вечерний праздник с фейерверком. Габи все еще была в Гранствилле, и в сад Алисы с легким сердцем пришли почти все обитательницы Девичьей башни, кто не оставался с госпожой. Многие рыцари и их оруженосцы тоже были здесь, и это стало настоящим испытанием для Авроры, которая, будучи по натуре девушкой веселой и уравновешенной, с утра уже пребывала в довольно хорошем настроении, но теперь вновь была напряжена. Любой из мужчин в саду, исключая братьев и Иво, мог быть тем, самым! Иво Аврора исключала потому, что не верила, что он будет так извращаться ради обладания девушкой, хоть бы и такой красивой, как она. Иво сам не знал, куда деваться от женского внимания, из-за чего на него скрежетали зубами практически все мужчины Хефлинуэлла и половина, как минимум, мужского населения Гранствилла и окрестностей. И мужья, и женихи, и, особенно, отцы девиц на выданье, просто слюной бешенства исходили при одном упоминании красавчика-сквайра. Как его только не называли! И распутником, и проклятым грешником, и инкубом дьявольским, прельстителем бесстыдным, и это были только самые мягкие имена. Особенно переживали отцы, мужья и женихи тех девушек и молодых женщин, кто был во вкусе красавчика-Фанна, о котором очень скоро стало известно всем: тоненькие и темноволосые. Мужчины даже отправлялись к герцогу целой делегацией, с требованием унять распутника, иначе они сами его кастрируют. Гарет и злился, и смеялся: он отлично понимал, что Иво вовсе не охотник на женщин, скорее, это они открыли сезон охоты на него. Армигер Гэбриэла просто не отказывал почти никому, кто ему казался привлекательной, и не видел в этом ничего дурного. Он ведь не принуждает, не обманывает, не соблазняет и не насилует! Гэбриэл, когда с жалобой попытались обратиться к нему, отрезал: «Завидуйте молча!». И ведь в основном-то был прав! В Иво сочеталось несочетаемое: изящество и мужественность, хрупкая внешность и здоровая мужская сила. Он не любил насилие, но умел постоять за себя, в нем, помимо почти женственной красоты, душевной тонкости и некоторой экзальтированности были и харизма, и твердая основа, и вполне мужественная дерзость. Он был отважен, честен, и Гэбриэл давно, еще с Садов Мечты, распознал и оценил в нем эти качества, которые превыше всего ценил в других мужчинах.
Но и девушки, почти непрерывно обсуждающие всех видных мужчин Хефлинуэлла, не обошли вниманием эти его качества. Они, конечно, судили несколько иначе, и заостряли внимание несколько на иных вещах, но в целом оценивали Иво верно, благодаря Алисе, которая очень хорошо успела его узнать и по-своему полюбить. И потому Аврора исключала его, вместе с герцогом и женихом Алисы, из числа возможных насильников. Зато остальные, каждый, были под подозрением. Она понимала, что это будет ужасно, но только сейчас поняла, насколько. Когда начались танцы на просторной террасе, Аврора забилась в угол, потому, что была просто не в состоянии с кем-то танцевать. А что, если ее партнером и окажется ЭТОТ, и он будет вновь к ней прикасаться, пожирать ее глазами, вспоминая при этом ее тело, и… НЕТ!!! Даже думать об этом было стыдно и больно, до ужаса. Девушка чувствовала себя грязной и испытывала почти что отвращение к самой себе, к своему телу, которое неведомо, кто трогал и использовал. А если он теперь еще и бахвалится своим «подвигом», и Аврору про себя обсуждают все?! Благодаря своему спокойному нраву она убедила себя забыть об этом, и вот теперь страдания нахлынули вновь. «Будь ты проклят, негодяй, – твердила она, мысленно обращаясь к своему неведомому пока обидчику, – будь ты проклят навеки, сдохни, сдохни, тварь!».
– Все мы помним, – сказала Алиса, беря в руки эльфийскую гитару, на которой научилась играть совсем недавно, – нашего любимого барда, Орри Гёрансона из Лэнгвилла. Какой-то негодяй убил его в Гранствилле на днях. Это очень больно: когда убивают талантливых людей, чье искусство делало нашу жизнь красивее! Я хочу, – она тронула струны, – спеть его песню, чтобы его талант продолжал жить и после его смерти. Я не хочу, чтобы всем было грустно. – Алиса заиграла негромко. – Станцуем в память о нем? – И запела:
– Я пел о богах, и пел о героях,
О звоне клинков и кровавых битвах,
Покуда сокол мой был со мною,
Мне клекот его заменял молитвы.
Но вот уже год, как он улетел,
Его унесла колдовская метель.
Милого друга похитила вьюга,
Пришедшая из далеких земель…
Все притихли, заслушавшись: Алиса пела волшебно. По мнению Гэбриэла, не сводившего с нее глаз, – куда лучше этого хлыща Орри, которого Гэбриэл, в отличие от брата, недолюбливал. И песню эту не помнил… Но почему-то, неведомо, почему, слушая сейчас Алису, он чувствовал, что ему безумно, до боли, жаль… Гарета.
– Стань моей душою, птица,
Дай на время ветер в крылья.
Каждую ночь полет мне снится,
Холодные фьорды миля за милей.
Шелком твои рукава, королевна,
Белым вереском вышиты горы,
Знаю, что там никогда я не был,
А если и был, то себе на горе…
Мне бы вспомнить, что случилось
Не со мной и не с тобою,
Я мечусь, как палый лист,
И нет моей душе покоя… – Алиса пела, в вечеряющем саду зажигались эльфийские фонарики. Даже Амалия и дон Хуан Фернандо притихли вместе со всеми, так красиво это было.
– Просыпайся, королевна,
Надевай-ка оперенье,
Полетим с тобой в ненастье,
Тонок лед твоих запястий.
Как больно знать, что все случилось
Не с тобой и не со мною.
Время не остановилось,
Чтоб взглянуть в окно лесное.
О тебе, моя радость, я мечтал ночами,
Но ты печали плащом одета.
Я, конечно, еще спою на прощанье,
Но покину твой дом
Я с лучом рассвета…
«Он же тоже мечтает свободным стать, податься куда-нибудь… в горы. – Думал Гэбриэл, и сердце его сжималось от любви и сострадания. – Но не может, никогда он так не сделает, он верен отцу, герцогству, долбаным этим правилам. И если он Марию любит, он даже любить ее не посмеет, потому, что это нельзя, это навредит, это не для него… Неужели он ее любит, Господи! Я знал, знал, что она особенная для меня, но я думал – она моя, а она – моего брата… За что нам это?! Почему так?! Как нам быть, она моего ребенка носит, и как нам с этим быть всем троим?! Что ж я за тварью-то был тогда, Боже, как, КАК я допустил это?!». В какой-то миг он даже понял, что жалеет, что Мария не потеряла их ребенка, и ужаснулся сам себе.
– Я