Нича с облегчением выдохнул. И тут с ним случилось странное… Точнее, это лишь в первый миг происходящее показалось ему странным, но тут же, сразу, без каких-либо переходов, все стало для него естественным и единственно возможным. И то, что он мог теперь видеть в темноте – даже не видеть в прямом смысле, а четко ощущать окружающее его пространство со всем наполнением, – и необъятный восторг от того, что он находится здесь, и желание оставаться здесь всегда, одному, никого не допуская к своему пылающему счастью обладания бесценным сокровищем.
Но он был здесь не один. Ведь где-то тут – этот белобрысый подонок и приблудная шавка!.. Здесь, в пространстве его личного наслаждения! Он стал озираться. Своим новым зрением он видел пьянящую восторженную пустоту, зажатую четырьмя восхитительными стенами. Некая тусклая вспышка сознания попыталась высветить несоответствие между ожидаемым и увиденным – дескать, нормальная квартира не может быть пустой четырехугольной коробкой, – но он загасил ее на корню. В его личном пространстве и не должно быть ничего «нормального», ожидаемого и обыденного. Да и нет здесь никакой пустоты! Его пространство наполнено восхитительной тьмой! И тоже не обыденной, пыльной и скучной, а шевелящейся, чавкающей, живой!..
Он присмотрелся внимательней и с восторгом увидел, что тьма на самом деле живая. Она словно клубилась толстыми лентами густого, плотного дыма… Да нет же, не дыма! Это были восхитительные, длинные и жирные черви! Черный, извивающийся, пульсирующий комок бесплотных, но не менее от того реальных червей. Обворожительно прекрасных в судорожных сокращениях тел, в их упоительных конвульсиях, в сладостном переплетении с другими извивающимися, будто в пароксизме похотливой страсти, телами.
Да! Лишь только с ними, с этими воистину неземными созданиями готов был делить он свое пространство!.. Но больше в нем не должно быть чужаков! А они были, были!.. Он чувствовал это… И снова стал озираться.
Две стены выглядели полностью глухими, наслаждающе монолитными, возбуждающе ровными. Ту, возле которой стоял он, уродовала светлая рваная клякса пролома, гнусное существование которой оправдывало лишь то, что она помогла ему попасть сюда и обрести свое счастье. И теперь к этой кляксе подбиралась шевелящаяся темнота. Вот уже один призрачный червь, извиваясь клубом черного дыма, проник в отверстие и скрылся за стеной. За ним потянулся еще один, затем – еще и еще…
А в четвертой стене была дверь. Обычная входная дверь, безвкусно оклеенная пленкой «под дерево». И к ней пытался подойти этот злобный уродец – никчемный, трусливый и лживый Витек. Он и сейчас отчаянно трусил, и было от чего: возле двери стоял, широко расставив лапы, серый хвостатый ублюдок, оскалив в жуткой гримасе и без того мерзкую морду.
Но разве Виктор уродлив?.. Почему он подумал о нем столь пренебрежительно и гадко? Ведь на самом-то деле он красив и горд, умен и напорист. А трусость и лживость – разве они недостатки? Трусость – это естественная защита всего живого от опасности. Лишенные трусости всегда погибают первыми. Во имя придуманных идеалов или нелепой, лишенной всякого смысла пальмы первенства, а то и – что совсем уж алогично и дико – ради чужих жизней!.. А ложь – это наипервейший инструмент для личного блага: это и защита от посягательств на личную свободу, и верное средство для продвижения вверх и вперед, для сокрушения всех и всего, что мешает быть самим собой и делать только то, что действительно хочется. Все, что хочется, и так, как хочется. Трусость и ложь – главные проявления настоящего ума!
Только теперь он понял, какая ему выпала честь – быть рядом с Виктором, любоваться и восхищаться его совершенством, подчиняться ему, угадывать и выполнять его любые желания. А волк – тот был действительно гадок и мерзок. Лишенное разума вонючее животное!.. Да как он смеет рычать на Виктора, скалить на него свои желтые зубы?!. И правильно сделал тот, что выхватил – непонятно откуда, но это не важно, – кирку! Подскочить теперь – и размозжить этой серой гадине череп!.. Почему же Виктор продолжает пятиться? Почему поворачивается, идет к стене и начинает бить в нее тяжелой киркой? Ведь он же испортит такую великолепную стену!.. Впрочем, ему можно. Он знает, что делать. И как же красиво он это делает! Как сильно он наносит удары! Зверь! Терминатор! Бог!..
А грязная псина так и осталась у не нужной никому, никчемной аляповатой двери. Уселась, пожирает его божество источающим гнойную ненависть взглядом… Где же топор? Взять его, подскочить к этой твари, искромсать ее в кровавые ошметки!.. Но – страшно… Он тоже трус. А трусость – прекрасное качество, нелепо ему сопротивляться.
Тем более ему сейчас не до этого. Кто-то зовет его противным визгливым голосом:
– Коля! Коля!.. Ну, где же ты? Что с тобой?..
9
Зоя убрала рамку и опустилась в кресло. Геннадий с супругой продолжали неотрывно смотреть на нее, словно ожидая каких-то новых откровений. Но что она могла им сказать, чем утешить? В том, что их сын был здесь, она была уверена и об этом им уже сказала. И совесть ее чиста – душой она ничуть не покривила. Разве что и сама не понимала, откуда у нее взялось ощущение прицепного вагона… Но и это она тоже рассказала Бессоновым. Что же они еще хотят от нее? Ведь она не всесильная колдунья, а такой же, как они, человек. С такой же точно бедой. Разве что может чуть больше увидеть, но, увы, не понять. И помощи ей ждать совсем неоткуда. А они, это же видно, надеются на нее, ждут чуда. Она им одним своим присутствием дарит надежду, что тоже немало. А ей самой остается лишь молиться и уповать на эти самые чудеса, которые специально для нее никто не совершит.
Впрочем, она несправедлива. Гена с ее тезкой тоже ей многое дали. По крайней мере она теперь не одна со своей бедой. Грешно так думать, но она рада, что вместе с Соней оказался их сын. Дочь тоже не одна, и хоть тревога и боль за нее от этого не уменьшились, груз переживаний стал все-таки легче. И самой ей хорошо и легко с этими людьми. Маленькое чудо все же произошло – одним из них оказался старый добрый знакомый. Даже не просто знакомый, а тот, что когда-то был для нее… А! Не стоит об этом!.. Что было – то прошло. Да ничего ведь и не было. Могло, но почему-то не сложилось. А ведь она видела, чувствовала, что и он тоже… Нет. Все! Стоп! Это уже к делу не относится. И все равно хорошо, что Гена теперь снова рядом. И жена у него замечательная. А ведь страшновато было, как она ее встретит…
– Зоя, – не выдержал Геннадий, прервав ее размышления. – Может, у тебя хоть какие-то мысли есть?
– Мыслей у меня – тьма, – улыбнулась она. – Только они сами в этой тьме заблудились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});