Тут в кабинет вошел молодой блондин в белом свитере и серых брюках. Катя поняла, что это оперативник.
— Ну что, пошли к людоеду в гости, — улыбнулся он.
В следственном кабинете ИВС Марголин сразу же включил камеру. Конвойный и оперативник ввели Прохорова. Катя замерла. Ее вдруг охватило чувство гадливости.
— Добрый день всем. — Прохоров вежливо поздоровался и тихонько опустился на табурет, привинченный к полу.
— Здравствуй. — Гордеев кивнул на камеру:
— Вот с телевидения к тебе приехали. Не против?
— Нет. — Прохоров пристально посмотрел на Катю, но, встретившись с ней взглядом, медленно отвел взор. А она теперь смотрела на него в упор. Все как тогда, в коридоре розыска: белесые бровки, небесно-голубые глазки, золотистая щетинка на подбородке, прыщики... Только на этот раз кроссовки другого цвета. И снова без шнурков...
— Вы с какой передачи?
— "Милицейские новости", — брякнул Марголин первое попавшееся.
— Милицейские? Значит, снова топтать меня станете?
— Почему топтать?
— Ну как же! Я в тюрьме про себя газетки читал разные: подонок, убийца, садист — как только меня не называли там.
Марголин смутился, пробормотал что-то невразумительное.
— Я в профиль лучше получаюсь. — Прохоров повернулся к Кате. — А почему девушка мне вопросов не задает?
— А какие я вам должна задавать вопросы? — спросила она сухо.
— Ну вы ж корреспондент, профессионал.
— И что?
— Ну как же: «Почему убил?», «Что чувствовал, когда совершал преступление?», «Почему до жизни такой докатился?» — Его голос, негромкий и неторопливый, звенел в тиши кабинета.
— А мне наплевать, что вы чувствовали.
— Да? — Он уперся взглядом в ее ногу. — Значит, так и будешь молчать?
— Вы виновным себя признаете? — спросил Марголин.
— Частично.
— В чем, если не секрет?
— В завладении чужой собственностью. — Отмороженный Андрюша усмехнулся.
— А в убийстве тринадцати человек?
— Эти сказки я на суде послушаю. От других.
— Значит, вы никого не убивали? Так, что ли? Отмороженный снова обернулся к Кате.
— Ну что, так и будешь на меня смотреть? А за просмотр деньги платят.
— Ну ты, не забывайся, — вставил Гордеев.
— Я не забываюсь. — Прохоров положил ногу на ногу и уперся в ладонь подбородком. — Мой ответ вашей милицейской передаче: я никого не убивал, ясно?
— В тюрьме с вами хорошо обращаются? — продолжал Марголин.
— Да.
— Вы что-нибудь там читаете, кроме газет?
— Да.
— Что?
— "Робинзона Крузо".
— Чего ждете от суда?
— Справедливости.
— Они вам по ночам не снятся? — тихо спросила Катя.
— Кто? — Он резко вскинул голову.
— Тринадцать человек. Те самые.
— Снятся.
Марголин снимал Андрюшу крупным планом. Все затаили дыхание.
— Снятся, — повторил Отмороженный медленно. — И твой, гражданин следователь, мне тоже снится! Сука! Жаль, я его не добил тогда! Ты чего на меня смотришь, а?! — Он вдруг резко вскочил с табуретки. — Ты зачем сюда пришла? Издеваться надо мной? Издеваться?! Убери ее от меня, — прошипел он Гордееву. — Я с бабами три месяца не... Нарочно, что ли, меня доводишь? Убери! У меня встает на нее!
— Да ты что себе позволяешь! — Гордеев тоже поднялся. Он был выше Прохорова на две головы. — Ты с кем говоришь, забыл? Ну-ка, Сережа, выведи его отсюда!
Опер в белом свитере рывком обернул Отмороженного к себе.
— Мы с тобой потом поговорим, дорогуша, — молвил он грозно. — Попозже. По-свойски.
— Прошу извинения, — сказал Гордеев Кате, когда Прохорова увели.
— Ничего страшного.
Марголин даже сопел от удовольствия: «Ну и типчик в галерею „Криминальные монстры“, ну и портретик срисовали!»
* * *
— Запись остановишь на словах «не добил». Остальное сотрешь, — сказала Катя на обратном пути в Москву.
— Ладно.
— Я проверю потом, смотри.
— Я сказал — ладно. — Марголин подмигнул ей в зеркальце. Катя быстро строчила что-то в своем блокноте. Ручка прыгала. Чистописание в мчащейся на полной скорости машине — занятие для виртуоза пера. — Ты про него материал делаешь? — осведомился Марголин.
— Да. Только не про него. А про тех, кто его брал. Про наших, в общем. Ну а его перлы тоже вставлю. — Катя захлопнула блокнот.
— Отдашь куда?
— В «Авторалли».
