Читать интересную книгу В пургу и после (сборник) - Владимир Зима

В бухгалтерии вышла заминка, потому что Касьянов не мог представить авиабилеты, и ему хотели оплатить расходы только железнодорожным транспортом, но в конце концов выяснилось, что железной дороги до Диксона еще нет, оплатили самолетом, хотя строгая блюстительница финансовой дисциплины все-таки урезала расходы. Касьянов по привычке написал в отчете сумму суточных из расчета два шестьдесят, а оказалось, что это сельская местность, командировочных полагалось меньше, зато там причитались какие-то северные, полевые, полигонные, так что в результате получилось даже больше, чем ожидал. В тот же день Касьянов после работы отправился в магазин и купил себе новый спиннинг вместе с набором блесен. Наборчик был так себе, ничего особенного, но в нем были четыре зеленовато-сизых блесны с красными точечками, а кто-то говорил, что крымские судаки прямо-таки по-сумасшедшему бросаются на эти блесны.

СКОРО ПРИДЕТ ЛЕДОКОЛ

Три дня назад с Диксона поступила радиограмма о том, что к острову идет ледокол.

Полярная станция живет ожиданием. Ледокол везет новые приборы, уголь, продукты, топливо для дизель-генераторов.

Четыре зимовщика ждут смену.

Месяц назад сюда шел теплоход ледокольного типа «Кооперация», знаменитая «Кооперация», на которой Юхан Смуул писал свою «Ледовую книгу». Однако ледяные поля Арктики оказались покрепче антарктических айсбергов. Они не пропустили судно, изрядно покорежив обшивку. «Кооперация» уползла в Бакарицу зализывать раны, и теперь к полярной станции пробивается мощный «Киев».

По вечерам свободные от вахт полярники подолгу гуляют на берегу. Вроде бы без причины, просто так гуляют. Погода подходящая — ветер слабый, температура около нуля. Обычный август…

Прогуливаются зимовщики, или сидят на скамейке, или выбегают из жилдома «покурить на свежем воздухе», а сами все смотрят и смотрят на юго-запад, откуда должен появиться долгожданный ледокол.

На исходе третьего дня гидролог Левченко заметил на облаках отсвет прожекторного луча и громким криком оповестил всю зимовку:

— Ого-го-го!.. Ледокол! На горизонте! Эге-гей!..Тут уж не выдержали даже вахтенные. Жилдом и метеодом мигом опустели. Все сбежались на берег к гидропосту и смотрели, не отрываясь, на то место, куда показывал Левченко, — и впрямь на хмурых стратокумулюсах качался небольшой светлый кругляш.

Закричали разом, загалдели, в воздух полетели шапки, кто-то на радостях разрядил в воздух карабин, кто-то пустил зеленую ракету…

А свет мигнул и пропал.

Разочарованный вздох легким облачком вырвался из шести могучих грудей.

Когда на берег прибежал запыхавшийся метеоролог Жуковский, полярники уже начинали расходиться.

— Чего шумели-то? — спросил Жуковский.

— Ледокол померещился… Вроде как по облакам прожектором шарил.

— Я-то думал, нерпа или медведь… — разочарованно протянул Жуковский.

— Тебе бы только жратву! — огрызнулся Левченко. — Ледокол на подходе.

— Мне-то какая радость с него? Тебе на нем домой идти, на материк, а мне только горб надрывать на авральной разгрузке…

— Молодой ты или глупый? — удивленно спросил Левченко. — И кто только тебя, такого, на остров пустил?.. Тебя бы лет пять еще надо на Таймыре держать, где харчи за свой счет…

— Кому надо, тот и пустил. Тебя не спросили! Жуковский повернулся и, хрустя мерзлым песком, пошел на метеоплощадку устанавливать прожектор для определения высоты облачности.

На полярной станции Жуковского все недолюбливали, и он знал это. С первых дней зимовки на острове так получилось— поругался с кем-то из-за какой-то мелочи, с того и пошло… Самая серьезная ссора произошла перед Ноябрьскими праздниками. В тот день по графику должен был стоять вахту именно Жуковский. Он не протестовал, ни с кем не собирался меняться — оплата за праздничные вахты идет в двойном размере, а на острове, что праздник, что будни, один черт… Однако на общем собрании начальник станции распорядился: все будут работать в праздник поровну, по четыре часа, чтоб никому не было обидно. В общем-то, почти на всех островных станциях так и поступают, но Жуковский принял реплику начальника только на свой счет и решил, что у него хотят отнять пять шестых доплаты. Он встал и сказал, что ни в чьей помощи не нуждается и суточную вахту сможет отстоять сам. Вся зимовка возмутилась и дружно проголосовала против.

