Читать интересную книгу Полуночное солнце - Кэмпбелл Рэмси Дж.

Мистер Уотерс, вечно недобро косившийся на собаку Эдны, наконец перестал с подозрением рассматривать подошвы своих ботинок.

– Точно так же было, когда я работал в шахте. Можешь хоть всю жизнь орать во всю мочь, а начальство тебя так и не услышит.

– С глаз долой и растереть, – подытожила Эдна, проскальзывая за свою перегородку. Элфи отпросилась из-за простуды, а Кэт вечно тушевалась перед длинной очередью. Поэтому Эдна собственноручно отсчитывала пенсии, выражая сочувствие получателям, не все из которых с готовностью выслушивали ее банальности, и даже уговорила мистера Уотерса понадежнее упаковать посылку с гостинцами для внуков. Мистер Брайс упорно пропускал вперед себя всех женщин в очереди, низко им кланяясь и подкручивая свои армейские усы, хотя, когда он сам дошел до окошка, оказалось, ему всего лишь надо наклеить марку на открытку для племянницы из Эдинбурга. Эдне удалось выпроводить его из отделения, когда он договорился до того, что непременно набросает петицию о полном несоответствии помещения его назначению, и все остальные ее подпишут. Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, а потом жестами принялась подгонять Кэт. – Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.

Когда Кэт ушла, оставив после себя шлейф духов, которые всегда ощущались сильнее, если она тушевалась, Эдна опустила жалюзи и прибралась в отделении: разгладила рекламные брошюры, помятые малышней, и вернула их в кармашек над ручкой на веревочке, собрала зубчатые обрывки от блоков марок, липнувшие к рукам, и выбросила их в мусорную корзину. Она проверила записи в бухгалтерской книге, сделанные Кэт, сосчитала деньги в ящике стола, переложила их в денежный ящик и заперла его в сейф. Когда она выходила из почтового отделения, минутная стрелка на часах позади перегородки почти завершила свой подъем к двум часам.

Домик Эдны находился в трех минутах ходьбы вверх по Черч-роуд, на другой стороне от почтового отделения. Она еще не дошла до дома, а Голиаф уже залаял, узнав ее шаги по тротуару, расчищенному от снега. Пес стоял в окне, упираясь лапами о подоконник и прижимая нос к стеклу, а мисс Баузер в окне соседнего дома полностью копировала его позу.

– Просто на его улице сегодня праздник, – пояснила Эдна и прибавила, когда мисс Баузер с высокомерным видом отвернулась: – У нас в стране свобода слова, даже для собак.

Прежде чем отпереть дверь, она закричала: «Лежать!», чтобы доберман не сбил ее с ног, бросившись приветствовать. Когда она потрепала его по блестящему черному боку, он заворчал от удовольствия и кинулся в комнату выкапывать из-под дивана остатки последней игрушечной косточки из резины. Судя по виду дивана и кресел, он успел поваляться на всех по очереди, а один из стульев стоял, перекошенный, словно пьяный.

– Плохой мальчик, знаешь, что бывает с плохими мальчиками? – закричала она, но тут же сжалилась над ним, как только он завилял хвостом. – Если не сидится там, где тебя посадили, тащи свою задницу в другое место.

Пес побежал в кухню, уронил игрушечную косточку в свою корзину, чтобы принести поводок, и развернулся так резко, что растянулся на линолеуме, как будто тот вдруг обледенел.

– Жди здесь! Сидеть! Стоять! – приказала Эдна из своей спальни, но он взлетел по лестнице и остановился рядом с ней у зеркала на туалетном столике, свесив язык. Она убрала несколько поседевших прядей еще недавно рыжей шевелюры под свою лыжную маску и скорчила рожицу отражению. – Мир это переживет.

После первого рывка Голиафа за поводок, она слетела с крыльца на тротуар, на ходу захлопнув дверь. Битва за власть продолжалась до самой окраины Старгрейва: Эдна дергала поводок каждый раз, когда он пытался притормозить. Когда они миновали газетный киоск, она позволила псу присесть на обочине шоссе, а потом игнорировала его настолько успешно, что едва не потеряла равновесие, когда он припустил к грунтовой дороге, ведущей в лес.

