Читать интересную книгу Женская психология - Карен Хорни

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 61

1. «Я боюсь зависеть от тебя как от женщины, от образа матери. Поэтому я должна стараться избегать привязываться к тебе какой бы то ни было любовью. Потому что любовь — это зависимость. Поэтому, спасаясь от любви к тебе, я должна стараться привязать свои чувства к кому–нибудь другому, к мужчине». Отсюда, например, сновидение пациентки, совершенно определенно принадлежавшей к рассматриваемому типу: она хочет прийти на сеанс, но сбегает с мужчиной, которого видит в приемной. Этот страх перед любовью к аналитику часто рационализируется примитивной неосознаваемой идеей, что поскольку аналитик все равно не оценит ее любви, нечего ее чувствам пропадать даром.

2. «Я лучше сделаю тебя зависимой от меня (через любовь ко мне). Поэтому я буду ухаживать за тобой и пытаться возбудить твою ревность тем вниманием, которое уделяю мужчинам». Здесь перед нами глубоко укорененное, во многом подсознательное убеждение в том, что ревность — высшая форма выражения любви.

3. «Ты завидуешь моим отношениям с мужчинами; ты на самом деле стараешься любым путем сделать так, чтобы у меня их не было, и даже не хочешь, чтобы я была привлекательной. А я все равно, назло тебе, буду». Желание аналитика помочь в лучшем случае воспринимается только интеллектуально, а иногда и этого нет, и когда через долгое время лед наконец ломается, то аналитика порой просто потрясает выражение искреннего изумления пациентки тем, что кто–то действительно хочет помочь другому найти счастье в этой сфере. С другой стороны, даже когда существует интеллектуально сконструированное доверие, реальная тревога и недоверие пациентки, а также гнев на аналитика выходят на свет всякий раз, когда попытка привязать к себе аналитика кончается неудачей. Этот гнев носит иногда паранойяльный характер, а его основное содержание — что именно аналитик отвечает за то или иное негативное событие в жизни пациентки и что она даже активно стремилась к тому, чтобы именно так и получилось. Серьезный взгляд на подобные тенденции пациенток приводит к искушению предположить, что ключ к их демонстративному поведению с мужчинами лежит в сильной, и в то же время ужасающей женщину гомосексуальности, что в свою очередь порождает патологическое цепляние за мужчину [как за последнюю спасительную соломинку — М. Р.] и одновременно стремление к «истинно мужскому поведению», причем усилия сделать зависимыми от себя и мужчин, и женщин являются только сознательным его выражением. Это предположение могло бы объяснить характерную неопределенность и определенную неразборчивость таких женщин в отношениях с мужчинами. Амбивалентность по отношению к женщинам, которая всегда характеризует гомосексуальность, объяснялась бы тогда подсознательной необходимостью бежать от гомосексуальности, бежать именно к мужчине, а также объясняла бы недоверие, тревогу и ярость, проявляемые по отношению к аналитику–женщине, пропорционально той степени, в какой она играет роль матери. Клинические наблюдения, на первый взгляд, не противоречат такой интерпретации. В сновидениях пациенток мы встречаемся с достаточно определенным выражением желания быть мужчиной, и в их реальной жизни под различными масками также часто проявляются образцы маскулинного поведения. Очень характерен тот факт, что в ярко выраженных случаях эти желания яростно отрицаются, потому что у таких женщин возникает парадоксальное отождествление: «быть мужчиной» значит «быть гомосексуальной». Тем не менее, элементы гомосексуальности, окрашивающие их отношения с женщинами, почти всегда присутствуют в те или иные периоды их жизни. То, что такие отношения не развиваются дальше зачаточной стадии, также согласуется с вышеизложенной интерпретацией, впрочем, также как и то, что в большинстве случаев дружба с другими женщинами играет потрясающе малую роль в жизни этих женщин. Все эти явления могут объясняться в свете механизмов защиты, предпринимаемой против проявлений явной гомосексуальности. Все это действительно похоже на истину. Однако, обескура–живет то, что во всех случаях такие интерпретации, базирующиеся на бессознательных гомосексуальных тенденциях пациенток и бегстве от этих тенденций, оказываются абсолютно неэффективны терапевтически. Таким образом, должны