Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не надо, – сказал Сердюк.
– Правильно, – сказал Кавабата. – И правильно. Вы, конечно, понимаете, что главное в любом ритуале – не его внешнее оформление, а то, чем он наполнен изнутри.
– Понимаю, понимаю. Все понимаю, – сказал Сердюк, с ненавистью глядя на Кавабату.
– Поэтому я абсолютно уверен, что все пройдет отлично.
Кавабата поднял с пола короткий меч, купленный в магазинчике, вынул его из ножен и пару раз рубанул им воздух.
– Сойдет, – сказал он. – Теперь вот что. Всегда есть две проблемы – не упасть на после разреза на спину – это очень некрасиво, очень, но здесь я вам помогу. А вторая – это не задеть позвоночник. Поэтому лезвие не должно погружаться уж слишком далеко. Давайте сделаем вот что…
Он взял несколько бумажек с факсами – среди них Сердюк заметил лист с нарисованной хризантемой, – сбил их в стопку, сложил вдвое и аккуратно обернул лезвие, так что остался выступ сантиметров в семь-десять.
– Вот так. Значит, правой берете за рукоять, а левой – за это место. Втыкать надо несильно, а то, знаете, застрянет и… Ну а потом вверх и направо. А сейчас вы, наверно, хотите сосредоточиться. Времени у нас немного, но на это хватит.
Сердюк сидел в каком-то оцепенении и все глядел в стену. В его голове шевелились вялые мысли о том, что надо бы оттолкнуть Кавабату, выбежать в коридор и… Но там запертая дверь, и еще этот Гриша с дубинкой. И еще, говорят, есть какой-то Семен на втором этаже. В принципе можно было бы позвонить в милицию, но тут этот Кавабата с мечом… Да и не поедет милиция в такое время. Но самым неприятным было вот что – любой из этих способов поведения предполагал, что настанет такая секунда, когда на лице Кавабаты проступит удивление, которое сменится затем презрительной гримасой. А в сегодняшнем вечере все-таки было что-то такое, чего не хотелось предавать, и Сердюк даже знал что – ту секунду, когда они, привязав лошадей к веткам дерева, читали друг другу стихи. И хоть, если вдуматься, ни лошадей, ни стихов на самом деле не было, все же эта секунда была настоящей, и ветер, прилетавший с юга и обещавший скорое лето, и звезды на небе – все это тоже было, без всяких сомнений, настоящим, то есть таким, каким и должно быть. А вот тот мир, который ждал за отпираемой в восемь утра дверью…
В мыслях Сердюка возникла короткая пауза, и он сразу же стал слышать тихие звуки, прилетавшие со всех сторон. У сидящего с закрытыми глазами возле факса Кавабаты тихо урчало в животе, и Сердюк подумал, что тот уж точно совершит всю процедуру с легкостью и блеском. А ведь мир, который предстояло покинуть японцу – если понимать под этим словом все то, что человек мог почувствовать и испытать в жизни, – уж точно был намного привлекательнее, чем вонючие московские улицы, которые под пение Филиппа Киркорова наплывали на Сердюка каждое утро.
Сердюк понял, почему он вдруг подумал о Киркорове, – из-за стены, где сидели девушки, долетала какая-то из его песен. Потом послышались звуки короткого спора, приглушенный плач, и щелкнул переключатель программ. Невидимый телевизор стал передавать программу новостей, причем Сердюку показалось, что на самом деле канал не переключался, просто Киркоров перестал петь и начал тихо говорить. Потом послышался возбужденный шепот одной из девушек:
– Ну точно, смотри! Опять бухой! Смотри, как по трапу идет! Ну точно говорю, бухой в сиську!
Сердюк думал еще несколько секунд.
– Да катись оно все, – решительно сказал он. – Давай меч.
Кавабата быстро подошел к нему, встал на одно колено и рукоятью вперед протянул ему меч.
– Погоди, – сказал Сердюк и расстегнул рубашку под пиджаком. – Сквозь майку можно?
Кавабата задумался.
– Вообще такие случаи были. В тысяча четыреста пятьдесят четвертом году Такэда Кацуери, проиграв битву при Окэхадзама, вспорол себе живот прямо сквозь охотничью одежду. Так что нормально.
Сердюк взял в руки меч.
– Не, – сказал Кавабата. – Я же говорю – правой за рукоять, а левой там, где обернуто. Вот так.
– Просто резать, и все?
– Секундочку, секундочку. Сейчас.
Кавабата пробежал по комнате, взял свой большой меч и вернулся к Сердюку, встав у него за спиной.
