Читать интересную книгу Волки - Юрий Гончаров

Стол ломился от яств – выразился бы романист карамзинского времени, взглянув на то, что сотворил Баранников, чтобы наконец-таки за несколько суток по-настоящему поесть, но, главное, от радости, что мязинская история, еще утром казавшаяся зашедшей в безнадежный и безвыходный тупик, так неожиданно и блистательно завершилась.

Холодная, облитая глазурью желе курица, нарезанная пластами великолепная ветчина, сквозящий, как елецкое кружево, сыр, пропитанные янтарным жиром импортные сардины в продолговатой жестянке, диетические, высшего сорта, яйца – горкой на белой тарелке, крутая сметана в синеватых баночках, застывшая в магазинном холодильнике до такой густоты, что, переверни покрытую росой банку вниз горлышком и держи хоть сколько, – не вытечет ни капли… Как главная роскошь, с которой ничто из перечисленного не могло состязаться, в центре стола возвышалось блюдо с только что отваренным молодым картофелем. А по соседству с ним, еще больше разжигая аппетит, на хрустальной селедочнице под синеватыми кружочками лука, выставив за край хвосты, протянулись две жирные мясистые селедки с выражением на пучеглазых мордах лишь одного желания: чтобы их поскорее съели и убедились, как они невероятно, сказочно вкусны…

Костя почувствовал под языком едкую, обильную слюну.

Максим Петрович приятно изумился тому, какой отменной снедью богат таежный Кугуш-Кабан и как все аппетитно выглядит, как красиво представлено на столе, чем весьма польстил Баранникову и доставил ему истинное удовольствие. Но тут же Максим Петрович и огорчил его, почти что ото всего отказавшись и взяв себе только яичко, баночку кефира и тоненький ломтик пшеничного хлеба.

Баранников было запротестовал, стал наливать Максиму Петровичу в рюмку портвейну, но Костя сделал ему знак – не надо неволить старика: у него своя диета, строгие предписания Марьи Федоровны. Пусть ведет себя, как ему можно и как он хочет…

Зато уж Баранников и Костя в полной мере вкусили от своего кухмистерства: они и портвейну по полному фужеру выпили, и молодого картофеля по целой тарелке умяли, вбухав в него здоровенные ломти масла, и с обеими селедками под эту картошку расправились, и по паре яиц облупили. Аппетит приходит с едой: в какой-то совершенно уже патологической ненасытности они в завершение разодрали напополам курицу, и кости ее захрустели у них на зубах. Валет, имевший на эти кости свои виды и нетерпеливо ждавший подачки, от зависти и вожделения даже волчком закрутился на месте, заскулив так, точно ему придавили лапу.

Вот тут Максим Петрович и испортил Баранникову аппетит, спросив, какие же были мотивы у растерзанного львом человека… как его настоящая-то фамилия – Мухаметжанов, кажется, так?.. какие же были у него мотивы так поступить со своим братом да еще поджечь его дом? Из-за чего и ради чего он совершил свое злодейство? Все, в общем, в этой истории ему, Максиму Петровичу, понятно, все ее детали из того, что довелось ему увидеть и услышать, он уже усвоил, и только непонятно ему одно вот это обстоятельство: причины злодейства. Может быть, он что-то пропустил, прибавил Максим Петрович смущенно, тогда он просит извинить его и повторить еще раз, чтобы уж все в полном объеме было ему известно…

В белой, расстегнутой на груди рубашке с закатанными рукавами, розоволицый, прихлебывающий из стакана специально для него согретый чаек, Максим Петрович выглядел добродушным простоватым старичком, этаким скромным районным кооператором, провинциальным дядюшкой, приехавшим навестить своих ученых, вознесшихся в значительные сферы племянников.

Вопрос свой он задал без всякой каверзы, абсолютно не желая поддеть Баранникова, – простодушная доверчивость провинциала к уму и знаниям молодых дипломированных коллег вместе со вниманием составляли главное в выражении Максима Петровича.

Однако его простодушный вопрос оказался вдруг очень серьезным и трудным – и для Баранникова, и для Кости. Баранников, потому что затронутое касалось его больше, чем Кости, первым оценил его серьезность и сразу же запнулся в своем оживлении, как-то сбился, похоже на то, как сбивается молодой резвый конь с ладной, приятной глазу рыси, которой он до того мгновения уверенно и ровно шел.

