него мрачное выражение лица. Он напоминает мне директора Гардинера, вот только того я никогда не боялся. Вся его суровость казалась напускной, сейчас же все по-настоящему.
– После того, что ты натворил, мне следовало бы оставить тебя здесь, – говорит Калеб.
Я, отвернувшись от него, тереблю отрывающийся кусочек лоскутного одеяла.
– Но, честно говоря, я тебя понимаю.
Я поднимаю голову:
– Правда?
– Я был таким же мальчишкой, как и ты. И это вполне естественно, что тебе хотелось посмотреть в окно.
Да, вполне естественно. Я быстро киваю, но пугаюсь, что переигрываю, и оставляю это дело.
– Эти мысли мучили меня всю ночь. Я оставил это окно, ну, по сентиментальным соображениям. Занавески для него сшила моя мать, и она… Но я совершил ошибку. Ты легко отодрал доски, и подумай теперь, как легко было бы кому-то из них залезть в дом. – Он искренне обеспокоен этим. – Моя обязанность – обеспечить тебе безопасность, а я оплошал. Опять. Прости меня, Дэниэл.
– Все… о’кей.
Его лицо выражает теперь облегчение. Он двумя большими шагами пересекает комнату и обнимает меня.
– Ну ладно, – говорит он минуту спустя. – Мне нужно на работу.
И он уходит, оставив дверь в мою комнату открытой.
Какое-то время я сижу неподвижно. Не может такого быть, чтобы он не запер сейфовую дверь.
Но в конце концов моя непоседливость одерживает верх, я иду в гостиную и резко останавливаюсь.
Сейфовая дверь открыта.
Бегу в кухню, отодвигаю занавески – и вижу, что окна за ними нет. Вместо него гладкая стена, и сильно пахнет свежей штукатуркой.
Я долго смотрю туда, где должно было быть окно. Разочарование застилает мне глаза подобно повязке, и я вообще ничего не вижу.
Это ощущение не проходит несколько дней.
Оно здесь, когда Калеб на работе. Когда Калеб дома. Когда я заперт в своей комнате ночью.
Но потом бинт начинает постепенно разматываться, я снова обретаю ясность зрения и продолжаю строить новые планы. Я не могу проходить сквозь запертые двери, не могу проходить сквозь стены, поэтому мне придется драться. Чтобы у меня появился шанс на победу, я должен стать сильнее.
Опускаюсь на пол и начинаю отжиматься. «Давай, Сайе, ты добьешься своего».
Вниз-вверх, раз.
Вниз-вверх, два.
Мои руки уже дрожат, на верхней губе выступает пот. В голове звучит голос высмеивающего меня учителя физкультуры: «Ты что, девица?»
Гоню этот голос прочь и продолжаю отжиматься.
Вниз-вверх, три.
Вниз-вверх, четыре.
Я понял, что мне нужно. Я стану таким сильным, что, ударив Калеба сковородой, вырублю его на хрен.
– Вниз-вверх, пять.
Внезапно в голове у меня возникает образ Калеба, выбивающего у меня из рук лампу, словно она легче перышка, словно я пустое место.
Вниз… вверх…
Падаю.
Тяжело дыша, перекатываюсь на спину и смотрю на пятно на потолке. Что со мной не так? Я с легкостью делал сто отжиманий.
Велю себе начать сначала – я отжался всего пять с половиной раз, – но не могу заставить тело собраться. Тяжелый груз сомнений в собственных силах прижимает меня к полу, словно я занялся чем-то совершенно непривычным для себя. Я был уверен, что, когда лекарство, которым накачал меня Калеб, перестанет действовать, я смогу убежать, но, если уж на то пошло, я стал слабее. И еще одна странная вещь, касающаяся памяти. Чем чаще я прокручиваю в ней то, как двигается Калеб, когда срабатывает сигнализация, тем страшнее мне становится. Он оказывается все сильнее, быстрее, непреодолимее, непобедимее.
Бинт снова начинает медленно обматываться вокруг моих глаз.
Калеб будит меня к завтраку, но я бормочу лишь:
– Я останусь в постели.
Зачем вставать? Чтобы быть запертым здесь? Быть запертым там? Какая разница?
Когда я просыпаюсь в следующий раз, Калеб дома, а это означает, что я проспал сутки напролет. Это должно бы обеспокоить меня, но у меня нет сил волноваться.
– Можешь выйти в гостиную, – говорит Калеб.
– Все в порядке… – Прячу лицо в подушке. – Я просто хочу спать.
Тридцать шесть
– У меня есть для тебя подарок.
– А? – Я чувствую себя усталым, сбитым с толку, не понимаю, он уходит на работу или только что пришел домой.
Он кладет на кровать что-то, напоминающее старый полароид.
– Фотоаппарат? – Калеб, должно быть, совсем спятил, но никогда прежде он не был намеренно жестоким, и вот оно. – Что я буду здесь снимать?
– Это не фотоаппарат, – смеется он. – Это стереоскоп. А это – кассета. – Он вставляет белую круглую картонку в щель, а затем подносит стереоскоп к моим глазам, но я ничего не вижу. – Посмотри на свет.
Делаю, как он говорит, и ахаю от изумления.
Это небо.
– Я так и знал, что тебе понравится.
Ясное синее небо, снежные вершины вдалеке и потрясающие желто-оранжевые полевые цветы на переднем плане. И это не просто картинка, но трехмерное изображение. Все на ней кажется таким настоящим.
– Потяни рычажок в сторону, – говорит мне Калеб.
Я делаю это, и моим глазам предстает новый пейзаж. Бесконечно простирающийся луг с множеством цветов.
– О-ох.
– Я найду для тебя еще пленки. У меня их где-то целая коробка… – Его голос удаляется, а может, я просто перестаю слушать, поглощенный новыми картинами.
ГОРЫ.
ЛЕСА.
ЛУГА.
У каждого кадра закругленные черные уголки, но глубина изображения до такой степени невероятна, что создается впечатление, будто смотришь в окно.
Ложусь, ставя стереоскоп себе на лицо. Он сползает вниз, и я закрепляю его с помощью фланелевой рубашки и смотрю, смотрю…
Калеб, как и обещал, приносит мне другие кассеты, и я чувствую себя прямо-таки просветленным. Мне так хорошо, что не приходится изображать улыбку – будто приставили пистолет к голове, – как это бывает, когда фотографируют в школе.
– Это здорово, действительно здорово. Мне ужасно нравится.
Он ерошит мне волосы, и я неожиданно для себя приникаю к нему, а не отшатываюсь. Пока мы завтракаем, стереоскоп лежит у меня на коленях, и я снова привязываю его к моему лицу, когда Калеб уходит.
– Дэниэл?
Я лежу на том же самом месте, на котором лежал, когда Калеб попрощался со мной сегодняшним утром, и у меня создается впечатление, будто времени прошло всего ничего. Достаю из-под рубашки стереоскоп и сонно моргаю.
У него в руках ведерко с мороженым, и он протягивает его мне как подношение.
Беру его и снимаю крышку. Руки у меня горят, мышцы расслабляются. Здесь разное мороженое: шоколадное, миндальное и со вкусом маршмеллоу. Как любит Дэниэл.
Медленно отправляю мороженое в рот, а Калеб читает мне рассказ о пиратах. Я слушаю вполуха, наслаждаясь