Читать интересную книгу Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер

– Гитлер – фигура одиозная, – вставил я, – разрушитель…

– Разрушительные действия не всегда следствие некрофильского характера, – прервал доктор. – К примеру, Наполеон, который жертвовал множеством людей для достижения своих целей. Есть обстоятельства, когда военные действия приводят к разрушению и гибели, но это отнюдь не проявление некрофильского характера… Другое дело – Гитлер. Война в классическом понимании – это не геноцид, не уничтожение народов. Уничтожение миллионов евреев, русских, поляков, уничтожение своих же немцев нельзя объяснить военными соображениями. Гитлер ненавидел человечество, саму жизнь. Он приказывал медленнее прокручивать кинокадры, в которых уничтожались люди и города. Он получал физическое наслаждение, в чем он откровенно признавался, и не раз. Он источал смерть, несмотря на многие свои таланты. Женщины, которые были с ним, кончали самоубийством. Или пытались покончить собой, а кое-кто и дважды, как Ева Браун… А таланты у него были. Но все они работали на разрушение – и демагогия, и актерство, и феноменальная память, и как ни странно, но страсть к архитектуре порождала стремление к разрушению. Отдать приказ разрушить Париж мог только некрофил. Хорошо, комендант Парижа ослушался чудовищного приказа… Если вы прочтете работу Фромма, вы чуть иначе воспримете увиденное в мемориале.

* * *

Я шел в тишине, а память будоражил мягкий голос доктора Арада. Я шел по аллее, ведущей к тридцатиметровой колонне, взметнувшейся точно взрыв из разметанных в сторону бетонных плит. На памятнике Героизму надпись: «Ныне и навсегда в память о тех, кто восстал в лагерях и гетто, сражался в лесах, в подполье и в союзных армиях, кто проложил путь в Эрец-Исраэль, кто погиб, освящая имя Божье». А дальше темнело входом низкое сооружение – Зал Памяти.

Старик-привратник протянул мне бумажную кипу. Я прикрыл голову и ступил в просветленный мрак. Оказалось, это крипта с тяжелым потолком из базальтовой скалы, нависшей над полом, испещренным двадцать одним названием: Освенцим, Треблинка, Дахау, Майданек, Хелмо, Бельжиц… Двадцать одно название концлагерей – фабрик смерти, разбросанных по Европе. Мерцает факел Памяти, откидывая странную человеческую тень на валуны, что выложили стены крипты… И этот аскетизм наполняет душу мукой.

Отсюда ты вступаешь на новый Скорбный путь. А покинув зал, я, казалось, вернулся в чем-то уже измененный мир. И трава вроде бы та же самая, и деревья… На лужайке, что простиралась у здания Исторического музея, подле двухвесельной лодки расположились дети. Экскурсовод пояснял, что именно в этой лодке из Дании выбралось шестьсот евреев. Лодка тайно доставляла их с берега на рыбацкие суденышки, а те переправляли евреев в нейтральную Швецию.

Дети слушали, не переставая есть мороженое. Рядом маячили два израэлита с автоматами. Они охраняли детей от террористов, строго соблюдая инструкцию – любой табунчик ребят должен охраняться. Солдаты тоже ели мороженое – жара для всех жара.

– А правда, что датский король носил желтую звезду? – спросил какой-то мальчуган.

– Правда. Король сочувствовал евреям и носил желтую звезду, – ответила экскурсовод. – Не вздумайте оставлять на траве стаканчик от мороженого!

– Знаем! – дружно ответили дети.

Барельеф на стене Исторического музея являл символ Катастрофы, Сопротивления и Восхождения в Эрец-Исраэль.

А в самом музее… Фотографии, макеты, подлинные вещи, письма, обращения, религиозная атрибутика, печи крематориев, овраги, набитые трупами, детские, с надеждой глядящие глаза, зондеркоманды… Демонстрационные залы кинофотодокументов… И вновь массовые расстрелы, газовые камеры, крематории, горы детских ботиночек, горы очков, горы зубов, тюки человеческих волос…

Как от этого спастись? Куда идти на непослушных ногах – кажется, что ты попал в лабиринт, где стены источают смерть…

Бал некрофилов…

Суконные лица убийц…

Убегаю от всего круглым коридором, символом подземной магистрали Варшавы, по которым пробирались участники восстания в гетто. По грудь в воде, по грудь в нечистотах большого города…

Зал Имен. В память тех, от которых не осталось ничего, кроме пепла. Любой из ныне живущих, кто знает что-либо о несчастных, может вписать известные ему сведения в «Лист свидетельских показаний». Мощный компьютер содержит данные о более чем трех миллионах людей.

