Читать интересную книгу Автохтоны - Мария Галина

– Простодушие, доверчивость.

Он обернулся.

– Вот… Аспарагус. Означает «простодушие, доверчивость». «Аспарагус язык цветов», пробивается на раз.

Маринин муж отложил смартфон и улыбнулся.

– Мальчики, – Марина стояла в дверях в домашнем халате, пестром и не без кокетства завязанном на талии, – идите обедать.

Мойка, электроплита, микроволновка, двухкамерный холодильник. Еще один телевизор, только маленький, и в нем бегают маленькие футболисты.

Человек редко бывает красив, когда ест. Этот был.

– Добавки положить?

– Нет, – сказал он, – спасибо. Хотя очень вкусно.

– У нас хорошо готовят, в «Кринице», – отозвалась она машинально.

Он для нее был случайным человеком, цветовым пятном. Она смотрела на мужа. Напряженный, внимательный, полностью поглощенный взгляд. Припадки? Безумие? Что? Должно быть что-то. Чужая жизнь задела его своим краем, и он невольно поежился.

– Я постелю в гостиной. – Она убрала пустые тарелки, составила их горкой в раковину и пустила воду. – Ничего? А то у нас только две комнаты, гостиная и спальня.

И там, в спальне, она ложится с этим. И каждую ночь немножко умирает от счастья? От тревоги и тоски? В темноте, в объятиях… Он вдруг почувствовал, что краснеет.

Маринин муж следил за бегающими человечками лениво и доброжелательно – так кот смотрит на плавающих за стеклом аквариумных рыбок. Белки глаз были яркими, с лазуритовым отливом. Свет облекал чистую линию лба и высокие скулы, словно водяная пленка. Свет вообще чудна́я штука, подумал он мимоходом, все, что мы видим, в сущности, есть свет, отражающийся от тел, поглощаемый телами, преломляемый телами… Тонкие волны, волокна, узлы и переплетения обнимающей все нежной материи. Мир есть то, что мы видим, но вижу ли я то, что видит, скажем, Марина? Есть ли что-то помимо того, что мы видим?

– Разумеется. Вещей больше, чем мы осознаем и познаем в свете природы, и они над естеством и превыше него. Эти вещи не могут быть поняты при свете естества, но только в свете человеческом, который превыше света природного. Ибо природа излучает свет, при котором возможно ее ощущать, сама собою. – Маринин муж так и не повернул головы.

– Простите, что?

– Парацельс, – пояснил Маринин муж, вежливо улыбаясь, – разве вы не читали? Вы производите впечатление культурного человека.

– Читал. Когда-то давно. Очень… мило, я бы сказал.

– Да, – согласился Маринин муж, – очень мило.

– Скажите, а вы правда прочли мои мысли или примем это за совпадение? Я предложил бы остановиться на втором варианте. Тогда нам всем будет легче.

– Примем за совпадение, – легко согласился Маринин муж.

Человечек на экране подбежал совсем близко, вот-вот выпрыгнет наружу… Приоткрытый рот, вытаращенные глаза, слипшиеся от пота волосы. Какой это клуб? Он не узнавал эмблему.

Вода из крана вилась тонкой прозрачной веревочкой, падая в стопку тарелок в раковине и расплескиваясь там с мерным шумом.

– Спасибо, солнышко, – сказал Маринин муж. – Я пошел, ага? – И, уже ему: – Спокойной ночи.

В спальне, подумал он, наверняка тоже бегают маленькие бесшумные человечки.

– Вы ему понравились. – Марина расставляла вымытые тарелки в сушилке. – Вообще он избегает посторонних.

Психи обладают удивительной чуткостью. Угадывают по лицу, по глазам. Отсюда эта иллюзия чтения мыслей.

– Он у вас очень красивый, знаете, – сказал он, чтобы утешить ее в ее одиночестве и отчаянии. – Никогда не видел такого красивого человека.

– А он не человек. – Марина вытерла руки бумажным полотенцем и, скомкав, выбросила мокрую бумагу в мусорное ведро. – Он сильф.

– Простите, кто?

– Сильф, создание воздуха, дитя света. Вы ведь читали Парацельса? – Она прикрыла глаза и процитировала, словно бы огненные буквы горели у нее под веками: – Итак, они суть люди и племя: умирают вместе со зверьми, ходят вместе с духами, едят и пьют вместе с людьми…

Опять Парацельс.

– Давно, – повторил он, – когда-то давно. Помню смутно.

Такая игра, да, такая игра. Конечно, не человек. Пришелец или сильф. Неспособный к труду и заработку безумный красавец и его очень обыкновенная жена. Им так легче.

– А почему вместе со зверьми?

– Парацельс думал, что у них нет бессмертной души, – пояснила она, – ну, как у животных. На самом деле это не так. Не так. На самом деле они просто… ну, становятся частью целого. Когда, ну, уходят. Как капли воды становятся морем. А потом опять могут стать каплями воды. Я вижу, вы не верите. А зря.