— Вот сукин кот, а? Такой журнал про него писать будет! Его б к стенке надо без суда. — Марголин тяжело вздохнул. — И никаких чтоб апелляций и публикаций.
Катя кивнула, она была абсолютно согласна со своим спутником. Внезапно ей вспомнился вчерашний «удовлетворитель» — Вовочка. Он оказался прав. Выполнить все три «сверхзадачи», названные им в качестве специального женского лекарства, действительно не каждому мужику под силу. А взятые по отдельности, они теряют всю свою привлекательность: кое-что получается фальшиво, кое-что смешно, а кое-что пошло.
«А может, я не настоящая женщина? — подумала Катя. — Наверное, в этом все дело. У меня наверняка никогда не будет четвертого мужа-директора и пятого любовника-анархиста на гремучем мотоцикле. Жаль».
Глава 20
НОЧЬ ОПЕРЫ
9 марта в Большом давали «Волшебную флейту». Верховцев заказал билеты по телефону у знакомого администратора. В театр собрались, как обычно, втроем: он, Данила и Олли. Лели не любила Моцарта.
Статистку в расчет не принимали, на то были причины. По традиции оперу посещали перед каждым собственным спектаклем. Ибо музыка укрепляла дух.
Верховцев нежился в ванне, пропитываясь тонизирующим кожу хвойным экстрактом, и считал: итак, в самый первый раз слушали «Кармен», во второй — неслыханно повезло — в Москву с единственным концертом приехала несравненная Монтсеррат Кабалье, в третий — «Князя Игоря». Верховцев взял «Половецкие пляски» для одной из собственных сцен. В последний раз слушали «Трубадура». Олли тогда отказался идти — он ненавидел Верди. Не не любил, а именно ненавидел.
Странное он все-таки существо: труднообъяснимая ненависть к композитору — это только маленький штрих к его портрету. А забавный он у него получается. Этакий мальчик с пальчик. Танцует скорее хорошо, чем дурно, и в то же время.., не переносит балета. По его собственному признанию, он не видел настоящего сценического балета ни разу в жизни.
— Но как же?.. Ты же восемь лет учился у «Вагановой»? — изумлялся Верховцев. — Ты меня обманываешь — вы же посещали Мариинский в обязательном порядке. Должны были посещать!
— А я всегда закрывал глаза. Спал в театре, ясно? — смеялся Олли. — Правда, правда. Ну что мне там смотреть? Это ведь школа. А всякая чужая школа портит собственный стиль.
— Я ж говорил, что он слабоумный, — вставлял Данила лениво.
— Он прелесть, — вздыхал Верховцев. — Ты ничего не понимаешь: Олли — прелесть.
Он вытянулся, зачерпнул воды и вылил себе на грудь. Закрыл глаза и медленно и плавно поплыл куда-то по сверкающей радуге-реке, и ладья его была из чистого золота, а в черных парусах свистел горячий ветер. И вдруг с лазурных небес нирваны закапал ледяной дождь. Верховцев встрепенулся, выплеснув через край полванны. Лели, склонившаяся над ним, звонко рассмеялась.
— Я думала, что ты задремал. Решила спрыснуть тебя водичкой похолоднее. Мальчики уже час как вертятся перед зеркалом.
— Я сейчас иду.
Она уселась в белое плетеное кресло, стоявшее рядом с ванной.
— Какой необычный фриз. Что-то греческое, да? — Она разглядывала орнамент плитки, облицовывавшей стены. — В моей ванной совершенно иной узор.
— Это по рисунку Фернана Леже.
— А-а... — Она взяла с мраморной полочки флакон духов и вылила в ванну несколько капель. — Она уснула, Игорь.
— Хорошо. — Он с шумом поднялся из воды. — Подай халат, пожалуйста.
Лели смотрела на него изучающе. Затем протянула руку и коснулась его мокрой груди.
— Какая гладкая кожа. Такая кожа, наверно, была у римских патрициев. Только у этих баловней судьбы.
— Нет, — усмехнулся он. — Не только. Я знавал человека, у которого кожа тоже напоминала атлас.
— И кто он? — Лели вела ладонью по его телу вниз, вниз.
— Ирод Антипа. Она усмехнулась.
— Конечно, кто в этом сомневается? А знаешь что? Наш разговор со стороны напоминает беседу двух сумасшедших. Ирод Антипа! Надо же!
— Ну это не так уж плохо, Лели. Сумасшествие. — Верховцев накрыл своей ладонью ее смуглую руку, становившуюся все более нескромной и любознательной. — У этого парня, помнится, была красавица жена, и она любила его. Очень крепко.
— За его нежную кожу?
— За его нежную душу, Лели. За душу и талант. А звали ее Иродиада.
— Мне это имя никогда не нравилось. — Она отняла свою руку и подала Верховцеву махровый халат. — Ты же знаешь, мне всегда нравилось другое имя.
— Я знаю, Лели. — Он набросил халат на плечи, вышел из ванны. — Значит, девочка спит?