существовать другие, более корректные интерпретации. Я продемонстрирую это примером одной из ситуаций переноса 3. Одна моя пациентка в начале лечения все время посылала мне цветы, сперва анонимно, а затем открыто. Моя первая, предложенная ей интерпретация, что она ведет себя как мужчина, ухаживающий за женщиной, не изменила ее поведения, хотя она и приняла ее, рассмеявшись. Моя вторая интерпретация, что подарки предназначены компенсировать агрессию, которую она обильно проявляла на сеансах, тоже не имела эффекта. Но картина переменилась как по волшебству, когда изучение ассоциаций пациентки недвусмысленно показало, что она уверена — с помощью подарков можно сделать человека зависимым. Последовавшая за этой интерпретацией фантазия выявила глубоко скрытое деструктивное содержание, стоящее за желанием моей зависимости. Она бы хотела, говорила пациентка, стать моей служанкой и во всем мне угождать. Я бы стала зависеть от нее, доверилась бы ей полностью, и тогда в один прекрасный день она подсыпала бы мне яду в кофе. Она заключила свою фантазию фразой, абсолютно типичной для этой группы личностей: «Любовь — это средство убийства». Этот пример особенно ясно обнажает позицию, характерную для всей группы пациенток. В той степени, в какой сексуальные импульсы, направленные на женщин, воспринимаются сознательно, они, фактически, часто переживаются ими как sub specie (разменная монета) преступления. Инстинктивная установка при переносе, в той степени, в какой аналитик представляет образ матери или сестры, недвусмысленно разрушительная: цель состоит в том, чтобы взять верх и погубить, другими словами, она деструктивна и несексуальна. Более легкий штамп «гомосексуальности», таким образом, ведет нас ложным путем, потому что гомосексуальность обычно означает позицию с сексуальными целями, пусть к ней даже примешиваются деструктивные элементы, направленные на партнера того же пола. В данном случае деструктивные импульсы только отдаленно сочетаются с либидонозными. Немногие присутствовавшие здесь сексуальные элементы имели ту же историю, что и в пубертате: удовлетворительные отношения с мужчиной по внутренним причинам невозможны, и поэтому имеется большое количество свободного, «плавающего» либидо, которое может быть направлено на женщин. По причинам, которые я укажу позже, другие выходы для либидо, такие, как работа или аутоэро–тизм, закрыты. Кроме того, во всех этих случаях имеет место именно неудавшийся поворот к маскулинности (естественно, маскулинность благоприятствовала бы направлению сексуальных импульсов на женщин) и равно безуспешная попытка сделать деструктивные импульсы безвредными посредством либи–донозных связей. Такое сочетание факторов можно отчасти объяснить тревогой в отношении гомосексуальности. Вот почему во всех этих случаях сексуальные, или нежные, или даже дружеские чувства не направляются на женщин в сколько–нибудь значительной степени. Однако, достаточно беглого взгляда на женщин, у которых имело место вышеописанное развитие, чтобы почувствовать недостаточную адекватность объяснения явно присутствующей враждебности только тревогой, связанной с бессознательными гомосексуальными тенденциями. Ибо, хотя враждебные тенденции, направленные против женщин, откровенны и широко представлены в этой группе (как свидетельствует и перенос в процессе сеансов, и сама их жизнь), те же самые враждебные тенденции должны были быть (по только что данному определению гомосексуальности) обнаружены и у бессознательно гомосексуальных женщин в равной степени, а это не так. Тревога в отношении гомосексуальности, следовательно, не может иметь решающего значения для данной группы. Мне кажется, что у женщин, чье развитие пошло в гомосексуальном направлении, определяющий фактор развития лежит скорее всего в очень раннем и далеко идущем отказе от мужчин, неважно по каким причинам; так что эротическое соперничество с другими женщинами отошло у них более–менее на задний план, и привело не только (как иногда бывает и в рассматриваемой группе) к объединению сексуальных и деструктивных импульсов, а более того — к тому, что сама любовь становится для них способом сверхкомпенсации деструктивных тенденций. У женщин же, о которых мы говорим, эта сверхкомпенсация или не происходит, или не приобретает такой важности; и мы обнаруживаем, что соперничество с женщинами у них не только продолжает существовать, но фактически обостряется, потому что цель борьбы (окрашенной в данной группе ужасной ненавистью), .