Читать интересную книгу Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине - Василий Аксенов

Илья уже полчаса стоял за кирпичным забором и смотрел через улицу на берговский особняк. Дом был пуст и нем, лишь раз Илье показалось, что он слышит бой часов в гостиной, да в окне второго этажа, кажется, проплыл огонек, словно кто-то пронес там свечу. Невольно ему подумалось: так могла бы и Лиза пройти ночью по комнате со свечой…

Вдруг в глубине улицы послышались звуки, они приближались, это был мерный топот копыт, похожий на стук типографских машин. Мимо заборчика очень близко прошел на рысях отряд драгун. Чуть отстав от отряда, скакали рядом два офицера. Илья отчетливо слышал их молодые наглые голоса, смех… похабщина вперемежку с французским. Разговор шел о женской боксерской группе госпожи Гаррэ.

Голоса эти, наглые, юные, барские, голоса хозяев, вдруг словно ослепили Илью, судорога ненависти передернула его лицо. Каратели, веселые убийцы, дворянчики… Мстить!.. драться, драться до конца жизни, и никакой вам пощады!

Неожиданно сзади кто-то сжал его руку и прямо над ухом загудел голос:

– Кончай, Илюшка! Оставь револьвер. Жить надоело?

– Колючий? – удивился Илья и тут же при виде добродушной физиономии товарища успокоился, взял себя в руки. – Ты откуда?

– А я, брат, все время за тобой шел, – смущенно пробурчал Колючий. – Боялся, что за револьвер схватишься, а ты как раз и схватился.

– Сенька, я хочу зайти к Бергам, – быстро прошептал Илья.

– Не пущу, – спокойно сказал Колючий.

– Я хочу хоть фотографический снимок достать с нее, вдруг лицо забуду, там был снимок в кабинете Павла, я помню… Сеня, Сеня, ребята Лизу моей невестой называли, а ведь я ей, Сеня, никаких еще слов-то не успел сказать, кроме политических… – Илья опустил голову.

Колючий помолчал, покашлял, потом тронул Илью за плечо.

– Пошли отсюда, парень. Там псы сидят, ждут… – Илье вновь показалось, что в глубине берговского дома пробили часы, и вновь что-то похожее на свет свечи проплыло в окне.

– Итак, мадам Кириллова, я вынужден вновь повторить надоевший нам обоим до чертиков (ха-ха-ха) вопрос. Каким образом в коробке шоколада, подаренной вам мужем, оказались взрыватели для бомб? Ну вот, вы снова молчите, сударыня…

Ехно-Егерн сокрушенно вздохнул, открыл портсигар, закурил, предложил подследственной.

– Папиросу, сударыня? Обычно марксистки курят… Вы нет? Приятное исключение!

Глумливые эти вопросы с подхихикиванием продолжались изо дня в день. Правда, следовательское рвение подполковника с каждым разом слабело. Во-первых, девчонка не говорила ни слова, просто ни слова, ни одного слова, как будто это животное Щукин вырвал у нее язык. Во-вторых, он чувствовал уже острым своим Ехно-нюхом, что акции его «в сферах» стремительно летят вверх после московской удачи и что скоро уже ему не придется тратить силы на допросы каких-то жалких пешек…

Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету, приятно пружиня, чуть-чуть потягиваясь, взглянул на согбенную фигуру арестантки, губы его скривились от брезгливости. Щукин, Щукин, мразь эдакая…

– А Никитича вы разве не знаете? – небрежно спросил он и увидел, как чуть дрогнул затылок с тяжелой медного отлива косой. – Ну вот, вздрагиваете, сударыня. Он арестован, и Павел Берг тоже, оба сознались. Я не отрицаю, это мужественные люди… невольное уважение… да-да… Однако когда мужчина видит, что карта бита…

Спина арестантки выпрямилась, она повернулась, и Ехно-Егерн увидел то, чего он очень не любил, – страшные ее глаза.

– Ничего вы не понимаете, сударыня, – растерянно пробормотал он, прошел к столу, зашелестел бумагами. – Вот что я должен вам сообщить. Ваш супруг, кстати, он произвел на генерала наивыгоднейшее впечатление, и ваши почтенные родственники ходатайствуют о переводе вас в специальное психиатрическое медицинское учреждение для освидетельствования…

Забившись в угол переполненной камеры, спрятавшись за широкую спину своего учителя, Петунин страстно и радостно молился.

Образ божества в последнее время для него как-то расплылся, ибо наслушался впечатлительный юноша в «Чебышах» и на сходках, в отряде «Черный костер», в тюрьме и атеистов, и новохристиан, и буддистов, и магометан, и толстовцев, и иеговистов и ко всем тянулся трепетной душой. Во всяком случае, образовалось нечто хоть и расплывчатое, но грандиозное, в котором угадывались крестные муки и колыхались, словно облака, бороды великих ученых. Этому нечто и возносил сейчас Петунин благодарность за свою судьбу.