Мемориальная синагога. Построена в память о всех богоугодных домах, разрушенных в войну: простое сооружение с вытянутым залом, стены которого напоминают камни Стены Плача.

Архив мемориала «Яд-Вашем» насчитывает более пятидесяти миллионов единиц хранения – самое обширное в мире хранилище документов Катастрофы.

Библиотека Мемориала – семьдесят пять тысяч томов на пятидесяти языках мира, тысячи периодических изданий с материалами о нацизме, антисемитизме, неонацизме. Материалы – от первого суда над фашизмом в Краснодаре в 1943 году до Нюрнбергского процесса. Суд над Эйхманом. Словом, все, что хоть как-то касалось судьбы евреев в те страшные годы…

И все это лишь половина содержимого мемориала.

Вторая половина находится под открытым небом на обширной территории.

Аллея Праведников. Здесь по обе стороны дорожки, ведущей к музею, посажены деревья руками людей разных национальностей, руками тех, кто спасал евреев. Звание «Праведников Мира» присваивает специальная комиссия из авторитетных лиц и организаций. Они рассматривают документы, приглашают Праведников в Израиль, вручают специальную золотую медаль. Более шести тысяч человек удостоены этой медали, а тот, кто посетил Израиль, оставляет памятное дерево с мраморной доской, увековечивающей его имя. Венчает аллею Праведников памятник Неизвестному Праведнику…

Сложно перечислить все скульптуры мемориала. Но один монумент не могу не упомянуть. В 1966 году я, автор романа, переведенного на польский язык, приехал в Варшаву по приглашению издательства. И от своей переводчицы узнал о существовании Музея восстания Варшавского гетто. Впервые, воочию узрев, что происходило в те годы, я, потрясенный, решил оставить запись в книге отзывов. Склонившись над листом, я уловил за спиной тяжелое дыхание. Обернулся. Высокий старик в датишной кипе смотрел на меня усталыми глазами – тот самый старик, что дежурил при входе в музей…

– Вы пишете по-русски? – проговорил он. – В этой книге нет записей на русском языке.

Перелистав несколько страниц, я убедился, что старик прав.

– За много лет работы в музее я не могу припомнить, чтобы сюда приходил человек из России. И тем более отважился внести пару слов в книгу отзывов. Или вы не знаете об этом, или вы отважный человек. Я пережил Варшавское гетто, хотя сам родом со Львовщины… Скажите, почему сюда не заглядывают русские? Те, кто принес людям победу в той войне.

Я пожал плечами.

– А я вам скажу. Ваш коммунизм – оборотная сторона фашизма. В банке оказалось два скорпиона, и один другого загрыз.

Произнести подобное в Варшаве в 1966 году было столь же опасно, как и в России. Да и несправедливо, как мне тогда казалось. У старика сдали нервы.

– Вы были у памятника Рапопорта? Нет? Конечно, ваши люди обходят тот памятник, как холерный барак.

И он отвел меня на площадь к памятнику скульптора Рапопорта. Памятник соорудили из скалы, которую Гитлер собирался поставить на Красной площади в Москве. Он состоял из двух частей. Первая – «Восстание в гетто», вырубленная в куске гранита группа людей: старик, женщина, мальчик и мужчина. Открытые лица мужественных и обреченных. Особенно поразил меня старик с ликом пророка Моисея…. И вторая часть – «Последний марш» – горельеф с изображением скорбной колонны идущих на убиение…

– У этой скульптуры весной, в годовщину Восстания, играет военный оркестр Армии Войска польского, приезжают люди со всего мира отдать дань памяти погибшим в гетто… кроме Советского Союза. – Мой провожатый смотрел с детской обидой на узком морщинистом лице.

Мне было стыдно. И свой стыд я донес до нашего посольства в Варшаве, где на одном из этажей притулился кабинетик атташе по культуре товарища Новикова.

То т посмотрел на меня, не скрывая досады, и ответил, что подобный вопрос не принято поднимать в стенах посольства. Я настаивал. И Новиков со вздохом признался в том, что ни черта не понимает в нашей национальной – «считай, еврейской» – политике. Что несколько лет назад правительство СССР «делегировало» на праздник Восстания Варшавского гетто какого-то полковника «еврейской национальности», Героя Советского Союза. Тот возложил к памятнику Рапопорта букет гвоздик. «Что творилось на площади! – продолжал очень культурный атташе. – Люди плакали, кричали «Ура!». Несли полковника на руках… Узнав об этом, Москва прислала циркуляр – отменить впредь подобные выступления. Почему?! Никто не мог понять. Извините, но мне кажется, что любое педалирование еврейской темы представляют ТАМ как прорыв в советскую идеологию. Хотя дипломатически – явный прокол. Да и политически тоже».