Читать интересную книгу Эпизод 2. Антиканон - Alma

— Ненормально?

— Я только сейчас понял, что большинству хочется мира с сепаратистами на любых условиях.

— Большинству не большинству, но… В общем, такая позиция тоже есть. Наверно, вы мало читаете новости.

— Как-то все времени не хватает.

— Скажем так: война здесь никому не нужна.

— Но она уже идет.

— Война далеко. Столице ничего не грозит. Даже, если сепаратисты убьют экономику и поставят Республику на колени. Корускант будет хорошо жить при любом правительстве. Скажу даже больше: предположим, что сепаратисты вообще захватят власть. Маловероятно, конечно. Но что от этого изменится? Это те же самые наши бывшие союзники, сенаторы и олигархи.

— Понятно, — сказал Анакин, а сам опять посмотрел на тогрутианку. Второй забрак только что притащил ей стаканчик виски, и девица перелезла к нему на колени. Поймав на себе взгляд Скайуокера, тогрутианка подмигнула и улыбнулась ему.

На какой-то момент мир изменился. Исчезли Храм, Сенат, дворцы и небоскребы. Вся планета сжалась до размеров кабака, а прилепившийся к ней город воплотился в этой тогрутианской шлюхе. И не было великого исполина, выстрадавшего тысячелетия архаичных республик и древних забытых войн — столица смотрела на него лицом веселой разукрашенной девки, отдававшей себя любому за грошовую выпивку. А потом Корускант вновь стал самим собой. Надел наряд из небоскребов, освятился Храмом и благословил себя надменностью Сената. Украсился радугой и омылся безоблачным небом. И теперь великолепная столица галактического народовластия могла снова продавать себя. Вместе с потрохами всех своих ярусов. Вместе с Республикой и конституцией.

Любому. Подойди и возьми. Может, и платить не надо…

— Все кончится перемирием, и мы снова падем в тысячелетний застой, — продолжила Падме. — Вернемся в славную эпоху компромиссов и всеобщего равнодушия. Представьте себе: за тысячу лет в Республике ничего не изменилось. Вам не кажется, что это немного, ммм, жутко? Говорят, стабильность… А теперь война. Как будто кто-то вскрыл эту болотную язву. И, естественно, война беспокоит только тех, кого она коснулась непосредственно. Или кто потерял на ней деньги. Но ведь кто-то и прилично заработал, правда? Типа того же Фирцини.

— Да, тут вы правы.

Она вдруг спросила:

— А там… страшно?

Анакин не ответил. Похожий вопрос задавала и мама, всего месяц назад, и тогда у него тоже не нашлось слов. Если мать еще можно было приободрить, рассказав о том, как славно побеждает врагов республиканская армия, то сидящей перед ним женщине была нужна правда. А рассказать правду нельзя, она от этого перестает быть правдой и становится точкой зрения. Ее можно только почувствовать.

— Да, — только и произнес он.

К столику подошел гибрид и принялся раскладывать приборы. Когда он потопал прочь, Падме снова спросила:

— А чем вы занимались до войны?

— Миротворчеством.

— О. Спасали демократию, значит. И где вы служили?

— Во внешних регионах. Там никогда не было спокойно.

— Я думала, все задачи типа мелких вооруженных конфликтов решают джедаи, нет?

— Конечно. Они решают задачи, а мы просто зачищаем местность и убираем за ними мусор. Или наоборот — сначала мы делаем грязную работу, типа ликвидации какого-нибудь мафиозного клана, который забыл расплатиться с нашим сенатором, а потом прилетает джедай и восстанавливает мир и справедливость.

— О как, — Падме призадумалась. — Ваши коллеги, в смысле, другие военные, тоже не очень жалуют Орден?

— Не знаю. Это кому как повезло, — признался Анакин. — Я еще не слышал, чтобы они как-нибудь реально аргументировали свое положение над нами, без мистики и изысканных слов. Никто не против дипломатии и мирных решений, но с переговорами они опоздали на сотню лет.

— До меня дошли слухи, что на Локримии тоже была предпринята попытка переговоров. Это так?

— Да. Совет Безопасности под давлением Ордена изменил решение буквально за день до планируемого наступления. Мы выкрутились, но потом один такой переговорщик своей дуростью угробил четырех моих людей. Честно говоря, да ну их всех в…

— Совет Безопасности устраивает то, как идут дела?

— По-моему, это устраивает всех, кто сам не на войне.

— Орден фактически ровесник Республики, — заметила Падме. — Все-таки десять веков. И насколько я знаю, вопрос о том, чтобы полностью распустить войска, поднимается в Сенате едва ли не каждые двадцать-тридцать лет.