– Марина, – сказал он осторожно, – я не то чтобы не верил… Но я за всю свою жизнь не видел ни единого сильфа.

– Наверное, вы просто не обращали внимания. – Она пожала круглыми плечами. – Они ведь тоже не всем показываются, Сильфы, лесные люди… ундины. Но в городе, конечно, в основном сильфы, остальным просто негде жить. – Она поглядела на него искоса и нерешительно проговорила: – Может быть, вы хотите поиграть с ним? Мне не жалко. Я же вижу, вы так на него смотрели…

– Нет. Нет, что вы! Я просто… ну, любовался.

– Любоваться, это же и есть от слова любовь. А они не как мы. Они легкие. Им просто все. Но это не потому, что у них нет души, нет. Просто она… другая… легкая. А он меня любит. Правда любит.

– Марина, – сказал он, – я не сомневался. Знаете, давайте я спать пойду. Вы когда встаете?

– Рано, – она виновато взглянула на него, – я на пять будильник ставлю. А ему не мешает. Они ведь не спят, сильфы… Не умеют.

Он помялся:

– За то, что я вас побеспокоил… Сколько я должен?

– Нисколько. – Она улыбнулась этой своей скрытой улыбкой, – вы ведь помогли донести сумку. Считайте, я вас как бы наняла. Взаимные услуги, вот и все.

– Вы же, наверное, ну, скудно живете?

Три плазмы, хрусталь… Двухкамерный холодильник.

– Да мы ведь на еду не тратим совсем. Еще соседке хватает. У нас соседка, бабушка, она и правда бедная. Я вам постелю в гостиной, на диване, если вы не хотите, ну…

– Не хочу. И, скажите, можно выключить футболистов? Чтобы не бегали?

Она покачала головой.

– Футболистов выключить никак нельзя, – сказала она.

* * *

Обои в цветочек, сервант… Плоский блеск фанеровки. Что-то двигалось по краю глаза, неустанно, мелко и быстро, отражаясь в лакированном шпоне. Футболисты. Маленькие молчаливые футболисты. Пахло кофе, резко и остро, прекрасный, прекрасный запах. Он торопливо перебирал вчерашние события. Ах, ну да… Хорошо, он вчера сообразил купить зубную щетку и бритву в этом их магазинчике напротив «Криницы». Иначе было бы совсем противно.

На кухне Маринин муж сидел спиной к двери, наблюдая за бегающими фигурками, и пил кофе.

– Кофе будете? – спросил Маринин муж не оборачиваясь.

Марина, надо полагать, уже ушла, «Криница» открывается рано. Очень рано. А значит, он остался один на один с безумцем.

– Запеканка в холодильнике. – Маринин муж не отводил взгляда от бегающих фигурок. – Вам ведь как всегда?

Чистая линия скулы, маленькое, чуть заостренное ухо.

Кофе был хороший. Лучше даже, чем в «Синей бутылке».

– Это не Стивенсон.

– Простите?

Маринин муж повернулся к нему. Радужка прозрачных светлых глаз сливалась с белком.

– Я о названии. У Стивенсона «Сатанинская бутылка». Не синяя. Сатанинская. Синяя – это у Брэдбери.

Похоже, бутылки пользуются литературным спросом, подумал он.

– Да, – сказал Маринин муж. – Кстати, вы заметили? У всех этих историй одна и та же мораль. Утешение можно найти только в исконном содержимом. Простодушный пьяница знает, что ему надо, и потому получает то, что хочет. Он не даст уловить свою душу в сети иллюзий – и остается в выигрыше. Но кофейня так называется не из-за Брэдбери. Из-за инклюзника. В таких бутылках держали инклюзников. Гомункулюсов. Закупоривали и держали.

– Что, настоящих?

– Конечно, настоящих. Алхимики выращивали, для себя, понятное дело, но иногда, если заводился лишний, выбрасывали на рынок. Инклюзник выполняет желания владельца, но, поскольку все обычно просят денег, был заточен именно на деньги. На богатство. Знаете, как люди думают, что если у них будут деньги, то все будет хорошо.

– А на самом деле нет, – сказал он скучно.

Банальная истина. Впрочем, как все банальные истины, безусловно верная.

– Да, – согласился Маринин муж, – верная, как все банальные истины. Включая и ту истину, что банальные истины верны.

Крошечные молчаливые футболисты продолжали свой бесконечный бег, теперь они были в оранжевом и синем. А раньше – в красном и черном. Кажется.

– Спасибо. Мне, наверное, пора.

Он так и не спросил, как зовут Марининого мужа. Случайный человек, которого он больше, скорее всего, никогда не увидит.

– Урия.

– Что, простите?

– Урия, так меня зовут.

Странное имя…

– Вовсе нет, – возразил Маринин муж. – Для сильфа – нет.

– Да, – согласился он, – наверное. Урия, дитя света. Но знаете… это имя с плохой коннотацией. Я хочу сказать…