завоевание мужчины, не была оставлена. Следовательно из–за ненависти–то и существует тревога и страх возмездия, но никаких мотивов, чтобы ненависть прекратилась, нет, есть, скорее, заинтересованность в ее удержании. Эта почти патологически сильная ненависть к женщинам, порожденная соперничеством, включается в ситуацию переноса и распространяется на неэротические области, но особенно отчетливо выражается в эротическом поведении, в форме проекции4. Потому что, если основное ощущение пациентки — что женщина–аналитик мешает ее отношениям с мужчинами, значит в ее представлении аналитик — это не просто запрещающая мать, а именно ревнивая мать или, чаще — сестра, которые не потерпят феминного типа развития или успеха в феминной сфере. Только на такой основе, как мне представляется, можно полностью почать значение разыгрывания роли мужчины перед женщинои психоаналитиком в механизме сопротивления 5 пациентки. Намерение при этом, несомненно, одно: показать ревнивой матери или сестре, что она (пациентка) может завоевать мужчину. Но это возможно только ценой больной совести или тревоги. Из этого факта вытекает также открытая или скрытая ярость в ответ на любую фрустрацию. Борьба под ковром идет примерно гак: когда аналитик настаивает на анализе, не позволяя играть в «серьезные отношения с мужчиной», это бессознательно интерпретируется как запрет, оппозиция со стороны аналитика или аналитик при случае указывает, что без психоаналитиче'ский терапии попытки установить отношения с мужчиною или к чему, вероятно, не приведут, для пациентки это эмоционально означает повторение попыток матери или сестры снизить женскую самооценку пациентки — как если бы аналитик говорила: «Ты слишком маленькая, ты ничего не понимаешь, ты не слишком хорошенькая и не сможешь завлечь или удержать мужчину, где уж тебе». И вполне понятно, что реакцией будет демонстративное: «Нет, могу!». В случае юных пациенток это соперничество выражается непосредственно в подчеркивании своей юности и немолодого возраста аналитика: «Ты слишком старая, чтобы понять, как естественно для девушки хотеть мужчину больше всего на свете. Это гораздо важнее для меня, чем психоанализ». Нередко Эдипова ситуация детства пациентки оживает в почти первозданной форме, как например, когда пациентка чувствует, что отношение с мужчиной — это неверность аналитику 6. В переносе при этом, как обычно, имеет место особенно ясная и практически нецензурированная 7 редакция того, что происходит в остальной жизни пациентки. Пациентка почти всегда хочет завоевать мужчину, желанного для другой женщины, или так или иначе связанного с ней, и часто, невзирая ни на какие другие его качества. Или, в случаях сильной тревоги, напротив, возникает абсолютное табу именно на таких мужчин. Это, как в одном из моих случаев, иногда доходит до того, что все мужчины становятся табу 8— потому что, если так рассуждать, каждый мужчина обязательно уже занят какой–нибудь гипотетической женщиной. Другой пациентке, у которой соперничество шло в основном со старшей сестрой, после ее первого полового сношения приснился страшный сон, что сестра угрожающе гоняется за ней по комнате. Патологически гипертрофированное соперничество может принимать формы настолько хорошо известные, что нет нужды приводить новые примеры. Также нет нужды обосновывать хорошо известный факт, что большая часть эротических запретов порождена тревогой, ассоциированной с соперничеством деструктивного типа. Но главный вопрос, как мне представляется, все еще остается без ответа: что же так ужасно усиливает эту позицию соперничества и придает ей настолько анормально деструктивный характер? В историях этих женщин всегда присутствует одно обстоятельство, поражающее своей регулярностью и силой последействия. Все эти женщины занимали в детстве в соревновании за мужчину (отца или брата) второе место. Подозрительно часто — в семи случаях из тринадцати — у девочек была старшая сестра, которая оказывалась более искусной в умении захватывать место под солнцем и ходить в любимицах у отца, или, как еще в одном случае, у старшего брата, а в другом — у младшего. Проведенный анализ выявил огромный уровень скрытой агрессии