Из текста Жития явствует с неумолимой определенностью, что оно составлялось не столько для засвидетельствования благочестивой жизни Филиппа, в том уж и сомнения-то не было (среди соловецкой братии он почитался святым с момента перезахоронения Филиппа на Соловках в 1591 году), а для того, чтобы дискредитировать Первого Царя. На престоле с конца XVI века находился «избранный монарх» — Борис Годунов (1598–1605), не чувствовавший себя уверенно. Ему-то как раз светлый образ природного, наследственного и чтимого в народе «Грозного Царя» был совсем не нужен, как он был не нужен и влиятельным боярским кланам[236]. Поэтому и могла среди каких-то клевретов и родиться мысль дискредитировать личность Первого Царя, пользовавшегося тогда широким народным почитанием. Это, естественно, только предположение, но в данном случае без этого обойтись невозможно…
Царь Иоанн через некоторое время покарал всех, кто был причастен к кампании по дискредитации Филиппа и суду над ним. До сего дня неведомо, каким образом Самодержец узнал, что свидетельства епископов, священников и монахов против Филиппа являлись лжесвидетельством, за которое, согласно Судебнику 1550 года, полагалась смертная казнь.
«Открыл глаза» Первому Царю кто-то или он сам постиг неправоту хулителей, о том документы ничего не говорят. Однако хорошо известно, что все, кто не «успел вовремя умереть» пали жертвой царского возмездия. Архиепископ Новгородский Пимен (†1571) лишился сана и был заточен, был казнен некогда царский любимец боярин Алексей Басманов (†570), срывавший священнические облачения с Филиппа. Соловецкий игумен Паисий был изгнан с Соловков и заточен на Валааме, епископ Рязанский Филофей был лишен сана, а монахи-лжесвидетели с Соловков все были разосланы в различные монастыри.
Царская кара настигла и караульного пристава, оскорблявшего Филиппа в стенах тверской обители, — Стефана Кобылина-Мокшеева. Его по царскому приказу постригли и отправили в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере, а затем перевели на Соловки, где он и закончил свои дни под именем инока Симеона. Вполне вероятно, что когда у соловецкой братии явилось желание составить список Жития Филиппа, который на Соловках всегда почитался, то Симеон и стал тем свидетелем, который и давал пояснения «очевидца». У разжалованного должностного лица, лишенного вполне благоустроенного мирского жизненного уклада и вынужденного, по воле Царя, проводить годы «на краю свету», были более чем веские основания питать ненависть к Иоанну Грозному.
Рассказ Жития нельзя подтвердить или опровергнуть свидетельствами летописей — они все молчат о кончине Святителя Филиппа. Есть несколько невнятных рассказов иностранцев, но они ничего не проясняют. Житие Филиппа все пронизано фантастическими «подробностями», в том числе и касающимися смерти Святителя. Приводятся «диалоги» Царя и Святителя, имевшие место при беседах один на один, «обличительные» монологи Филиппа, которые никто из современников не фиксировал, и даже излагаются «потаенные мысли» Первого Царя![237]. Все это — мифические галлюцинации, отражающие представления неких лиц о личности и о роли Первого Царя, но не имеющего ничего общего с исторической действительностью.
Алексей Михайлович не мог не верить Житию; у него и сомнения не могли возникнуть относительно его правдивости. Когда он писал в Послании Филиппу: «О, священная голова, Святый Владыко Филипп, пастырь наш! Молим тебя, не призри нашего грешного моления, приди к нам с миром», — то был совершенно искренним. Одновременно Царь Алексей дистанцировал своего предка от возможного убиения Филиппа. В письме («грамоте») своему другу князю Никите Ивановичу Одоевскому (†1689), он особо отмечал, что его «прадед» Царь Иоанн покарал всех врагов Филиппа, которые в ином мире «месть вечную примут, если не покаялись»[238].
Как истинный православный человек, Алексей Михайлович сначала воспринимал события сердцем и душой, а уж затем могло наступить рациональное и критическое осмысление происшедшего. Такое могло произойти, а могло и не случиться. Царь Алексей не верил в причастность своего царскосанного предка к гибели Филиппа Московского. В данном случае он доверял не чужим словам, а своему сердцу, что лишний раз свидетельствовало о всеохватном чувстве Христапреданности второго Царя из Династии Романовых…
Значительно позже, в конце 1666 года, Самодержец встал на защиту Иоанна Грозного, достоинство которого оскорбил Никон, когда в письме Константинопольскому Патриарху (1662–1665) Дионисию III написал, что Царь Иоанн замучил Филиппа «неправедно». Чтение письма происходило во время соборного суда над Никоном, и когда огласили данный пассаж, то Алексей Михайлович прервал чтение возгласом, обращенным к собравшимся: «Для чего он такое бесчестие Царю Ивану Васильевичу написал, а о себе утаил, как он низверг без Собора Павла епископа Коломенского»[239].
Алексей Михайлович знал Житие Филиппа, но даже из этого тенденциозного текста совершенно не следовало, что Иоанн Грозный «замучил» Филиппа. В то же время всем было известно и памятно, как Патриарх Никон жестоко и неправедно поступил с епископом Павлом…
Известный историк Церкви А. В. Карташев (1875–1960) заключил, что «шестилетнее правление Никона оказалось чреватым катастрофическими последствиями»[240]. Вывод нелицеприятный, даже резкий, но — справедливый, так как его подтверждает вся эмпирика Русской истории середины XVII века. Нравится это или не нравится восхвалителям Никона, но факт остается фактом: Патриарх Никон оказался главным инспиратором церковного Раскола. Если использовать современную лексику, то его можно назвать даже «модератором»[241] Раскола. Конечно, Царь Алексей Михайлович тоже несет свою долю вины, что слишком долго — целых шесть лет, 1652–1658 — не мог разорвать узы братской любви и безоглядного почитания неистового Никона.
Однако основу конфликта отношения Никона и Алексея Михайловича обозначают, но не определяют. Существо заключалось в природе Православной Веры, в универсальности ее и преданности человеческой личности святому, а следовательно — и неприкасаемому. Как заявлял один из деятелей Раскола диакон Кремлевского Благовещенского собора Феодор: «Нам всем православным христианам подобает умирать за единый аз, его же окаянный враг (Никон) выбросил из Символа»[242]. Речь шла о том, что из Символа Веры был исключен союз «а»; в старой редакции читалось «рожденна, а не сотворенна», а в новой — «рожденна, не сотворенна». Третья фраза Символа звучит подобным образом до сих пор. «Света от Света, Бога истина от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша»[243].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});