После того собрания Жуковский замкнулся в себе, иногда даже к общему ужину не выходил, предпочитая съедать свою порцию позже всех, в одиночестве. Остальные зимовщики делали вид, будто ничего не произошло, но первыми к примирению не стремились.

И теперь вот все радуются приходу ледокола, а за Жуковским никто не пришел, никто не позвал его на берег…

Обиженно бурча, он включил прожектор и начал устанавливать его строго перпендикулярно к поверхности. В это время на берегу снова закричали, зашумели.

Жуковский выключил прожектор. Крики смолкли.

— Эх вы, грамотеи! — сказал Жуковский, в сердцах пнул ногой прожектор и пошел в жилдом.

Через полчаса все успокоились. Радист после долгих безуспешных попыток все же связался с ледоколом и узнал, что «Киев» стоит у края поля мощного пакового льда, в двухстах километрах от острова, тычется носом в старую крепкую льдину, как слепой кутенок, но поле не поддается и, по всей видимости, придется обходить его с запада, а пока что капитан ждет результатов самолетной ледовой разведки.

За ужином в кают-компании метеорологи долго спорили, пытались объяснить появление света рефракцией в облаках, отражением от льда и чуть ли не космическими силами, искривившими луч…

Ледокол пришел через неделю. Во время авральной разгрузки Жуковский сломал руку, и его отправили на материк.

Я встречал его в Москве. Он работает техником-синоптиком в аэропорту. Свою неудачную зимовку вспоминает со смехом и очень любит рассказывать, как ему удалось разыграть всю станцию при помощи прожектора для определения высоты облачности.

ВИЗИТ ДАМЫ

Вторник зимовщики называли разгрузочным днем — на камбузе дежурил Панкратьев. То, что он умудрялся приготовить из обычных концентратов, трудно было назвать едой. Механик Самойленко называл это варево «концентрированной отравой». К счастью для остальных полярников, Панкратьев работал по увеличенной программе и дежурил на камбузе всего раз в неделю, в то время как остальным выпадало по два дня. Панкратьев готовился к антарктической экспедиции, и с разрешения радиометеоцентра он вдобавок к метеонаблюдениям вел программы гляциологическую, магнитологическую, а также сокращенный цикл наблюдений за солнечной активностью. Сокращенный — потому что солнце и летом крайне редко показывалось из-за сплошной облачности, а с осени до весны оно лишь предполагалось где-то за горизонтом.

В тот вторник Панкратьев приготовил «особо питательную овсяную кашу». Когда он поставил котел на стол в кают-компании, Самойленко потребовал, чтобы Панкратьев ел первым, а остальные полярники — минут через сорок, когда должно было выясниться окончательно, съедобно ли это блюдо вообще.

Панкратьев покорно зачерпнул ложкой тянущуюся, будто резина, кашу, принюхался, облизнулся и проглотил продукт. Затем он задумался на минуту и снова полез ложкой в котел.

— Была не была! — отчаянно воскликнул самый опытный из зимовщиков, начальник полярной станции Александров, и тоже потянулся к котлу.

Благодарно глянув на начальника, Панкратьев засуетился, уступая ему место, и — раздался негромкий звон. Панкратьев уронил ложку.

— Верная примета — скоро женщина придет, — меланхолично заметил метеоролог Зайцев и зачерпнул кашу своей деревянной ложкой.

Суеверие Зайцева давно уже никого не удивляло, а скорее служило поводом для шуток и розыгрышей, без которых невозможно было бы два года зимовать на «карандашной точке в океане».

Но вот что странно — приметы Зайцева, как правило, сбывались. Встал он однажды утром с левой ноги, а вечером пришла радиограмма: жена дочку родила. В другой раз увидел паука на стене и сказал, что эта примета — к письму. И ведь точно, в тот же день прилетел самолет, сбросил мешок с почтой. А когда Зайцев прошел под лестницей и вспомнил, что у американцев это считается дурной приметой, до тех пор не успокоился, пока не пересолил жаркое, дежуря на камбузе.

— Но уж теперь-то ты наверняка ошибся, — сказал ему Самойленко. — Нас на острове, как ни крути, всего четверо. И все, если приглядеться, мужчины. До ближайшей женщины восемьсот километров… Может, запоздала твоя примета? Может, ты имел в виду бухгалтера Храмцову, которая прилетала с инспекцией, — с этим я не спорю. Но инспекция улетела три дня назад, а такого случая, чтобы в один месяц на острове садились два самолета, кажется, еще не бывало. Как, Петрович?