против этих сестер за исключением одного случая, где сестра — любимица отца была гораздо старше девочки и, очевидно, сама не прилагала специальных усилий к тому, чтобы младшей не доставалось его внимания. Агрессия сосредотачивалась на двух пунктах. Во–первых, она относилась к женскому кокетству, которым сестра завоевывала отца или брата и, позднее, других мужчин. Во всех этих случаях агрессия была так сильна, что из скрытого протеста какое–то время девушки не развивались в этом направлении, практически полностью отказываясь от обычных женских уловок — избегали проявлений привлекательности в своей одежде, не ходили на танцы и вообще шарахались от всего эротического. Во–вторых, агрессия относилась к враждебности сестер непосредственно к пациенткам, причем о силе этой ответной враждебности можно было догадаться только постепенно. Обобщая и несколько упрощая, можно вывести некую общую формулу развития: во всех приведенных случаях в раннем детстве старшие сестры запугивали младших, частью прибегая к прямым угрозам, которые они действительно могли осуществить, потому что были физически сильнее и опережали в умственном развитии; частью — высмеивая все усилия младших сестер быть эротически привлекательными; а частью — и это было точно установлено в трех случаях, а еще в четырех — с высокой степенью вероятности — делая младших сестер зависимыми, вовлекая их в сексуальные игры. Последнее средство, как легко можно заключить, могло само по себе вызывать глубоко скрытое чувство агрессии, так как делало младших детей беззащитными — частично из–за возникшей сексуальной зависимости, а частично из–за чувства вины. Именно в этих случаях обнаруживались наиболее явные склонности к открытой гомосексуальности. В одном из этих случаев мать пациентки была чрезвычайно привлекательной женщиной, окруженной толпой поклонников и державшей отца в абсолютном подчинении. В другом случае, кроме того, что сестра ходила в любимицах отца, он был еще и в связи с другой родственницей, жившей в доме и, по всей вероятности, вообще увлекался женщинами. В третьем случае молодая и очень красивая мать пациентки занимала все внимание отца, сыновей и многочисленных мужчин, часто бывавших в доме. В последнем случае индивидуальные конфликты были сильно осложнены тем, что девочка от пяти до девяти лет состояла в интимных сексуальных отношениях с братом на несколько лет ее старше, хотя тот был любимцем матери и даже во взрослом состоянии продолжал быть эмоционально связанным с нею сильнее, чем с сестрой. Более того, в подростковом возрасте он, как считала пациентка — именно из–за матери неожиданно порвал отношения с сестрой, по крайней мере сексуальные. В четвертом случае отец делал сексуальные намеки пациентке, начиная с четырех лет, и с наступлением пубертата все более откровенные. В то же самое время он не переставал быть чрезвычайно зависимым от матери, которая, встречая всеобщее поклонение, тем не менее была абсолютно нетерпима к другим явным или потенциальным соперницам. Таким образом у девочки были все условия для формирования эмоционального впечатления, что для отца она только игрушка, которую бросают, когда она становится ненужной или на сцене появляются взрослые женщины. Итак, все эти женщины в детстве прошли через опыт интенсивного соперничества за внимание мужчин, и соперничество это или было безнадежно с самого начала, или кончалось поражением. Такой исход в отношении отца, конечно, наиболее типичная ситуация для нормальной семьи. Но в обсуждаемых случаях поражение вызывало особые и также — для этих случаев — типичные последствия в силу усиления соперничества тем, что мать или сестра абсолютно лидировали в ситуации эротически, или тем, что отец или брат пробуждали в девочке специфические иллюзии. Существует еще один дополнительный фактор, к значению которого я вернусь в иной связи. В большинстве этих случаев сексуальное развитие получило толчок более стремительный и мощный, чем обычно, по причине слишком раннего опыта сексуального возбуждения, произведенного именно другим лицом и обстоятельствами. Этот преждевременный опыт либидонозного возбуждения, более сильного и интенсивного, чем физическое удовольствие, получаемое из других источников (оральный, анальный и мышечный эротизм), привел к переоценке не только половой сферы, но также заложил основы для ранней