Читать интересную книгу Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

-- Перехитрил... -- произнес он разочарованно.

Мы отдохнули несколько минут.

Солнце только что скрылось за волнистым горизонтом, и на снежные откосы гольцов лег розовый отблеск зари. Еще темнее стало в залесенной долине Кизира, еще мрачнее выглядели горы. Где-то далеко на юге в вечерних сумерках терялся высоченный Торгакский хребет, так хорошо видимый днем с белка.

Стало необычно тихо. Это были минуты, когда на какое-то совсем короткое время замирает тайга, немеют птицы, смолкают звери. Но вот из тайги донесся крик филина: "У-у-уй... У-уй".

Птица словно оповещала всех о наступающей ночи.

Когда мы спустились к скале, где стоял Трофим Васильевич, под ней уже горел костер. Ощупывая ногами россыпь и цепляясь руками за кусты, за корни, кое-как добрались до площадки под скалою. Костер, оттесняя тьму, ярким светом освещал стоянку. Необычная, сказочная картина представлялась взору. Будто мы вошли в огромную пещеру, сводом которой служили скалы да темная ночь, а курчавые кедры, валежник и каменные глыбы, окружающие площадку, при свете ночного костра казались фантастическими существами, вдруг пробудившимися при нашем появлении.

Забыв про усталость, мы принялись устраивать ночлег. Таскали дрова, устилали площадку, а Алексей готовил ужин. Через час, обласканные теплом огня, мы сидели за чаем.

-- Ну и посмеялись же мы нынче над тобою, Трофим Васильевич! -- говорил Алексей, подавая ему небольшой кусочек лепешки с мясом.

-- Это когда же?

-- Когда ты бежал с поняжкой от скалы на белок, обгоняя нас.

-- Не знаю, видели ли вы меня, -- спокойно ответил Трофим Васильевич, -- а я вас видел, когда спускались в распадок, и еще подумал: не ты ли, Алеша, у них проводником, завел в этакую-то трущобу!..

-- Ничего! Не тут, так где-нибудь на другом белке я все равно обгоню тебя! -- не сдавался Алексей.

Вместе с темнотой в котловину спускался холод. Спали мы беспокойно, часто вскакивали, чтобы отогреть у огня закоченевшее тело.

Когда я проснулся, вершина Окуневого белка была освещена лучами солнца, сквозь глубокую дымку виднелись тупые вершины хребтов. Казалось, что горы, прикрытые трепещущей паутиной, нежились в прохладе пробудившегося утра.

Завтрак был уже готов. Он состоял из медвежьего холодца, сваренного ночью, и совсем незначительного кусочка лепешки.

С тех пор как экспедиция перешла на строгий продовольственный режим, Алексей стал до неузнаваемости скуп. Он не баловал нас сахаром, не варил каши, а о молочных консервах и разговору не было: все приберегал на "черный день". А нам нет-нет, да и захочется чего-нибудь сладкого или мягкого хлеба. Но об этом и не заикались. Если в чем упрекали Алексея, так это за некрепкий чай. И вот сегодня за завтраком вдруг появился полный котел настоящего крепкого заваренного чая. Какое поразительное действие произвел этот обыкновенный напиток! Все заулыбались, на лицах появилось довольство. Каждый потянулся за кружкой, а густой пар, насыщенный нежным ароматом грузинского чая, разносился по стоянке. Даже бурундук, появившийся рано утром из норы и молча наблюдавший за нами, вдруг запищал, задергал хвостиком, будто чему-то обрадовался.

-- Набирайтесь силы, водохлебы! -- говорил повар, улыбаясь во все свое круглое лицо и первым наполняя кружку. -- Совсем разорили меня чаем!

-- К этому чаю, стало быть, хорошо бы что-нибудь и на зубы положить, -сказал Бурмакин.

-- Ишь, маленький нашелся, сахарку захотел. А может быть, и молочка вам, Михаил Константинович? -- перебил Алексей и многозначительно добавил: -- Вот уж как на белок вынесем груз да закончим там постройку, вот тогда я... -- Он помолчал и потом закончил: -- Вот тогда я и скажу, в какой день буду давать сахар. А нынче воздержитесь от сладкого, на подъемах оно вредно!

После завтрака одни ушли вниз за грузом, другие валили лес, шкурили его, тесали, а мы с Кудрявцевым поднялись на белок, чтобы подготовить площадку для постройки знака.

От главного горного узла этой части Восточного Саяна нас отделяло не более пятидесяти километров. Нужно было наметить две вершины, расположенные километрах в тридцати друг от друга в меридиональном направлении, с которых на далекое расстояние открывался бы горизонт.

Наше внимание привлекла тупая вершина Зарода на краю Пезинского белогорья. С нее, как нам казалось, можно было рассмотреть диковинные нагромождения Кизиро-Канского водораздела. На восточной оконечности хребта Крыжина виднелись Фигуристые белки с зубчатыми гребнями.

