– Да, – кивнула я утвердительно.
– Прошу вас, господин доктор, – повернулся комиссар к врачу, – проясните, пожалуйста, ситуацию…
Я не знала, чего ожидать, когда врач попросил меня расположиться на стуле, стоявшем на возвышении. Он закинул мне юбки вверх, взялся за моё влагалище и пальцами широко раздвинул его, затем я почувствовала, как он ввёл в него что-то твёрдое и потом снова вынул обратно.
– Дело не подлежит сомнению, – констатировал он. – Ребёнок имел с ним половой контакт.
Я в замешательстве и смущении снова спустилась вниз.
– Скажи мне теперь, голубушка, – заявил комиссар, – тебе известно, не совершал ли господин преподаватель катехизиса подобного и с другими девочками?
– Тут в вашей приёмной за дверью их так много собралось … – возразила я.
Он снова засмеялся:
– Я это знаю, ты же только должна мне сказать, видела ли или слышала сама что-нибудь?
– Да, – ответила я. – Мелани Хофер и Фердингер, они мне сами об этом рассказывали.
– И он делал с ними то же самое, что с тобой?
– Нет, – с живостью отозвалась я, – Фердингер он никогда не сношал.
Комиссар спросил:
– Ты знаешь это слово от преподавателя катехизиса?
Я сконфузилась:
– Нет, не от него…
– От кого же? – поинтересовался он.
– Ах, просто слышала… в школе… от других.
– От Хофер или от Фердингер?
– Нет…
– Тогда от кого же?
– Я уже не помню.
– Итак, ты утверждаешь, что Фердингер он не сношал?
– Нет… с ней он только играл.
– А Хофер, значит…
– Да, её он сношал часто.
– Ты это видела?
– Да, один раз видела.
– А в других случаях?
– Ну, она мне сама рассказывала об этом.
– Господин Мутценбахер, – серьёзным тоном сказал комиссар моему отцу, – я очень сожалею, что вам пришлось выслушать столь печальные факты. Весьма прискорбно, что бессовестный и сбившийся с праведного пути пастырь лишил вашу дочь невинности, однако утешьтесь, пожалуйста, тем обстоятельством, что девочка ещё молода, что об этом никто ничего не узнает, и что методами строгого нравственного воспитания вам, надеюсь, удастся исправить пагубные последствия случившегося.
Мы пошли домой. В этот момент я пребывала в полной уверенности, что преподаватель катехизиса лишил меня невинности. Он был приговорён к суровому наказанию, и в особую вину ему было поставлено то отягчающее обстоятельство, что, он совратил меня и Мелани. Когда я нынче размышляю о том, что в нас уже ничего нельзя было испортить, и что для многих других девочек он наверняка был не первым, кто давал им играть хвостом, мне от всего сердца становится его жаль.
Однако история с преподавателем катехизиса оказала решающее влияние на всю мою оставшуюся жизнь, как я покажу это при описании последовавших затем событий. Ибо, несмотря на эти детские истории я, вероятно, стала бы добропорядочной женой, в какую превратилась Мелани, с целым выводком ребятишек сидящая теперь в ресторане отца, или как некоторые другие из моих тогдашних подружек, на дальнейшей судьбе которых эти выходки юных лет никак ровным счётом негативно не отразились.
Едва лишь в них пробудилось чувство стыда и, особенно, когда у них возник страх беременности, они, обретя новое целомудрие, стали воздерживаться от половых сношений. Затем они вполне официально были лишены девственности каким-нибудь серьёзным возлюбленным, который даже в страшном сне представить себе не мог, какое количество трубочистов уже прочищали этот дымоход, и благополучно вышли замуж. Однако, даже если время от времени они и не в силах были устоять перед искушением внебрачной связи, подобно моей покойной матери, тем не менее, не стали как я проститутками.
Только события, о которых я поведаю дальше, превратили меня в распутную девку, только они послужили причиной того, что я ступила на путь, который называют «стезёй порока». Я не раскаиваюсь, что пошла по этому пути. Об этом я уже говорила и сейчас лишь повторяю это. Меня в высшей степени огорчает причина, но никак не следствие.
Ибо, как правило, и здесь я снова вынуждена повториться, чтобы не погрешить против истины, тысячи и тысячи девочек из низших, и даже – как я знаю сегодня – из высших слоёв общества ведут в детстве такого рода сексуальную жизнь. Ни о чём не подозревая, они, соблазнённые друзьями и подругами детских игр, предаются всякому мыслимому разврату, но позднее становятся благовоспитанными, целомудренными и порядочными девушками, жёнами и матерями, которые совершенно не вспоминают своих детских ошибок.
Мои братья поступили в учение. Лоренц, старший, на то же предприятие, где работал отец. Франц стал учеником переплётчика. Теперь я видела их чаще всего только воскресными вечерами. Лоренц почти совершенно перестал со мной разговаривать. А Франц рассказал мне, что сошёлся у мастера с молодой горничной из сельской местности, которую он с её доброго согласия потрахивает и у которой в случае надобности всегда может заночевать.
В качестве жильца мы держали тихого пожилого мужчину, который чуть свет уходил из дому и возвращался лишь поздно вечером. Я спала в комнате на софе. Кровать матери стояла незанятой возле кровати отца.
Однажды после нашего посещения комиссариата отец сказал мне:
– У меня, собственно говоря, есть огромное желание, как следует поколотить тебя за твоё свинство!
– Это было единственное, что я от него услышала по поводу данного случая. Я испугалась и робко заметила:
– Но я же тут ни при чём…
– Ну конечно, – проворчал он, – собственно, оно так и есть… вот поганец…
Через некоторое время он сказал:
– Сделанного не воротишь.
И опять через некоторое время:
– Но отныне я буду внимательно приглядывать за тобой, понятно? Ты у меня теперь носа из дому не высунешь без разрешения и… и… – он запнулся, а затем, горячась, выкрикнул: – С сегодняшнего дня ты будешь спать здесь! – Он указал на кровать матери.
Я была удивлена подобным решением, и он присовокупил:
– В доме постоянно ошиваются квартиранты… никогда нельзя знать… Я хочу присматривать…
Таким образом, с этого вечера я спала кровать к кровати с отцом.
Когда он однажды возвратился домой из ресторана, было уже около одиннадцати часов, и я не проснулась.
Лишь после того, как он несколько раз прошептал: «Ты здесь?.. Слышишь… ты здесь?..», я встрепенулась и спросонья ответила:
– Да, отец…
– Где ты?
– Тут, отец, тут я… – сказала я, ещё не стряхнув с себя остатки сна.
Он ощупью нашёл меня в темноте:
– Ах, да… ты здесь…
И прошел по мне рукой от горла к груди. У меня бешено заколотилось сердце, когда он коснулся моей груди, взял её в руку и ощупал. Я лежала совершенно тихо.