инстинктивной переоценки важности борьбы за обладание мужчиной. Фактически, готовность к борьбе и обусловливает перманентную деструктивную позицию соперничества с женщинами. Эта реакция, очевидно, развивается в каждой соревновательной ситуации и у каждого однажды побежденного — он испытывает гнев в отношении победителя, чувствует, что ранено его самоуважение, оказываясь, таким образом, в менее благоприятной психологической позиции в последующих соревновательных ситуациях, и в конечном счете сознательно или бессознательно чувствует, что его единственный шанс на успех — смерть противника. Абсолютно то же самое можно проследить в обсуждаемых случаях; чувство подавленности, непреходящее ощущение собственной незащищенности, неадекватность самооценки своих женских качеств и ярость по отношению к более удачливым соперницам. Характерно, что во всех этих случаях одновременно присутствует, скорее — как результат, частичное или полное избегание или запрет на соперничество с женщинами или же, напротив, явно компульсивная чрезмерно выраженная установка на соперничество. И чем сильнее чувство побежденности, тем глубже укореняется специфический психологический фон отношения к сопернице: только с твоей смертью я буду свободна. Эта ненависть к торжествующей сопернице может проявляться по–разному. Если она остается в значительной степени предсознательной, то вина за эротическую неудачу возлагается на других женщин. Если она вытесняется, причина неудач видится в своих собственных качествах, и тогда самоистязающие сетования сочетаются с чувством вины, происходящим от вытесненной ненависти. При переносе часто можно отчетливо наблюдать не только то, как одна установка сменяется другой, но и как подавление9 одной автоматически усиливает другую. Если подавлен гнев на сестру или мать, как правило, усиливается чувство вины пациентки; если слабеют самообвинения, начинает бить ключом ненависть к другим. Формула достаточно проста — кто–то же должен отвечать за мои несчастья: если не я, так другие; если не другие — значит я сама. Из этих двух установок чувство собственной ответственности вытесняется гораздо сильнее. Сомнение: «А не виновата ли в неудачных отношениях с мужчинами я сама?», как правило, в процессе анализа появляется не сразу; чаще вначале оно лишь присутствует как общее убеждение в том, что дела идут не так, как надо бы; нередко пациентки чувствуют или всегда чувствовали тревогу: «А нормальна ли я?«… Иногда эта тревога рационализируется, как опасения, что они функционально или органически нездоровы. Иногда механизм защиты против таких сомнений проявляется в форме настойчивого подчеркивания своей нормальности. Если у пациентки акцентирована защита, психоаналитическая терапия часто воспринимается как нечто постыдное, так как является еще одним свидетельством того, что все идет не так, как следует (естественно, такие пациентки стараются скрывать то, что они ходят к аналитику). В процессе терапии ментальная установка у одной и той же пациентки может изменяться от одной крайности к другой — от безнадежной уверенности, что психоанализу не под силу исправить такие фундаментальные неполадки, до прямо противоположной уверенности, что все в порядке, и поэтому не надо никакого психоанализа. Самая частая форма, которую принимают эти сомнения в сознании — это убеждение пациентки, что она безобразна и поэтому не может нравиться мужчинам. Это убеждение обычно достаточно независимо от реальных фактов; его можно встретить, например, у необычайно хорошеньких девушек. Как правило, оно основывается на реальном или воображаемом дефекте внешности — у меня волосы не вьются, руки или ноги слишком велики, я толстая, рост слишком большой или маленький, не те возраст или фигура. Эта самокритика неизменно связана с глубоким, патологическим в своей природе, чувством стыда. Одна пациентка, например, переживала за свои ступни и бегала по музеям, чтобы сравнить свои ноги с ногами статуй, чувствуя, что покончит с собой, если у нее они не такие, как надо. Другая пациентка, естественно — в свете собственных переживаний, не могла понять, как это ее муж все еще не умер со стыда за свои скрюченные пальцы на ногах. Еще одна неделями голодала, потому что ее брат как–то мимоходом заметил, что руки у нее слишком полные. В некоторых случаях стыд относился к одежде, а