Я поймал себя на мысли, что говорю об одном, а думаю о другом. И тут я вспомнил: в сети нет нужного напряжения, пластинка будет вращаться в замедленном темпе, если ее поставить, то послышится треск и шум, и кто тогда поверит, что этот треск и шум любил по вечерам слушать Горький? А между тем я уже держу эту злополучную пластинку и вот-вот должен назвать песню и ее исполнителя.
Теперь уже все, кто занимался передачей и не входил в кадр, ожесточенно жестикулировали. Один стоял у розетки и, как ему, вероятно, казалось, яснее ясного сигнализировал мне: не ставь, Андроников, пластинку; другой держал руку у горла, полагая, что я пойму: голос не звучит; третий сложил руки крест-накрест, давая мне понять: поставишь пластинку – все пропало.
Неожиданно для самого себя я нашел выход. Я попросил показать пластинку крупным планом и сказал: «Вот эту пластинку любил слушать по вечерам Алексей Максимович. Можно сейчас поставить эту пластинку, а можно ее и не ставить. Пожалуй, лучше сделаем это в другой раз».
Я посмотрел в сторону товарищей. Все они, словно сговорившись, посылали мне воздушные поцелуи.
После передачи мне говорили, что я держусь перед телекамерой удивительно просто и естественно. Друзья, вероятно, не догадывались, какой ценой далась мне эта кажущаяся простота.
Борис Ефимов
… Дул злой ледяной ветер, и свирепствовал крепкий мороз, когда я вышел к самолету, совершившему посадку во Внуковском аэропорту. В Москву прибывал из Копенгагена всемирно известный карикатурист Херлуф Бидструп, сатирическое и юмористическое искусство которого было мне давно и хорошо известно. И я с большим удовольствием принял на себя поручение встретить гостя, приветствовать его от имени советских коллег и проводить в гостиницу.
Самолет приземлился. Застегнув шубу на все пуговицы и поглубже надвинув шапку, я двинулся навстречу прилетевшим пассажирам, среди которых сразу опознал Бидструпа по его автошаржам. К моему ужасу, на нем была легкая спортивная кепочка и дождевой плащ.
– Но вы же простудитесь! – завопил я. – Скорее в помещение!
– О, ничего, ничего, – ответил он, невозмутимо улыбаясь, – мне совсем не холодно.
Тем не менее только основательно отогревшись в буфете аэровокзала, мы поехали в город. Помнится, что уже в машине по пути в гостиницу я успел рассказать
Бидструпу об огромном успехе последнего сборника его юмористических рисунков, изданного в Москве, и, в частности, о том, что продавцы большого книжного магазина, устав отвечать на бесконечные вопросы покупателей, вывесили над прилавком наспех написанный и потому не очень точно сформулированный лаконичный плакат: «Бидструпа в продаже нет».
– Вам это доподлинно известно? – спросил меня гость.
– Разумеется.
– Видели своими глазами? – продолжал интересоваться Бидструп.
– Ну, не своими, а глазами друга, уважаемого журналиста.
– Хотел бы все услышать из его уст.
…Тут в ситуацию невольно оказался вовлеченным и автор этих строк. А дело было так. Устроив коллегу в отеле, Борис Ефимов позвонил мне, попросил меня заехать в магазин, чтобы привезти на память Херлуфу столь неожиданное объявление. На операцию понадобились считаные минуты. Узнав, что идею подал заведующий секцией, а осуществил ее продавец, я пообещал обоим автографы самого художника, если они подарят мне плод своего плакатного творчества. При мне оперативно вывесили новое объявление: «Альбомов
Бидструпа в продаже нет», – а курьезный плакатик я передал Бидструпу как сувенир. Впоследствии он повесил его в своей мастерской.
Впрочем, по большому счету абсолютно правильным был и первый плакат, если вспомнить начало творческой биографии Бидструпа, когда его не соблазнили щедрые посулы датских буржуазных газет, весьма заинтересованных в сотрудничестве молодого, талантливого и уже популярного карикатуриста. Однако Бидструпа не удалось купить. Он предпочел скромную, во много раз меньшую оплату в коммунистической газете «Ланд ог фольк», в которой работает с момента освобождения Дании от гитлеровского ига.
Да, «Бидструпа в продаже нет». Неподкупна его сатирическая муза.
Рубен Симонов
Вахтанговцам не раз случалось выступать за рубежом. И повсюду – в день или накануне дня поднятия занавеса – устраивались встречи с журналистами.
Легко понять, какой дополнительный груз ложится на плечи художественного руководителя! И хотя такие пресс-конференции не в диковинку, они всегда вызывают волнение: как сложится разговор, удастся ли покорить слушателей (ведь шуткой здесь не отделаешься и от прямого вопроса не уйдешь).
Рубен Николаевич Симонов рассказал мне об одной такой пресс-конференции. Она состоялась в 1961 году в Париже, когда вахтанговцы участвовали во всемирном театральном фестивале.
– Большое фойе «Театра Сары Бернар» было переполнено. Собралось около четырехсот представителей газет, радио, телевидения.
В вопросах недостатка не было. Журналистов интересовала система Станиславского, своеобразие вахтанговской школы, суть социалистического реализма, над чем работают популярные во Франции советские режиссеры и актеры. Я отвечал с увлечением.
И вот, когда, казалось, уже можно было произнести традиционное: «Спасибо за внимание», – какой-то человек, сидевший в третьем ряду, элегантно одетый, на вид лет пятидесяти, с моноклем, тихим голосом сказал на чистом русском языке:
– Я с вами не согласен, господин Симонов, вы говорите о направлении вахтанговского театра, о гармоническом сочетании содержания с формой, о культуре актера, обладающего безупречной внутренней и внешней техникой, а я считаю, что театр вообще должен быть абстрактным…
– Это вопрос или реплика? – спросил я.
– И то и другое, – коротко ответил оппонент.
Слово за слово, и я узнал, что инициативу пытался взять в свои руки русский эмигрант, художник-график. Он еще до Великого Октября иллюстрировал Блока. Значит, ему не 50, как мне показалось, а добрых 70 лет. Стреляный воробей!
Началась пикировка. В такие минуты очень важно сохранить спокойствие и призвать на помощь чувство юмора. Судя по реакции зала, мне удалось и то и другое. От вопроса к вопросу я стал по очкам выигрывать у своего собеседника. И тогда он, судя по всему, пустил в ход последний козырь:
– А знаете ли вы французский театр?
– Знаю, и, как мне кажется, неплохо.
Я заговорил о спектаклях, которые видел в разные годы на французской земле и советских сценах, о встречах с Жаном Виларом, вспомнил о балетах, которые видел в 1960 году в Париже, в Гранд-Опера, с талантливыми декорациями Марка Шагала.
– Если вы хвалите декорации Шагала, то начинаете мне нравиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});