Танцевальный вечер был чрезвычайно пышным. Известная лондонская фирма должна была доставить провизию, а сам бал планировалось провести в просторном зале для приемов, занимавшем большую часть первого этажа основного здания компании «Дервент».
Нелли получила от Клайва карт-бланш и могла сама решать, сколько следует потратить на платье к празднику; на самом же деле она решила, что незаполненный чек с его подписью — и есть его подарок на день рождения. Мери же испытывала тихую радость, вспоминая о бирюзовом шифоне, ленте с бриллиантами и подходящих к ним туфельках: на раз все это уже не покажется неуместным.
Однажды, только однажды она станет… не прекрасной, не обворожительной — этому не бывать никогда, — но уверенной в себе, достойной своего наряда, обещала себе Мери. Если бы Клайв знал как много это значит для нее, он, без сомнения, решил бы, что ее праздничный костюм — еще одна мысленная попытка оказаться замеченной, еще один «нырок в романтику», которого, как обещала ему Мери, ей хватит ума не сделать.
Но он не узнает. Теперь она не будет просить у него оказать ей услугу, и стремление на одну единственную ночь превратиться в прекрасную бабочку не что иное, как продиктованная гордостью необходимость попрощаться с ним на свой манер. Потому что пройдет неделя-другая, если не несколько дней, и работа, удерживавшая ее в доме Дервентов, будет завершена.
Фактически Мери уже составила полный черновой вариант книги Алана Кэборда, и Клайв, отправлявшийся в Лондон за два или три дня до бала Нелли, собирался захватить рукопись с собой. Издатели получали ее частями, главу за главой, по мере того как продвигалась работа, и теперь им предстояло лишь одобрить книгу в целом. Это займет не больше недели; тогда Мери останется перепечатать рукопись начисто, и, сколько она еще пробудет в Кингстри, зависело только от того, сколько на это уйдет времени.
Утром, когда Клайв отбывал в Лондон, Нелли планировала съездить с Барни в Саутгемптон, и Мери, предоставленная самой себе, решила пройтись до Куинс-Бичес, повидать миссис Форд. Она прихватила с собой ленч, намереваясь после этого углубиться в лес и насладиться его кипучей, стремящейся ввысь жизнью, пока у нее еще есть такая возможность. Когда она поселится наконец в Бирмингеме, этот лес покажется ей таким далеким!
Впрочем, в Куинс-Бичес она нашла миссис Форд с приступом мигрени. Ранее она призналась Мери, что читала где-то, будто мигренью страдают только люди с очень сильным характером, и Мери решила, что это могло служить ей большим утешением в минуты приступов. Когда же приступы застигали эту мужественную женщину, никто не усомнился бы в их жестокости, и этим утром при виде ее припухших век и насупленных бровей Мери заявила, что ей следует отлежаться.
— Да-да, моя милая, я уже собиралась прилечь. Я просыпаюсь разбитой, знаете ли, и всякий раз надеюсь, что боль уляжется, если я встану и займусь хозяйством. Однако мне это очень редко удается… этот свой урок я уже вызубрила наизусть, наверное. Но сегодня утром мне пришлось сделать вид, что я прекрасно себя чувствую, иначе Барни не захотел бы оставить меня здесь и не поехал бы в Саутгемптон с Нелли. А если я встала, то, даже вернувшись в постель, не могу надеяться уснуть снова, если только не проглочу таблетки. Только не подумайте, дорогуша, — добавила миссис Форд, — будто я из тех людей, которые хватаются за лекарства всякий раз, как у них что-нибудь заболит. Никогда их не принимала и не буду. И хотя эти мои таблетки, по словам врача, всего чуточку посильнее аспирина и не повредят, даже если я сразу приму десяток, я позволяю себе только не больше двух. Принимай я больше, я почувствовала бы, что поддаюсь.
— Тем не менее, — уговаривала ее Мери, — почему бы вам не принять лекарство прямо сейчас и не позволить мне провести вас в спальню?
— С радостью, моя милая, раз уж вы здесь. Потому что, как мне кажется, вы не возражали бы принимать звонки, ведь, понимаете, люди звонят заказать уроки верховой езды, и Барни не может себе позволить пропустить хоть одного клиента, причем сейчас это особенно важно. Но мои таблетки… это проблема. Я всегда держу у себя небольшой запас, но Леони одолжила их у меня недавно, и я не смогла их найти. Она ушла после завтрака, как обычно, не сказав куда, и теперь, хоть я и собираюсь лечь, боюсь, мне не заснуть, пока она не вернется и я не спрошу у нее, где таблетки лежат теперь.
— А пока, быть может, вы примете что-нибудь другое — тот же аспирин, например? — спросила Мери. Миссис Форд не без труда покачала головой.
— Аспирин вовсе не то, что мне нужно, но, может статься, я и приму его: — Но когда Мери принесла ей в спальню чашечку чая и две таблетки аспирина, она отказалась от лекарства, сказав, что, кажется, сообразила, где могут быть ее пилюли.
— Я только посмотрела на ее туалетном столике… такая свалка, я не понимаю, как она сама что-то может в ней найти… и в большом ящике тумбочки у кровати. Но там есть еще маленький ящик, и мои таблетки вполне могут оказаться в нем. Не посмотрите, дорогая моя? Знаете, где ее комната, правда? Дверь распахнута настежь, я думаю.
Действительно, дверь была открыта. Глазам Мери предстал такой хаос из предметов туалета Леони, некоторые из которых она уже видела на их хозяйке, что она не могла не поразиться тому, что эта женщина вообще способна опрятно выглядеть.
Скомканное полотенце для рук было брошено на не застеленную кровать; по ковру тянулась узенькая дорожка пудры; из открытых створок шкафа выпирала одежда; туфли и смятые чулки, все разные, казалось, были повсюду. Не без отвращения Мери прошла по комнате, стараясь не ассоциировать Клайва с ее хозяйкой; нашла маленький ящик тумбочки, обнаружила в нем склянку с таблетками и дошла почти до самой двери, когда ее рассеянный взгляд зацепился за что-то странное.
Озадаченная, она оглянулась, увидела открытую шкатулку для драгоценностей и внезапно застыла от удивления.
Единственная сережка… Изогнутый листочек в алмазной крошке, с центральной прожилкой, выложенной крошечными жемчужинами… Вторая, парная к ней, находится в руках полиции… И она принадлежит Леони, которая отрицала даже то, что видела такую раньше.
Ноги вмиг налились свинцовой тяжестью. Мери подошла к шкатулке и положила сережку к себе на ладонь. Может ли найтись какое-то простое объяснение? Но если даже и так… например, по странному совпадению, Леони владеет парой серег, идентичной той, что была найдена в машине Рикмана Кертиса, почему она не сказала об этом полицейским и не показала им, что обе принадлежащие ей сережки на месте? Или предположим, она была в машине за несколько дней до аварии и тогда потеряла сережку, разве она не должна была в этом признаться?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});