Одним из его секретарей был поэт Шарль Морис.121 Странный выбор. Морис был другом Вилье де Лиль-Адана, Малларме и Верлена.122 Он был тесно связан с символистами и сам являлся теоретиком символизма. В частности, он заявлял, что символизм должен иметь свой язык, «который не имеет ничего общего с обычным языком улицы и газет». Едва ли он подходил для того, чтобы подготовить к печати беспорядочные заметки своего патрона.
Шарль Морис, как и большинство тех, кто близко знал Родена, беспредельно восхищался им. Роден поручил ему подготовить к печати «Соборы». Книга переделывалась много раз. Морис стремился придать ей литературную форму. Но Роден, постоянно неудовлетворенный, всё время добавлял фрагменты, лишь повторявшие уже сказанное, и был недоволен, когда секретарь удалял пассажи, которые сам он считал наиболее удачными. После того как рукопись была, с одной стороны, сокращена, а с другой — несколько украшена словами Мориса, Роден заявил, что не узнаёт собственные мысли.
На самом деле Родену нужно было немного слов, даже не совсем точно подобранных, чтобы передать свои впечатления и продемонстрировать свою прозорливость. Но его записки со множеством синтаксических ошибок, проникнутые некоторой наивностью, вызывающей улыбку, конечно, не могли быть представлены в виде книги без предварительной редакционной правки.
Тогда Роден решил, что будет вполне естественным пригласить в качестве «литературных негров» академиков или будущих академиков. И он обратился с просьбой поработать над его рукописью к двум своим друзьям, писателям Габриелю Аното и Луи Жилле.123 В действительности всю работу выполнил Жилле. Он дружил с Роденом, каждую неделю приходил к нему в отель Бирон, и они отправлялись обедать в один из ресторанов на улице Гренель. Едва ли кто смог бы отредактировать записки Родена лучше, чем этот искусствовед, тонкий интерпретатор средневековой архитектуры. Он очень ценил спонтанную свежесть идей Родена. Поэтому он старался избегать внесения собственных мыслей, чтобы сохранить неповторимый аромат заметок скульптора.
В то время Луи Жилле жил в аббатстве Шали и был его хранителем. Роден провел там несколько дней. 31 декабря 1912 года Жилле написал своему другу Ромену Роллану: «В настоящее время я — секретарь Родена. Я редактирую его рукопись, полную восхитительных вещей. Это всего лишь заметки, наброски, но они подобны “цветистому ковру Фирдоуси”».124
БЕДНЫЙ МАЛЕНЬКИЙ ПОЛЕВОЙ ЦВЕТОК
Роден стал знаменитостью. Его посещали сливки общества. В 1901 году он был назначен председателем жюри салона Национального общества изящных искусств. Можно удивляться: откуда у него эта тяга к салонам, где выставлялось большое количество посредственностей, зачем ему было связывать с ними свое имя? Но Роден считал, что это необходимо. По мнению Ренуара, — а он говорил со знанием дела, — «в Париже с трудом найдется 15 человек, способных полюбить живопись без салона». А сколько было способных оценить произведения скульптора, чья репутация не была закреплена салонами?
Будучи наивным в других делах, Роден очень реалистично смотрел на свою творческую карьеру. Он всегда понимал, что салоны — как бы велики ни были их недостатки — единственное средство утвердиться на художественном Олимпе. Стоит ли демонстрировать к ним свое презрение, когда речь идет о том, чтобы добиться понимания непросвещенной публики? Импрессионисты, отказавшиеся выставляться в официальных салонах, сожгли мосты, которые могли бы связать их с остальным миром искусства.
В результате они добились признания, которого заслуживали, с большим опозданием.
Чтобы продемонстрировать свою принципиальность, выбор средств не так важен. Важно то, что Роден никогда не изменял своим убеждениям, никогда не соглашался ни на малейшую уступку, когда дело касалось его искусства. Он вошел в официальные круги через узкую дверь — ту дверь, которая часто била его по носу. Он представился, сняв шляпу. Но его свободолюбивый дух, верность себе, непримиримость даже в мелочах заставили этих господ, в свою очередь, «снять шляпы», выразить восхищение.
Успех не изменил поведения Родена. Каким стал этот молчаливый, нескладный и одинокий парень, которым он оставался до пятидесяти лет? Оказываемые ему почести он принимал спокойно, как совершенно естественную вещь. Важные персоны стремились быть ему представленными. Он был окружен небольшим «двором», состоящим из учеников, помощников, секретарей, а рядом вились светские дамы. Его застенчивость, испытываемые им затруднения, когда надо было говорить о чем-либо, кроме своей профессии, сыграли ему на руку. Он был окружен тайной. А люди относятся с уважением к молчанию гения, который не распыляется на пустые разговоры.
Широкоплечий, с тяжелым взглядом, в котором иногда вспыхивал огонь, с величественной бородой и аристократическим профилем — подобная личность не могла оказаться незамеченной. Он сохранял достоинство и в мастерской, в рабочей холщовой блузе, ниспадающей до пят, словно римская тога, и при выходах в свет, одетый в безукоризненно сидящий на нем редингот, с цилиндром на голове. У Родена вызывали отвращение развязный тон и небрежный, неряшливый вид богемы. Этот крупный стареющий мужчина стал элегантным, даже кокетливым. Каждое утро к нему приходил парикмахер. Внешне он теперь походил на солидного финансиста или министра.
Эти метаморфозы отнюдь не сделали его тщеславным. Успех вовсе не вскружил ему голову, не ослепил его. Правда, он стал уделять больше времени общению с внешним миром и оказывал внимание женщинам, которые испытывали трепет при виде дерзких творений мэтра. Но в мастерской он оставался рабочим, каким был в молодости. И он знал, что теперь любая вещь, которую он украсит своей подписью, вызовет восхищение официальных кругов.
Оставалась только одна проблема — присутствие Розы Бёре. Бедная женщина, она не изменилась. Она оставалась всё той же простой крестьянкой, уже давно лишившейся очарования молодости. Она никогда ничего не понимала в творчестве своего друга и, без сомнения, не пыталась понять, почему он с такой страстью относится к своему странному занятию. Ей же было достаточно оставаться домохозяйкой, скромно живущей в его кильватере, и преданно служить ему, выполняя любые его требования. Роден никому не представлял Розу. Даже в то время, когда он работал на Севрской мануфактуре, друзья удивлялись, что он ожидал Розу, приходившую встречать его по вечерам, или по дороге, или в парке Сен-Клу, словно стыдился показать ее.
Теперь Роден был богат, знаменит, осыпан похвалами и лестью. Пропасть между ними росла. Общество, в котором он вращался, не осуждало внебрачные связи. Если они были блистательны, то по правилам хорошего тона их можно было предать широкой огласке, если же нет — они должны были оставаться тайными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});