Как все сложилось! В декабрьских боях под черным флагом немало пролил Митя и вражьей, и своей кровушки, и в плен угодил, в узилище вражье, а на допросах офицеры по зубам бьют и под ложечку, сами не знают, ироды, что грех с него, Мити, снимают… а вчера… вчера…

Вчера вдруг распахнулась дверь камеры, и Митя едва не потерял сознание: на пороге стоял, рыча и отплевываясь, любимый его учитель, крестный от революции Виктор Николаевич Горизонтов, совершенно живой и гневный.

– Пятеро на одного, да? Пятеро на одного?! – орал Виктор Николаевич и бухал весомым своим кулаком в железную дверь. Митя бросился к нему по животам и задам заключенных, лежащих на полу.

– А, Митька! – обрадовался Виктор. – Весьма кстати. Ты дрался?

– С именем вашим, Виктор Николаевич, на устах…

– А где попался?

– В дом Бергов я зашел напиться. Вспомнил их клюквенный морс, Виктор Николаевич!

– Меня тоже там сцапали. Значит, засада была… Ишь ты, не ожидал я от жандармских шкур такой ловкости!

На следующий день Горизонтов вернулся с допроса очень мрачный, уселся в углу, молниеносно съел миску баланды, долго думал, наконец сказал:

– Плохо дело, Митька. Они узнали мое настоящее имя. Представляешь? Не иначе, как провокатор какой-нибудь… Англичанин Вася, Агеев-Карпов, все имена знают…

– А меня уже опознали, – кротко улыбнулся Митя. – Позавчера ротмистр нос расквасил и говорит: «Будем молчать, Огурчик, он же доблестный защитник престола Петунин?»

Горизонтов присвистнул.

– Разрешите, олд феллоу, пожать вашу мужественную. Уже вижу наши чудные тела, приплясывающие в ослепительном небе…

– Думаете, вместе повесят? – мечтательно улыбнулся Митя.

– Обязательно вместе и с барабанами, – убежденно сказал Горизонтов. – Перед войском…

– Хотите знать, что я крикну в последний миг, Виктор Николаевич? – спросил Митя.

Виктор Николаевич узнать Митино заветное не пожелал, вскочил и забегал по камере, вернее, по узеньким извилистым коридорчикам, которые образовались между лежащими на полу арестантами.

Бутырская тюрьма была переполнена в эти дни. Новых арестантов запихивали в общие камеры без разбору, политических и уголовников вместе. На нарах по ночам кишела бойкая тайная жизнь, иногда возникали драки, слышалось мощное рыканье, жалобный визг. Горизонтов полночи бродил среди нар, тихо о чем-то беседовал с преступным миром, один раз схватился с двумя налетчиками, показал им джиу-джитсу, после чего налетчики его сильно зауважали.

Наконец он прилег рядом с Митей и зашептал:

– Утром уголовников отправляют в другую тюрьму. Понял? Когда выкрикнут Биткина и Садовникеpa, мы с тобой выйдем в коридор. Уловил? Ты – Биткин Константин Иванович. Я – Садовникер Исаак Ильич. Мы одесские налетчики, накрыли нас в Москве на гастролях…

– Извините, не понимаю, – шмыгнул носом Петунин.

– Балда ты, Митька. Я купил их имена. Понял? Они все равно завтра бегут из бани: с надзирателем в сделке.

– А деньги-то откуда, Виктор Николаевич?

– В куртке у меня были зашиты. Попытаемся во время перегона улизнуть, а нет, так все равно уголовником лучше проходить, чем дезертиром. Или вы, олд феллоу, предпочитаете все-таки под барабанный бой?

– Значит, теперь жизнь мне спасаете, Виктор Николаевич? Душу мою спасли, а теперь, значит, и бренное тело? – затрясся от благоговения Петунин.

– Молчи, припадочный, – буркнул Горизонтов.

Было еще совсем темно, когда колонну уголовников вывели из Бутырской тюрьмы на Лесную улицу. Во главе колонны шел пожилой унтер, по бокам два солдата и сзади солдатик.

– Чтоб тихо было! В случ-чего шлепнем без разговоров, – сказал в напутствие унтер.

– Али мы без понятия, господин унтер? – сказали в ответ «домушники» и «медвежатники».

Горизонтов и Митя топали в самом хвосте. Они до сих пор не могли опомниться от той легкости, с которой им удалось выбраться из тюрьмы. Заспанная хмурая стража только прикладами подталкивала.

– Биткин? Садовникер? Давай с вещами! Пошевеливайтесь!

– Митька, слушай, будем действовать, – прошептал Горизонтов, кивая через плечо на солдата.

Колонна поворачивала за угол. Когда на Лесной остался только хвост ее, рядов пять, Горизонтов оглушил солдатика молниеносным хуком и бросился под арку кирпичного дома. Митя подхватил солдатскую трехлинейку и побежал за своим спасителем.

…Долго они петляли по вонючим дворам, перепрыгивали через заборы.