рационализация состояла в том, что нельзя быть красивой без красивой одежды. В попытках приблизиться к идеалу у этих пациенток всегда особое место отводится одежде, однако, независимо от реальных возможностей, успех и здесь недостижим, так как сомнения постоянно вторгаются и в эту сферу, делая ее источником вечных терзаний. Для них абсолютно невыносимо, если они замечают, что те или иные части одежды не вполне идеально сочетаются друг с другом, если платье полнит, кажется слишком длинным или коротким, слишком простым или элегантным, слишком вычурным, слишком молодежным или недостаточно модным. Зная, что одежда действительно важна для женщин, может быть, в этом и не стоило бы особо копаться, однако, обращают на себя внимание достаточно неадекватные проявления связанных с одеждой чувств — стыда, незащищенности и даже ярости. Одна пациентка, например, должна была обязательно разорвать платье, если ей казалось, что оно ее полнит; другие обращали весь свой гнев на портниху или кого–то еще. Конечно, все эти случаи — проявление неадекватных форм защиты. Другой род защиты — желание быть мужчиной. «Как женщина я ноль»,— говорила одна пациентка,— «мне бы мужиком быть»,— и сопровождала свое замечание специфически мужским жестом. Третий, и, как мне представляется, самый важный, способ защиты состоит в том, что пациентка хочет во что бы то ни стало всем доказать, что она чрезвычайно привлекательна для мужчин. Здесь мы снова сталкиваемся с той же гаммой чувств: быть без мужчины, никогда не иметь с ними дела, остаться девственницей, незамужней — все это позор, и может вызвать только презрение. Соответственно, иметь мужчину — поклонника, друга, любовника или мужа — доказательство «нормальности». Отсюда — безумная погоня за мужчиной. По сути от него требуется только одно — быть мужского пола. Если у него есть и другие качества, чтобы потешить нарциссизм женщины — тем лучше. В остальном неразборчивость женщины может быть потрясающая, особенно в сравнении с уровнем требований, предъявляемых ею в других отношениях. Но и этот способ защиты, как и тот, который касается одежды, не приносит успеха — в любом случае женщине ничего не удается доказать наверняка ни себе самой, ни другим. Если даже в нее влюбляется один мужчина за другим, она подыщет причины, по которым все они будут не в счет: «не было под рукой других женщин, чтобы в них влюбиться»; «да кто он вообще такой?»; «это я сама его вынудила»; «он любит меня лишь за то, что я умная, что я могу быть ему полезна» и т. п. Во всех этих случаях анализ в первую очередь обнаруживает особую тревогу по отношению к своим половым органам, ее типичное содержание — что пациентка повредила себе мастурбацией или причинила себе какую–нибудь травму. Часто страхи выражаются в виде характерной идеи, что при этом случайно был разорван гимен, или что в результате мастурбации у нее не может быть детей 10. Под прессом этой тревоги мастурбация полностью подавляется, как правило, даже воспоминания о ней вытесняются (в любом случае достаточно типично заявление, что такого якобы вообще никогда не было). В относительно редких случаях, когда пациентки прибегают к мастурбации в более позднем возрасте, она сопровождается жесточайшим чувством вины. Основу такой сильнейшей защиты от мастурбации следует искать в нередко сопутствующих ей экстраординарно садистских фантазиях об издевательстве над женщиной: она находится в тюрьме, ее унижают, оскорбляют, пытают или, что характерно, калечат ее гениталии. Эта последняя фантазия вытесняется особенно сильно, но, как представляется, является существенным элементом в психодинамике многих случаев. По моему опыту, эта фантазия никогда не бывает явной, тем более, что иногда в процессе онанистических актов наслаждаются другими представлениями жестокости. Однако эту фантазию всегда можно реконструировать по ее эквивалентам, как, например, в случае пациентки, которая рвала одежду, если ей казалось, что она ее полнит. Вначале мне казалось, что такое поведение — эквивалент онанизма, но потом по ряду признаков я поняла, что после этого пациентка чувствовала себя так, как если бы она со–164

1 ... 38 39 40 41 42 43 44 45 46 ... 61
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия Женская психология - Карен Хорни.
Книги, аналогичгные Женская психология - Карен Хорни

Оставить комментарий