придумать. И два года спустя после того, как вышел этот фильм, мне приснился абсолютно гениальный финал. Но на два года позже. А есть люди, к которым идеи приходят сразу. Это и есть талант. Я не говорю про навыки, про умение ставить камеру, выстраивать композицию или направлять свет. Это не то. Талант — это штука, которая позволяет тебе работать с материями, которые над нами, которые выше нас. Из них и состоит магия кино. Хотелось бы больше этого, а больше у меня не бывает. Но это и позволяет мне не сойти с ума. Про людей, похожих на оголенные провода, понимаешь — это высокое напряжение, может и «коротнуть» так, что ты просто взорвешься. У меня скорее более расчетливый, рассудительный подход.
Я всегда стараюсь что-то придумывать. У меня не бывает такого, чтобы я три месяца сидел, ничего не придумывал и не писал. У меня есть простая система поддержки, когда мне не пишется. Я пишу сценаристу Маше Зелинской: «Давай что-нибудь придумаем, давай что-нибудь делать». Когда придумываешь, ты уже чем-то занят. То же самое касается Вероники, она мой оператор. Если у меня есть какая-то мысль, я всегда могу обсудить ее с Верой. И так мы придумали полный метр, сидя в фудкорте на Арбате вдвоем. Просто из одного образа, который я долго носил в голове. Пока его не получается снять, пока это сложно. Но проблемы писать у меня нет.
Когда у меня светлый период, я очень много работаю, и это самое главное. И мне очень сильно помогают дедлайны. Я как человек, который долго занимался спортом, понимаю, что любая игра должна закончиться каким-то результатом. Поэтому мои светлые дни — когда я много работаю. Я люблю много писать, я все время что-то пишу. И для меня признак того, что я нахожусь в нормальном психологическом состоянии, — это факт, что я сижу за компьютером и не страдаю, а пишу или переписываю. Это сигнал, что все в порядке. Если я не могу поднять жопу с дивана и прекратить смотреть Netflix, значит, я нахожусь в нервном кризисе.
У меня есть способы выдирания себя из кризиса, они давно придуманы — например, много ходить. Поэтому я люблю жить в Париже — там я могу ходить бесконечно. И это меня как-то приводит в порядок. Просто ходить куда-то, о чем-то думать и возвращаться на свои знакомые берега.
Сейчас я пытаюсь одновременно делать три проекта, и все три упираются в реализацию. Я придумал суперофигенную историю, но физически не могу ее снимать, потому что мне не дают локацию. И как получить эту локацию, я пока не понимаю. Как я с этим борюсь? Я, конечно, расстраиваюсь. Мне обидно, я же крутые вещи придумал. Но я начинаю придумывать следующие, пока не упираюсь в следующую стену. Это как ходить по лабиринту и не останавливаться. Пока ты ходишь, ты не думаешь, что все плохо. И я могу напридумывать десять сценариев. Рано или поздно один из десяти прорвется в какую-то оконную раму. И я вернусь к нему, и снова начнется все по кругу. Я стараюсь не останавливаться, потому что, если я остановлюсь, я буду месяцами дома смотреть сериалы. Это самое плохое мое состояние.
Я стараюсь не думать, когда мне плохо. У меня есть, как мне кажется, механизм самозащиты — я себя не грызу. Я стараюсь беречь себя. Это с детства. Я себя не убиваю, не мучаюсь, если что-то не получается. Это немного наивная штука, немного детская, но пусть будет так, потому что, по крайней мере, я не принимаю никаких таблеток, антидепрессантов. Хотя, в принципе, если подумать, мне сорок два года, я сделал только один полный метр, который даже не вышел, а люди в двадцать пять-тридцать уже вовсю работают. Но, если не останавливаться, если верить, что получится, почему бы нет?
До того, как попасть в Канны, тот же самый Джейлан снял три довольно посредственных фильма. Ему тогда было уже за 40. И это хороший пример того, что для режиссуры нет ни времени, ни возраста. Это просто происходит. Мне вообще кажется, что для режиссера очень важно быть взрослым, надо прожить жизнь, чтобы начать снимать. А проживать жизнь — это как раз проходить через кризисы. Именно они позволяют быть достоверным рассказчиком, а не просто чуваком, который строит клевые визуальные истории.
И, безусловно, я смотрю по сторонам. Глупо говорить, что я никому не завидую, потому что зависть — это абсолютно естественное человеческое чувство. Другое дело, что я нахожу способы рационализировать это чувство. На возраст мне абсолютно плевать, я не ощущаю себя на свой возраст. Но если кто-то делает что-то хорошее, я заставляю себя учиться этому хорошему. Я не грязну в черной зависти, не втыкаю иголки в куклу вуду — наоборот, пытаюсь понять, что тот человек сделал хорошо то, что я не могу. Кино, по большому счету, — это воровство друг у друга. Если ты видишь, что какой-то парень сделал крутые вещи, почему бы у него не поучиться? Ведь цель одна — сделать хорошее кино, а не навредить кому-то. Поэтому у меня нет больших проблем с завистью, я стараюсь вообще о ней не думать.
Все хотят быть признанными, это абсолютно нормальная часть человеческой натуры. Но кому-то нравится спотлайт, блеск софитов, а кому-то нет. Мне, например, от этого жутко некомфортно. Может быть, это и есть часть моей проблемы, потому что я стараюсь не давать интервью, не выставлять фотографии. Меня раздражают люди, которые хотят быть все время на камере, что-то говорить, делиться, давать интервью каждые два дня... Но это личный путь человека, каждый выбирает свое, и не мне судить, кто заслуживает права быть голосом, а кто нет. Кто-то хочет иметь награду — пускай имеет, если ему от этого комфортней. Вопрос личного счастья. Меня это не беспокоит. Хотел бы я иметь награды фестивалей? Безусловно, да. Если бы я сказал, что мне плевать на фестивали, я бы солгал. Но я хочу иметь награды фестивалей потому, что я бы смог сделать хорошую картину, а не потому, что фильм, который я снял, пропихнули всем в глотку и теперь все вынуждены это есть.
У меня не возникало желания уйти назад в финансы, я не очень любил этот труд. У меня нет мысли заниматься снова офисной работой, если совсем не припрет. Я надеюсь, что этого не произойдет, потому что это будет удар по моей психике. Понятно,