Поднявшись к себе, Магда сняла костюм для верховой езды и положила его обратно в сундук. До чего было жаль с ним расставаться и снова влезать в ненавистный пеньюар! Не успела Магда одеться, как на нее опять налетела эта противная сиделка и стала с отвратительным брюзжанием загонять «больную» в постель.
Но Магда, разгоряченная прогулкой, принялась огрызаться:
— Да отстаньте вы от меня, ради Бога…
В самый разгар дискуссии в комнату постучался и зашел Эсмонд. Он еще не сменил свой болотного цвета костюм. Магде показалось, что вид у него усталый и озабоченный. Одним движением руки он приказал сиделке идти. Когда они остались одни, строго спросил:
— Где ты взяла одежду моей матери?
— Вот в этом сундуке, — сказала Магда, указывая в угол комнаты.
— Ты не находишь, что это наглость с твоей стороны — нацепить ее на себя?
Тут она гордо выставила вперед подбородок.
— А что же мне еще было одевать, сэр? Не могла же я поехать в ночной рубашке. Я нашла этот костюм и решила его надеть. Разве в этом есть что-то предосудительное?
Губы его дрогнули. Он уже совершенно не злился на нее. Ему были по душе ее сильная воля, ее бесстрашие и нежелание кому-либо подчиняться. Нет, его жена не какая-нибудь зануда и плакса. Она — крепкий орешек! Кроме того, он вдруг понял, что в ней есть какое-то свое, особенное достоинство, которое не позволяет ставить ее в один ряд с такими людьми, как сэр Адам Конгрейл. Видимо, Арчи все-таки был прав, когда утверждал, что она стала всего лишь игрушкой в руках непорядочного человека.
Он сказал:
— Я не хочу, чтобы вы трогали вещи моей матери. Я очень любил и чтил ее.
Магда наклонила голову. Из глаз ее против воли покатились слезы.
— Значит, меня вы не любите и не чтите, сэр?
— Но вы же остаетесь при этом моей женой, — напомнил он ей. — И я приложу все усилия, чтобы вас почитали и уважали, как подобает графине Морнбьюрийской.
— Спасибо вам за это большое, — прошептала она и украдкой смахнула слезинку.
Этот жест почему-то вызвал у него раздражение.
— Что-то слишком поздно вы раскаиваетесь в своем поступке, мадам, — с издевкой сказал граф.
Она подняла голову, и он увидел в ее огромных глазах навеки застывшую печаль. Но все впечатление портила эта противная изрытая шрамами щека!
— Тогда не стоит и раскаиваться, — всхлипнув, сказала Магда.
— Как вам угодно. Мне лично совершенно все равно, кому вы там молитесь — Богу или дьяволу, — сказал он все тем же раздраженным тоном. — Единственное, что я знаю, это то, что я не позволю вам порочить мое имя. Кажется, у нас все неплохо получилось с этой мнимой болезнью, и теперь было бы жаль останавливаться на полпути. Нельзя допустить, чтобы пошли сплетни.
— Обещаю, больше я не буду спускаться по стене, — горестно прошептала она.
Он подошел к окну и посмотрел вниз.
— Ты же могла разбиться насмерть. Лоза не выдержала бы твоего веса — и все…
— Я не так уж много вешу, — сказала она.
Он повернулся и смерил ее взглядом. Голова ее была опущена. Вдруг он заметил среди гущи темных волос белую, как снег, седую прядку. Это выглядело очаровательно…
— И, пожалуйста, не надо больше красить и завивать волосы.
— Как вам угодно.
— К тому же надо бы еще немного поправиться, — как бы нехотя добавил он, словно на самом деле это его совершенно не интересовало.
Нет, он все замечал. Какие худенькие у нее руки, как жалко торчат они из широких рукавов пеньюара, какие у нее глубокие впадины под ключицами… До чего же все-таки она похожа на Доротею! Это и трогало его и вызывало досаду.
— Ты слушаешь меня, Магда? — Его голос сорвался в крик: — Повторяю, ты могла разбиться в лепешку, когда вылезала через окно, как какой-нибудь дворовый мальчишка! Ты подумала о том, какой бы это был скандал?
— Разве моя смерть не стала бы для вас облегчением? — спросила она. — Ради этого можно было пережить и скандал.
Он вдруг смутился, настолько несчастный был у нее вид. Теперь Эсмонд постарался говорить немного мягче:
— Да нет же, Магда. Давай не будем так горячиться. Я вовсе не хочу твоей смерти.
— А я вот, наоборот, приняла бы ее с облегчением… — всхлипнув, сказала она.
— Но почему? — спросил он.
Она ничего не ответила, а только спрятала лицо в ладонях.
Тогда он подошел к ней и, еле прикасаясь, погладил по волосам.
— Ну, будет тебе! Слезами горю не поможешь. Сделанного не воротишь.
Рыдания сами собой вырывались у нее из груди.
— Я не могу так жить, когда меня ненавидят и презирают…
— Но я не ненавижу тебя и не презираю.
— Ненавидишь! Я знаю — ненавидишь! — с детской обидой в голосе возразила она.
— Говорю же тебе — нет. У меня вообще нет к тебе никаких чувств, — сказал он и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Действительно, невыносимая духота! И эта страшная вонь — чем только сиделка Маусли посыпает дрова в камине? Он подошел к окну и настежь распахнул его.
— Да уж, ничего не скажешь, воздух здесь гадкий. Тебе обязательно нужно выходить, — пробормотал он.
Магда ничего не ответила. Присев на край широкой кровати, она тихо плакала. Теперь жена не казалась Эсмонду бессовестной лгуньей. Перед ним сидела несчастная, всеми брошенная девчушка, которая просто устала от бесконечных страданий — как физических, так и душевных. Эсмонд даже сделал невольное движение, намереваясь, подойти и пожалеть ее, но спохватился и отпрянул. Нечего ему показывать перед ней свою слабость. Никаких намеков на постель и любовь. Все. С женщинами в его жизни покончено. Вся эта женитьба — чистейшей воды фарс, так пусть фарсом и останется. И Магда пусть останется Магдой, обманом занявшей свое место в Морнбьюри-Холле.
Он сказал:
— Скоро ты долго не увидишь своего мужа, моя дорогая, так что тебе следует научиться достойно исполнять роль графини Морнбьюрийской в мое отсутствие.
Она вскинула голову. Он невольно отвел взгляд от ее лица, теперь еще и залитого слезами.
— Но почему… куда вы уезжаете? — обреченно спросила она.
— За границу, и уже через неделю, — отрезал он.
Он рассказал ей о своей встрече с Честерманом из министерства иностранных дел и о том, что ему предложили быть в числе лиц, сопровождающих герцога Мальборо во Фландрии.
У Магды разом высохли слезы. Она выпрямилась и все время, пока он говорил, сидела не шелохнувшись, лишь изредка сцепляя и расцепляя свои тонкие руки. Речь шла о серьезнейшем положении, в котором оказался великий военачальник, а также о том, что королева одобряет и приветствует решение Эсмонда отказаться от праздной жизни дома и предпочесть ей службу на благо родной страны.