Рассматривая в это утро долину Кизира, я записал в дневнике:

"Впереди, за Третьим порогом, хребет Крыжина несколько отступает к югу, и долина Кизира значительно расширяется. Впервые я вижу черную тайгу, без серых заплат отмерших пихтовых деревьев. Словно море, она заполнила долину и, подпирая круто спадающие в нее отроги, ушла далеко вверх. Там, среди скал и нагромождений, тайга затерялась. Наконец-то мы достигли восточной границы мертвого леса".

Первую половину дня люди карабкались по скалам, вытаскивая груз на верх гольца. Словно муравьи они копошились по отрогу, то поднимаясь с тяжелыми котомками, то спускаясь в провалы. К трем часам отряд собрался в нижнем лагере, и сразу после обеда приступили к выноске леса.

Все разбились на пары по росту. Я с Днепровским. На двоих одно бревно. Вскинутые нам на плечи концы гнут спины. В правой руке посох, он-то и помогал удерживать равновесие на шатких камнях. Идти вдвоем под бревном не легко -- нужна сноровка. Сзади идущий Днепровский то толкал меня вперед, то тянул назад, сбивая шаг. Тяжесть сдавливала дыхание, плечи горели, ноги теряли силы, выходили из повиновения. Подъем казался бесконечным. Где-то впереди слышалась бурлацкая песня,-- это Пугачев с Алексеем взбирались с необычным грузом на последний карниз скалы. Странно звучал знакомый мотив среди разбуженных эхом скал, под голубым простором неба. А позади, из-за обломков, доносилось прерывистое дыхание Бурмакина. Его раскрасневшееся лицо вздулось, исказилось от невероятного физического потуга. За ним внизу грохотало по россыпи упущенное кем-то бревно, слышались проклятья...

Бурмакин, тяжело переставляя ноги, подошел к нам, сбросил с плеча четырехметровую болванку и, усевшись на ней, смотрел на меня, в раздумье сдвинув брови.

-- Ну и работенка! -- сказал он, смахнув ладонью крупные горошины пота со лба. -- Плечи стер до крови, спина не разгибается, от сапог голенища остались, а подниматься далеконько... Вот она, братцы, геодезия какая!

-- А ты, Михаил, думал, что тут курорт будет в Саянах? -- спросил Днепровский.

-- Нет, не в этом дело. Кто бы подумал, что карта так тяжело дается.

-- Это что, ягодки еще впереди...

Мы отдохнули, дождались остальных и стали взбираться на скалы. Бревна вытаскивали веревками, с трудом удерживаясь на скользких выступах. А внизу еще долго слышалось:

Раз, два, взяли

Еще раз взяли

Выносить груз на вершины гольцов -- это тяжелый труд, требующий невероятного физического напряжения и большой ловкости. В этой работе еще не применяют механическую силу. Невозможно также груз для постройки геодезического знака сбросить с самолета, ибо вершины гольцов обычно остроконечны и окружены глубокими провалами. Пока что для геодезистов и топографов эти трудности неизбежны. Тяжело, что и говорить, но ведь кому-то нужно же было начинать картографирование Восточного Саяна, и мы с гордостью выполняли эту работу, пробиваясь все дальше и дальше в глубину гор.

Наш отряд представлял собой только горсточку людей, затерявшихся в складках неведомых гор. Восточный Саян отпугивал исследователей своей недоступностью. Мы своей работой должны были проложить путь к преобразованию природы этих гор и содействовать присоединению его неисчислимых богатств к фонду народного благосостояния.

Сознание того, что мы не одиноки, прибавляло нам силы и бодрости. Мы были глубоко убеждены, что каждый удар топора, каждый килограмм груза, вынесенного на вершину пика, записи, цифры и штрихи в наших дневниках -- это новый вклад в дело борьбы с природой.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда на белок вышли Лебедев, Курсинов, Бурмакин и Кудрявцев. Они сбросили поняжки и уселись на них отдыхать.

-- Кажется все! Осталось только слить тур, сколотить пирамиду, и можно идти на Кубарь, -- сказал Лебедев.

На севере, среди мощных хребтов, величественно возвышался голец Кубарь. Его бесчисленные отроги, спадая, терялись в глубине долины. При вечернем освещении голец, будто богатырь, стоял окруженный надежной охраной суровых гор.

НА НИЧКУ

Мы надолго расстались с группой Пугачева. Переправа через Кизир. Бросили еще одного коня. Загадочный случай с собаками. Ничка вышла из берегов. На исчезающем острове. Все на плоты!.. По топким берегам. Неудачная встреча со зверем. След сохатого ведет нас через завал.

Прозрачным, свежим утром 23 мая мы спустились с хребта Крыжина на Кизир. В результате работы на вершине Надпорожного белка поднялась шестиметровая пирамида. Она видна отовсюду и словно маяк возвышается над волнистой поверхностью угрюмых гор. Под пирамидой в монолитную скалу крошечной площадки мы впаяли чугунную марку, а над ней вылили бетонный тур для установки на нем высокоточных инструментов.