Шлепая по грязной грунтовке, она заметила, как ей показалось, какое-то движение рядом с домом Стерлингов, возможно, среди толпы снежных фигур за домом или же в его длинной тени, по диагонали пересекавшей грунтовую дорогу. Нет, Стерлинги сейчас раздают автографы в Лидсе, и детей они взяли с собой. Она вовсе не завидовала их популярности, пусть даже они добились ее всего лишь тем, что написали и нарисовали несколько книжек. Она была очень рада, что Бена Стерлинга нет дома, потому что каждый раз, встречаясь с ним, она подозревала, он так и ждет, чтобы она допустила в речи какой-нибудь ляп.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Хватит с нас любителей учить правильной речи, правда, Голли? – произнесла она.

Ее муж Чарли принадлежал к их числу. Когда он раньше времени вышел на пенсию после того, как в Старгрейве закрыли железнодорожную ветку, казалось, он ничего уже не ждет от жизни. Обычно он сидел на диване, закинув ногу на ногу и покачивая тапочкой, и читал вчерашнюю газету, которую брал взаймы у мисс Баузер, хотя и знал, что это задевает гордость Эдны. Уже скоро у него осталось одно-единственное занятие, способное его взбодрить, – он исправлял речевые ошибки Эдны. «За деревьями леса не видишь, а не лесов», – вспомнила она. – «Не говори гоп, пока не перепрыгнул, а не прыгнул». Он настолько увлекся выискиванием в ее речи фраз, к которым можно прицепиться, что перестал вникать в смысл ее слов. Уже скоро ей надоело, что она боится раскрыть рот, и она придумала способ борьбы: Эдна нарочно искажала все фразы, какие только возможно. Почти год муж багровел лицом, плевался и пинал мебель, и, должно быть, это возымело действие, потому что в один прекрасный летний день он объявил, что переезжает в общежитие для пенсионеров-железнодорожников. Если не считать документов на развод, которые она подписала с таким яростным рвением, что сломала кончик ручки, и ежегодных открыток на Рождество, которые она рвала, не вскрывая конвертов, она больше не слышала о нем. Как оказалось, от привычки искажать фразы трудно отделаться, но это вовсе не стало ее пороком. Ведь миру нужно больше разнообразия, а не меньше.

Проходя в тени дома Стерлингов, Эдна задрожала от холода. Поперек дороги лужицами черной замороженной воды лежали тени от толпы снеговиков. В солнечном свете те из них, у кого имелись какие-то черты лица, как будто искоса поглядывали на Эдну, пока она проходила мимо, и беззвучно поворачивали ей вслед белые головы. Она не обратила на них внимания и пошла вверх по дороге прямо к лесной опушке.

Колючие еловые ветви, напоминавшие ей рыбьи скелеты, заискрились под слоем снега. То тут, то там солнечные лучи, казавшиеся плотными в туманной дымке, подсвечивали подстилку из опавшей хвои. Лес был придавлен к земле тяжестью смерзшегося снега и ледяных сталактитов, тяжестью, которая не отпускала отсюда тишину. Голиаф резко остановился, заставив и хозяйку притормозить у начала маршрутов.

– Не делай так, я же упаду, – посетовала Эдна. – Что ты там услышал?

Пес приготовился бежать: уши навострены, левая передняя лапа застыла в воздухе. Она дважды обернула поводок вокруг руки, прислушиваясь, однако даже высвободив одно ухо из-под лыжной маски, она не услышала ничего, кроме всеобъемлющего молчания леса.

– Просто старая птица, – произнесла она громко. – И не смей бежать.

Голиаф как будто испугался, когда она раскрыла рот, и струхнул еще больше, когда она повысила голос. Ей пришлось дернуть за поводок, чтобы он пошел рядом с ней по дорожке.

– Пойдем «зеленым» маршрутом, – решила она.

«Зеленый» был самым коротким маршрутом и, судя по всему, самым популярным: когда дорожки расходились, большинство следов оставалось на нем. Тут оказалось грязнее, чем она ожидала, зато отпечатки ног создавали ощущение обитаемости леса, хотя не сказать чтобы она боялась одиночества в компании Голиафа.

– Ну, двинули, – сказала Эдна собаке и зашагала по кромке дорожки.

Сегодня он не тянул ее вперед. Скоро она начала раздражаться из-за того, что приходится уговаривать его идти. «Зеленый» маршрут вывел бы их из леса меньше чем через час, задолго до заката, однако не прошли они еще и половины, как ей страшно захотелось срезать путь. Голиаф выводил ее из себя своей нерешительностью, для которой она не видела причин, и этими настороженными ушами, хотя Эдне тишина казалась даже более плотной, чем всегда, настолько всеобъемлющей, что она подавляла желание стянуть с ушей лыжную маску.