— Да, — сказал профессор, — подобные уравнения в символической логике допустимы и имеют смысл.
Откровенно говоря, Норман в этом и не сомневался, однако был рад получить подтверждение из уст математика. Накануне он проглядел классическую работу Рассела и Уайтхеда, но не был уверен, что сумел ухватить суть.
— Прописные буквы обозначают классы, а строчные — отношения между ними, — пояснил он. Карр потер подбородок.
— Понятно, — пробормотал он. — Но какие именно классы и отношения?
— Вы ведь можете проверить уравнения, не зная значения отдельных символов, которые их составляют? — спросил в ответ Норман.
— Конечно, конечно. Результаты ничуть не изменятся от того, скрываются ли за символами яблоки, боевые корабли, поэтические идеи или знаки Зодиака. При условии, разумеется, что первичная связь между сущностью и символом установлена верно.
— Вот что меня и интересует, — сказал Норман. — На первом листе семнадцать уравнений. Они как будто сильно отличаются друг от друга. Мне хотелось бы узнать, не присутствует ли во всех них одно простенькое уравненьице, которое попросту погребено под грудой всяких красивостей. То же самое и для других листов.
— Гм-м… — Профессор Карр взялся за карандаш; взгляд его упорно возвращался к листку бумаги. — Должен признаться, ваши символы меня заинтриговали. Я как-то не думал, что символическая логика может получить применение в социологии.
Ответ Нормана был заготовлен заранее.
— Я не стану лукавить с вами, Линтикум, — сказал он. — Мне в голову пришла до того невероятная мысль, что я решил ни с кем не обсуждать ее, пока сам как следует не разберусь.
Карр улыбнулся:
— Понимаю. Знаете, я до сих пор не могу забыть поистине катастрофических последствий своего заявления, будто мне удалось рассечь угол на три равные части. Ну, в то время я учился в седьмом классе… Моему учителю, — прибавил он с гордостью, — можно было посочувствовать. Тем не менее, — в его голосе снова послышалось мальчишеское любопытство, — ваши символы весьма своеобразны. Судя по всему, они могут относиться… гм-м… к чему угодно.
— Извините, — проговорил Норман, — мне крайне неудобно обременять вас.
— Что вы, что вы! — Крутя в руках карандаш, Карр снова посмотрел на лист, и взгляд его словно за что-то зацепился. — Гм-м… очень интересно. Я этого сначала не увидел.
Карандаш заскользил по листу, решительно вычеркивая целые шеренги символов и выводя новые уравнения.
Вертикальная морщинка между седыми бровями Карра сделалась резче: он с головой погрузился в работу.
Облегченно вздохнув про себя, Норман откинулся на спинку кресла. Он устал как собака, глаза болели от напряжения. Пять листков бумаги представляли собой итог непрерывного двадцатичасового труда, который занял ночь со вторника на среду, утро и половину дня среды.
Впрочем, даже при таком изнурительном режиме он вряд ли справился бы в срок без помощи Тэнси, которая записывала формулы под его диктовку. Он научился полностью доверять ей в подобных рутинных занятиях.
Как загипнотизированный, он следил за тонкими старческими пальцами, что набрасывали уравнение за уравнением. Их быстрые, но упорядоченные движения лишний раз подчеркивали суровый, монастырский покой маленького кабинета.
До чего же все-таки странно, подумалось Норману, не только делать вид, будто веришь в черную магию, чтобы произвести впечатление на трех суеверных, склонных к неврозу женщин, которые каким-то образом сумели расстроить психику Тэнси, но и прибегать для подкрепления и обоснования этой веры к поддержке столь современной науки, как символическая логика. Что бы сказал старый Карр, узнав, какие «сущности» скрываются за символами? Дожили: символическая логика используется для распутывания противоречий и двусмысленностей в колдовских формулах!
Однако, лишь призвав на подмогу высшую математику, он убедил Тэнси, что ему по силам сразиться с ее врагами.
Кстати говоря, он действует вполне в духе традиции. Колдуны, исходя из соображений престижа, всегда старались включать в свои заклинания новейшие сведения. Что такое колдовство, как не битва за престиж в мистических сферах, и кто такой колдун, как не тот, кто сумел, прибегнув к незаконным средствам, обставить своих противников?
Утомленный мозг Нормана начинал понемногу воспринимать все, если можно так выразиться, в истерически-смешном свете. Ну и нелепое же зрелище, подумалось ему: женщина, которая наполовину верит в ведьмовство, доведена до безумия тремя другими, которые то ли искренне верят в то же самое, то ли не верят вообще; им противостоит мужчина, который ни капельки не верит, но притворяется, будто верит целиком и полностью, и намерен поступать так, как велит ему воображаемая вера!
Нормана клонило в сон. Строгая математическая простота обстановки убаюкивала сознание, открывала мысленному взору картину абсолютного, бесконечного пространства. Почему бы, подумалось Норману, не отпихнуть подальше здравомыслие и не признать, что у Тэнси была Душа, которую похитила тощая ведьма Ивлин Соутелл, а ее потом обокрала жирная ведьма Хульда Ганнисон, и что сейчас он пытается найти оружие…
Сбросив с себя дремоту, он рывком вернулся в мир здравого смысла. Карр пододвинул ему листок, а сам склонился над следующим из пяти лежавших на столе.
— Уже все? — изумился Норман.
Карр, похоже, рассердился, что ему мешают работать.
— Разумеется, — отрывисто бросил он. Карандаш его вновь заскользил было по бумаге, но внезапно математик оторвался от вычислений и как-то странно посмотрел на Нормана. — Последнее уравнение, вон то, короткое. По правде сказать, я сомневался в том, что сумею чего-то добиться, но ваши символы, к чему бы они ни относились, как будто не бессмысленны.
Он снова склонился над листком.
Норман вздрогнул. Интересно, подумал он, глядя на уравнение, что оно обозначает? Память не желала помочь.
Так что же, прикажете на глазах у Карра сверять символы с кодом?
— Простите, что побеспокоил вас, — пробормотал он.
Карр уделил ему мимолетный взгляд.
— Ну что вы, наоборот. Такие задачки всегда доставляют мне удовольствие.
Постепенно в комнате воцарился полумрак. Норман включил свет; Карр поблагодарил его кивком головы.
Карандаш летал над бумагой. Норман получил еще три листка. Математик трудился над последним, когда дверь кабинета распахнулась.
— Линтикум! — проговорил с еле слышимой укоризной мелодичный голос. — Чем ты так занят? Я жду тебя внизу уже полчаса.
— Прости, милая, — откликнулся профессор, поглядев сначала на часы, а потом на жену, — я заработался…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});