– Глубоко можно не резать. Вот мне придется глубоко, это да. У меня-то секунданта не будет. А вы везучий. Наверно, хорошо эту жизнь прожили.
Сердюк чуть улыбнулся.
– Обычно прожил, – сказал он. – Как все.
– Зато умираете как воин, – сказал Кавабата. – Ну чего, у меня все готово. Давайте по счету «три».
– Ладно, – сказал Сердюк.
– Глубокий вдох, – сказал Кавабата, – и поехали. Раз… Два… Два с половиной… И-три!
Сердюк воткнул меч в живот.
Бумага уперлась в майку. Боли особой не было, но очень сильно ощущался холод от лезвия.
На полу зазвонила факс-машина.
– Вот, – сказал Кавабата. – А теперь вверх и вправо. Смелей, смелей… Вот так, правильно.
Сердюк заерзал ногами.
– Теперь быстрее поворот к центру, и на себя обеими руками. Вот так, так… Правильно… Ну еще сантиметрика два…
– Не могу, – еле выговорил Сердюк, – жжет все!
– А ты думал, – сказал Кавабата. – Сейчас.
Он подскочил к факсу и снял трубку.
– Але! Да! Правильно, здесь. Да, девятая модель, две тысячи прошла.
Сердюк выронил меч на пол и зажал обеими руками кровоточащий живот.
– Быстрее! – прохрипел он, – быстрее!
Кавабата наморщил лицо и жестом велел Сердюку подождать.
– Что? – заорал он в трубку. – Да как это три с половиной дорого? Я за нее пять тысяч заплатил год назад!
Медленно, как в кинотеатре перед началом сеанса, свет в глазах Сердюка померк. Некоторое время он еще сидел на полу, а потом стал медленно заваливаться набок – но до того, как его правое плечо коснулось пола, все ощущения от тела исчезли; осталась только всепоглощающая боль.
– Да где же битая? Где битая? – доносилось из красной пульсирующей темноты. – Две царапины на бампере – это тебе битая? Что? Что? Да ты сам козел! Говно, мудак! Что? Да пошел ты сам на хуй!
Трубка лязгнула о рычаг, и факс-машина сразу же зазвонила опять.
Сердюк заметил, что то пространство, откуда прилетают телефонные звонки и ругань Кавабаты и где вообще что-то происходит, находится от него очень далеко и представляет собой до такой степени ничтожный сегмент реальности, что нужно изо всех сил сосредотачиваться, чтобы следить за происходящим в этом сегменте. Между тем, никакого смысла в этом мучительном сосредоточении – а Сердюк уже знал: такое сосредоточение и есть жизнь – не было. Оказалось, что все его долгое, полное тоски, надежды и страха человеческое существование было просто мимолетной мыслью, на секунду привлекшей его внимание. А теперь Сердюк (да и никакой на самом деле не Сердюк) плыл в бескачественной пустоте и чувствовал, что приближается к чему-то огромному, излучающему нестерпимый жар. Самым ужасным было то, что это огромное и пышущее огнем приближалось к нему со спины, и никакой возможности увидеть, что же это такое на самом деле, не было. Ощущение было невыносимым, и Сердюк стал лихорадочно искать ту точку, где остался весь знакомый ему мир. Каким-то чудом это удалось, и в его голове колоколом ударил голос Кавабаты:
– На островах сначала не поверили, что вы справитесь. Но я это знал. А теперь позвольте оказать вам последнюю услугу. Ос-с-с!
Долгое время после этого не было ничего вообще – так что даже неверно говорить, что долгое время, потому что времени тоже не было. А потом послышался кашель, скрип каких-то половиц, и голос Тимура Тимуровича сказал:
– Да, Сеня. Вот так тебя и нашли у калорифера, с розочкой в руке. С кем пил-то на самом деле, помнишь?
Ответа не было.
– Татьяна Павловна, – сказал Тимур Тимурович, – пожалуйста, два кубика. Да.
– Тимур Тимурович, – неожиданно заговорил из угла Володин, – а ведь это духи были.
– Вот как? – вежливо спросил Тимур Тимурович. – Какие духи?
– А из дома Тайра. Клянусь. И вел он себя с ними так, как будто смерти искал. Да он, похоже, ее и искал.
– Почему же он тогда жив остался? – спросил Тимур Тимурович.
– Так на нем же майка была с олимпийской символикой. Ну, помните, Московская олимпиада, да? Много-много маленьких эмблемочек, да? А резал он через майку.
– И что?
- Чапаев и Пустота - Виктор Пелевин - Современная проза
- Relics. Раннее и неизданное (Сборник) - Виктор Пелевин - Современная проза
- Шлем ужаса - Виктор Пелевин - Современная проза