— И теперь, когда нам вдруг понадобилось воевать, войска имеются в следовых количествах.

— Это как раз понятно. Системы же не хотят быть под контролем огромной армии.

— А под защитой?

— Далеко не все понимают, что им это нужно. Может быть, и поймут когда-нибудь. Зависит от того, что будет дальше. А что местные ополчения?

— Добровольцы? Ни одного пока не видел. По слухам, они есть. Необученные и мало на что годятся.

— Эээ, я имела в виду какие-нибудь национальные армии.

Анакин покачал головой.

— Ни одна национальная армия не будет освобождать чужую планету. Максимум, их можно задействовать в локальных операциях.

— И в такой безнадеге вы собираетесь выиграть войну?

Скайуокер одним глотком допил кофе. На губах остался горький привкус дешевого спиртного.

— Назло всем, — мрачно сказал он. — Вы же сами сказали, что война работает на нас — нам осталось только доказать, какие мы нужные.

— Я сказала «может быть».

— Тем более. Значит, мы просто обязаны выиграть.

— В армии все так решительно настроены?

— Нет. Иначе никто бы не дезертировал. И мы бы давно победили.

— Понятно. Вы максималист.

— Может быть.

— И идеалист.

— Смотря, в каком смысле.

— Вы действительно считаете, что один человек может что-то изменить?

— Двенадцать лет назад я знал маленькую девочку, которой это удавалось.

Скайуокер понял, что ляпнул лишнего.

Она действительно хорошо владела собой. Тем сильнее был контраст лукавой улыбки, насильно задержанной на лице, и поблекших глаз, выражение которых выдавало растерянность. И вдруг что-то изменилось. Губы сжались, превратились в тонкую бледно-розовую полоску, а в глазах сверкнули огоньки.

— Той девочки больше нет, — жестко сказала Падме. И, стараясь смягчить тон так, чтобы голос звучал философски-отстраненно, добавила:

— Куклам не место в политике.

— Не надо так. Именно вы добились мира между Набу и гунганами.

— Ну да, — она кивнула. — Договор ребенка с примитивной цивилизацией. Поистине круто.

— Этот договор сработал.

— Если бы наш премьер-министр предложил вернуть гунганам земли или на худой конец подарил бы им какие-нибудь золотые побрякушки, это бы тоже сработало.

— Но он, кажется, был «занят»?

— Конечно. Потому что у джедаев хватило ума вместо него освободить ту самую маленькую девочку. Анакин, поймите, я не жалею, что мне пришлось уйти из политики. То есть, меня ушли. Но я ведь там и не была никогда, понимаете? Я была символом Набу. Картинкой. Куклой. У нас даже сувениры продавались — такие фигурки в королевских нарядах и с моим лицом.

Она опять улыбалась, правда, смотрела при этом куда-то в сторону.

К столику вновь подкатил гибрид, на этот раз с ужином. Анакин дождался, когда хозяин заведения скроется из виду, и сказал:

— Вы были у власти, и вам завидовали.

— Э, нет. Вы не обязаны это знать, но власть на Набу уже давно не принадлежит королевской династии. Политику делают советники и министры. А маленькие девочки-королевы — это красивая древняя традиция. Ну, сидит на троне, вся такая раскрашенная в дурацких нарядах. Читает написанные для нее речи. Ставит подписи, куда скажут. И все, в общем-то. После меня на трон села моя троюродная сестра. Которая больше никому не мешала и не воображала, что она может что-то сделать. Думаете, там что-то изменилось? Да, на Набу стали продавать куколки с мордочкой другой королевы. А я уехала на Альдераан и на Набу больше не возвращалась.

— А на Альдераане вы…

— … закончила университет. Потом сюда. Оказалось, что без блата на работу не берут. Бэйл пристроил меня в одну очень, очень независимую холокомпанию. По слухам, мы принадлежим одному промышленному магнату. Генеральный курс — более-менее просенатский. Да, нам разрешается называть сепаратистов врагами. Не всех, конечно. В отношении тех, с кем торгует наш магнат, мы употребляем выражение «временные политические разногласия». Нормально, да? Кстати, наш ужин остывает, — Падме взяла в руки приборы. — А выглядит вполне съедобно.

— Если будет несъедобно, этот уродец пожалеет, что на свет родился.

— Да нет, что вы. Все в порядке.

Она облизала соус с вилки. И, опять глядя в сторону, задумчиво повторила:

— Все в порядке.