Как выяснилось потом, на этой дороге как раз стоял наш заслон, по очень слабый — всего одна противотанковая пушка со своим расчетом. Командир расчета тоже знал, что впереди находятся наши танкисты, и поэтому, когда на дороге показались немецкие танки, пушка не сделала по ним ни одного выстрела, приняв их за свои. Немецкие танки, не снижая скорости, прошли по шоссе, раздавив пушку вместе с расчетом, и беспрепятственно двинулись на Верблюжку. Одновременно танки противника начали появляться на всем участке, где наступала наша дивизия.
Полки, только что вышедшие на новые рубежи и не успевшие укрепить их, вынуждены были отходить под давлением фашистских танков и движущейся за ними мотопехоты. Связи с нашими танковыми корпусами не было. Вообще у нас создалось впечатление, что и самих танкистов не было впереди, ибо радиостанции их штабов ни разу не подали никаких сигналов и не ответили ни на один из наших запросов.
Противник глубоко вклинился между частями дивизии. 34-й гвардейский стрелковый полк и 1-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка после шестичасового боя начали отходить на высотах, неся потери от бомбежек и артиллерийского огня. 42-й гвардейский стрелковый полк и 3-й батальон 39-го гвардейского стрелкового полка, очевидно, оказались в окружении, связь с ними нарушилась. Штабу дивизии пришлось поспешно отступать под сильной бомбежкой по той самой дороге, по которой мы накануне совершили сорокакилометровый марш вперед.
Я наметил новое расположение КП, куда Бельский направил штабные машины, и сам спешил туда же, потому что самым главным было наладить управление частями дивизии, чтобы не только сохранить ее от разгрома, но и организовать оборону, задержать контратакующих нас гитлеровцев.
Федоров, как всегда, на большой скорости уверенно вел наш «виллис», объезжая воронки на дороге, которая вчера еще выглядела совсем мирной, когда я увидел впереди неловко ткнувшуюся в обочину знакомую машину. Это был трофейный «опель-кадет», на котором в последнее время ездил командир нашего артполка подполковник Войтко. Мы остановились. У машины стоял шофер Войтко. Он молча смотрел на нас. Его запекшиеся губы дергались, словно он все хотел раскрыть рот, да не мог разлепить слипшихся губ. Не то догадка, не то недоброе предчувствие холодком прошло по спине.
— Подполковник жив? — быстро спросил я, надеясь получить положительный ответ и не веря в его возможность.
— У-у-бит! — с трудом разлепил губы шофер.
Я заглянул в машину. Крыша была пробита, сиденье и пол залиты кровью.
— Расскажи, как это было, — попросил я шофера. Тот болезненно поморщился, подергал губами, потом хрипло заговорил:
— Мы вырвались из-под бомбежки. Ехали. Потом нас нагнал самолет. Начал пикировать. Подполковник сам же крикнул: «Всем из машины!» Мы с замполитом выскочили, сразу залегли в кювете. Я голову поднял, вижу: самолет — над самой машиной, а подполковник дергает ручку, дверцу открыть не может — заело, должно быть. В это время самолет дал очередь из пушки, развернулся и ушел. Мы — к машине. Смотрим, подполковник лицом в спинку моего сиденья уткнулся, а на спине кровь. Мы думали, ранен Машину медсанбатовскую остановили. Она подполковника забрала. Но только он мертвый был уже. Снаряд в спину попал, между лопаток, прошел наискосок и через живот вышел.
— Когда это было? — спросил я машинально, как будто теперь это имело какое-нибудь значение.
— Утром. Солнце уж взошло.
«Солнце уж взошло». Видел ли он, Войтко, этот последний в его жизни солнечный восход? Или так же, как и я, в горячке боя даже не заметил его?
Мы проехали еще километра три. Пыльная дорога по-прежнему петляла по степи между неглубокими оврагами. Вдруг километрах в четырех от нас, на одной из дорог, которые то сходились, то расходились, пересекали одна другую или шли почти рядом, я увидел чуть ли не с десяток легковых машин. Караванчик двигался примерно в том же направлении, что и мы, по дороге, шедшей под углом к нашей. Вот он нырнул в овраг.
— Федоров, — спросил я водителя, — машины видел?
— Видел, товарищ генерал. Не немцы ли?
— «Немцы!» Скажешь же! С чего бы это немцам по нашим тылам на легковых машинах разъезжать?
— А они не разъезжают, — ответил Федоров. — Они вот спрятались куда-то.
Но машины вновь показались на дороге и продолжали свой путь, не обращая на нас никакого внимания.
— Кронид, — приказал я Федорову, — давай-ка им наперерез. Да порезвее!
«Виллис» запрыгал по целине. «А вдруг в самом деле немцы? — подумал я и сам же себе возразил: — Да нет, это, вероятно, штабные машины наших танкистов».
Легковушки снова исчезли в овраге. Словно подтверждая мою мысль, что это двигается штаб механизированных корпусов, откуда-то вынырнула полуторка с радиостанцией и тоже потянулась в овраг, вслед за легковыми машинами. Мы поспешили к оврагу.
Осторожно съезжая по неширокому устью балки, я рассмотрел группу офицеров, в числе которых были два генерала. Они оказались ранее незнакомыми мне командирами 1-го и 5-го гвардейских механизированных корпусов: генерал-лейтенантом И. Н. Руссияновым и генерал-майором Б. М. Скворцовым.
Представляясь, я был поражен тем, как выглядели танкисты. Понятно, что фронт — не великосветская гостиная. Я и сам частенько после тяжелых боев или трудных переходов выглядел не блестяще. Но более плачевного вида у офицеров я, пожалуй, не встречал. Грязные комбинезоны, бледные небритые лица, воспаленные глаза, запавшие щеки — все говорило о перенесенных физических и моральных страданиях.
Нетрудно было догадаться, что оба танковых корпуса попали в тяжелое положение. И все-таки я задал вопрос, который, должно быть, прозвучал как бестактность. Но не задать его я не мог. Для всех нас, для нашего общего дела была необходима полная, абсолютная ясность.
— Где сейчас находятся ваши корпуса, товарищи? — спросил я, стараясь тоном смягчить жесткий вопрос.
Руссиянов метнул на меня затравленный взгляд. Скворцов скорбно качнул головой, слегка разведя руками, тихо сказал:
Плохи наши дела…
Это было страшно не только для генералов, потерявших свои войска. Мы тоже нуждались в танковом прикрытии и надеялись с его помощью зацепиться на более пли менее удобном рубеже, чтобы остановить контратакующих немцев. Лелея в душе слабый остаток надежды, я неуверенно переспросил:
— Но так же не может быть?! Не все же танки уничтожены? Что-то должно остаться?
Руссиянов махнул рукой:
— Немного осталось. Мы дрались двое суток. Это был какой-то кошмар. Немецкие танки лезли со всех сторон. За каждым подбитым вырастало не меньше десятка новых. Они расстреливали нас в упор. Машины горели, как костры. И в них люди, наши люди. Господи, каких людей потеряли!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});