.

– Нам так приказали, – объяснили мне в трубку какие-то неназвавшиеся тетеньки. Я подал заявление-жалобу в районный Совет – все еще местная власть. Между тем, дома дело уже шло к рождению очередного малыша. Жизнь, забрав одного самого близкого, через два месяца словно возвращала мне другого.

На заседание их, уже непонятной, власти пришли какие-то квадратные дядьки, похожие на обрубки, с высоко стриженными затылками и недовольными партийными рожами.

– Господи, – подумал я. – Словно и не уезжал…

Через пару часов, насовещавшись, ко мне вышел… тот же подполковник. Он был доволен собой и жизнью. Она у него удалась. И тогда, и теперь.

– Уезжайте по-доброму, – сказал он, наслаждаясь. – Иначе будет плохо. «Ваши» уже почти все уехали. Но и продать квартиру мы вам разрешения не дадим, не надейтесь…

И тут жену прихватило рожать. А я понял, это – война. Самая настоящая. Только необъявленная. Кому-то – добыча, а кому-то – головешки. Война, похожая на ту, что была в детстве у моих родителей, когда та же мама, еще ребенком, бросив дом, бежала в эвакуацию. И где-то в Казахстане с сестрой бродяжничала, продавая на базаре воду, пока их не подобрали и не определили в детский дом. Какая-то добрая казахская семья хотела мать удочерить, и была бы она не еврейкой, а казашкой, но старшая сестра не позволила. Зная об этом по их рассказам о военном сиротском детстве, звучание «Казахстан» всегда вызывает у меня по-человечески теплые ассоциации.

Здесь же, с четырьмя малышами на руках, бороться с новой, оборзевшей от запаха передела собственности властью, может, и можно было, но долго, нудно, выматывающе и из положения «снизу».

– Это война, – сказал я себе, – надо брать детей и просто спасаться, увозить. Квартиру другую я уже в Минске купил, не зря в Лондоне работал со сверхурочными. И незачем на ублюдков тратить силы и время. Ни мне, ни детям эта борьба ничего не даст. «Их» власть. Как, впрочем, и была.

А тут – родилась девочка. Опять. У детей праздник жизни – сестричка.

У меня – торжество везунчиков.

Надо было видеть лица и глаза соседей, когда два дня они прибегали ко мне, скупая все, что осталось от близких и от нашей, теперь уже прошлой жизни. Я не очень понимал в ценах с галлопирующей инфляцией, да и торговаться не умел, но что такое настоящая алчность в глазах никогда ни до, ни после этого не видел. Это была такая вопиющая влажная и липкая слизь, особенно когда они переглядывались, называя цену и рассказывая, как сегодня трудно жить. А потом, видя, что не спорю, снова опускали цену еще ниже. И колотились до самых прожилок. А вдруг? Через два дня в доме не осталось ничего. Пусто.

В сарае напротив, тоже пустом, разве что с инструментами и лопатой, я поставил добытые четыре канистры бензина на дорогу, и в последние пару ночей не стал его закрывать, оставив приоткрытую щель. Даже и не помню, почему.

В тот день я взял купе на поезд Донецк-Минск для двух младших, жены и грудничка, нескольких дней от рождения. Затем забрал их прямо из родильного дома и отвез на вокзал. Завтра к обеду они будут в Беларуси, а я вместе со старшей на машине покрою почти две тысячи километров и встречу их в Минске. Канистры с бензином пошли в багажник, заднее сиденье сполна загрузилось радио- и видеоаппаратурой, я попрощался с домом – и мы рванули в ночь, через всю Украину, к Киеву – и на север.

Когда мы въехали в гомельские леса, было уже вовсю утро, и я, похоже, укладывался в график. Мы начинали полностью новую жизнь – одни, опять с ничего, с нуля. Война…

Но тут произошло то, с чем мне очень многие непростые жизненные обстоятельства и сегодня сравнить трудно. Бензин снова пошел к половине бака. И я, остановившись в лесу, вытащил из багажника последнюю полную канистру. Дочка, уставшая за дорогу, радовалась, что скоро она увидит всех своих вместе, в другом городе и даже в другой стране. Для детей все это было приключением. И хорошо.

Мы тронулись, но неожиданно машина зачихала и встала. Не хватало только на пустой трассе с дорогими вещами и всеми семейными деньгами в кармане встать с поломкой. Но мне снова повезло. Первый же грузовой трейлер остановился. Водитель, посмотрев на меня и на ребенка, деловито полез в мотор. Повозившись, он выглядел не менее растерянно, чем я.

– Послушай, парень, садись в машину, возьмем трос, и я дотащу тебя до Минска, сам туда еду. Но у тебя хлопот не оберешься. Надо будет промывать всю систему заново. Сахар тебе сыпанули в бензин, вот такие дела…

Как же так… С соседями не ссорились, не подсиживали – наоборот. Забрали дом, сбережения, мать, забрали подчистую, что было нажито родными. Забрали новый, только что отстроенный кирпичный гараж во дворе. Все- кроме детей. И надо же, залезть втихаря в сарай и сыпануть сахар в канистру? А если бы она попалась мне раньше, глубокой ночью, в украинской степи…

Что-то хрустнуло внутри.

Я сел на сидение и, наверное, впервые за все эти месяцы заплакал.

А как среди них можно было выжить во время настоящей войны?

Надо же было умыться с утра, чтобы жить дальше.

Ключевое слово – «жить»…

НЕ СУДЬБА

(УКРАИНА, 1992)

Полицейские машины с мигалкой подсекли их, когда они почти выехали из Голландии. Юра сидел в своей ново-старой, только что купленной «Мазде». Он был счастлив, как когда-то, перед свадьбой. Потом все быстро закончилось. Вот так и сейчас.

Его товарищ, большой и молчаливый, в своей машине позади проматывал кассету с блатными песнями, которые уже проникновенно назывались шансоном.

Минуту назад им было хорошо. И вдруг все стало плохо. Прямо как на Родине.

– А может, я в Украине? – даже подумал Юра, когда его рывком, но аккуратно, выдернули из-за руля.

Больше всего его напугало, что полицейские не просто их остановили или проверили документы, а сразу, с налета, повернули лицом к салону, уперли в него руками и затем надели наручники…

Раньше Юра был преуспевающим украинским журналистом, в спорте, без политики. Затем грянула перестройка, и все пошло кувырком. Работа полетела, выбора почти не было, и он, как многие тогда, занялся мелким бизнесом: купи- перепродай. Дело пошло, и он на время оставил профессию. Даже и не хотел.

Но хотел красивую иностранную машину. Подержанную, как женщина, знающая толк в мужчинах. И надежную – как она же. После очередного разочарования и внеочередного дня рождения, ближе к полтиннику. Это их успокаивает.