Он начал объяснять, но вышло, что он не столько отвечает на вопрос, сколько подыскивает, как его отклонить и уйти от точного и прямого ответа. Максим Петрович остановил Баранникова и сказал, что с этим белым пятном картина остается непонятной и нерасшифрованной и следователю нельзя считать задачу завершенной, а свою роль исполненной до конца…

– Разве мало в практике таких дел, когда мотивы, побуждения так и остаются непознанными? – вскипел Виктор, совсем уже задетый за живое. – Однако это не помеха, чтобы определить виновника и возложить на него вину и ответственность! А если обстоятельства таковы, что мотивы практически нельзя установить? Вот как в этом деле: участники мертвы. Кто нам теперь расскажет о том, что знали только они? Между ними был какой-то спор, потому они и встретились, потому и возникло преступление. Только они и могли бы рассказать о своем споре, открыть мотивы. Но с покойниками еще нет способа сообщаться и, вероятно, несмотря на все развитие науки и техники, его еще не скоро изобретут. Зачем же ломать голову над тем, что по обстоятельствам дела непостижимо? Задача в нашем конкретном случае состоит лишь в одном: обосновать и доказать, что именно это лицо совершило данное преступление. А это доказывается, и доказательств вполне достаточно, чтобы подвести завершающую черту…

Баранников с видом правым и победным снова принялся за курицу. Максим Петрович сконфуженно замолчал, смятый пылкой речью, но видно было, что Баранников его не убедил.

– Конечно, это понятно… Я и по себе это знаю: всегда хочется поскорей… – пробормотал Максим Петрович, помешивая ложечкой чай.

– Ну, а хотя бы вот это, разве не могло послужить Мухаметжанову мотивом: сто двадцать тысяч в его драной подушке найдены. Откуда они? Каким путем он их добыл? Только лишь женитьбами? Не больно-то богаты нынешние невесты! Три, ну пять, ну девять тысяч, как у Изваловой, мог он каждый раз уносить в зубах, – но ведь не тридцать же раз он женился! Если даже предположить, что все случаи, что числятся в ориентировках, принадлежат ему, – так и то только тринадцать. А похищенные при этом деньги в общей сумме сколько, Костя, составляют?

– Я не суммировал, но, конечно, не сто двадцать тысяч. Половина, может быть, наберется…

– Вот! – воскликнул Баранников торжествующе. – Половина! А вторая половина – от Мязина!

– А что – у него большие деньги дома хранились? – деловито осведомился Максим Петрович.

– Как теперь это выяснить? Мог бы знать Мировицкий, но и Мировицкого не заставишь говорить…

– А нотариус? – удивился Максим Петрович безнадежности в тоне Баранникова. – Мязин мог с ним советоваться, прежде чем писать завещание. Наверняка даже! Всегда советуются насчет формулировок, как согласовать со статьями закона. Может быть, нотариус даже черновик завещания писал?

Баранников задумался. Мысль о нотариусе была резонной.

Но как же, однако, ему не хотелось вновь отчаливать от тихой пристани в море сомнений и неизвестности! Все равно как кораблю, только что выдержавшему нелегкое плавание…

– Проверить это не трудно, – сказал он, подымаясь и берясь за телефон. Весь вид его говорил об убеждении, что и нотариус, если только он в состоянии что-либо сообщить, своей информацией только укрепит его, Виктора, мнение и позиции.

Он пострекотал диском. Ему ответили.

– Баранников говорит, – негромко сказал Виктор в трубку с той внушительностью, которая сразу подчиняет себе людей.

Минут пять продолжались его переговоры с нотариальной конторой.

Когда он повесил трубку, вид у него был далеко не тот, с каким он ее брал.

– Действительно, черновик был набросан… Наличных у него не имелось совсем. А на сберкнижке всего тридцать один рубль сорок три копейки, остатки от последней полученной пенсии…

Однако только лишь минуту Баранников пребывал озадаченным и потерявшим почву.

– Но ведь Мухаметжанов, влезая в окно, мог этого и не знать! Он мог предполагать совсем другое! Весь образ жизни Мязина – приобретение им книг, картин, постройка ветродвигателя – заставляли думать, что он обладает средствами, и средствами весьма значительными…

– Сколько я их повидал, грабителей, каких только мастей, а такого еще не встречал, чтоб лез, рисковал шкурой и – втемную, наперед не зная, за чем лезет… – сказал, усмехнувшись, Максим Петрович.

– Что это – незыблемый закон, у которого не существует исключений? – взвился Баранников.

– Закон не закон, а так уж само собой получается. Просто здравый смысл диктует. Грабеж с убийством – это что? Это ведь стенка – и на тот свет без пересадки. Каждому уголовнику это известно. Раз на такое идешь – надо знать, что не впустую, не задарма, что риск оправдан… А тут даже исключения не получается: рама-то, вы говорили, была изнутри на шпингалет закрыта? Это как же: Мязин, значит, мертвый ходил по дому, задвигал шпингалеты?