она с полным ртом. — Он присылает мне нугу из Рима. Единственное место на земле, где делают такую прелесть. И еще пармские фиалки. После гастролей во Флоренции я так их полюбила, что могу съесть за один присест не меньше фунта.
— Я больше чая не хочу.
— Вы никогда не станете большим и сильным, — вздохнула она, прихлебывая чай.
На улице огромным глобусом сверкало солнце. Я решил, что лучше перейти прямо к делу.
— Мне кажется, полиция намерена арестовать Джейн.
Игланова вздрогнула, словно я собирался ее ударить. Потом неловко поставила чашку с чаем на столик с мраморной крышкой возле пестрой коробки с нугой.
— Но что… почему вы так думаете?
— За ней постоянно следят агенты в штатском. Точно так же было с Майлсом, когда его собирались арестовать.
Игланова растерянно улыбнулась.
— Питер, они следят и за мной, я же не дура и все вижу. И прекрасно знаю, что меня подозревают. Я наняла двух адвокатов… на всякий случай.
— Да, вас подозревают тоже, но дело собираются возбудить против Джейн. Она, дуреха, отправилась поговорить с Майлсом в тот вечер, когда его убили. Она же была с Магдой в классе как раз перед тем, как та погибла.
— Бедная девочка! Но она же совершенно ни при чем! У нее не было причин убивать Саттон. Никогда не было. Это чудовище, терзающее нас бесконечными допросами, должно бы знать об этом.
— Я уверен, что он знает, и еще больше уверен, что он собирается кого-то арестовать. Иначе у полиции будут серьезные неприятности. И пресса, и общественное мнение терпеть не будут.
— И ее отдадут под суд, хотя она невиновна?
— По крайней мере, репутации ее придет конец. Всю жизнь будут говорить: «Ах да, она же была замешана в тех балетных убийствах!» Дело к тому времени прикроют, настоящий убийца заметет следы, убийство никогда не будет раскрыто, и Джейн навсегда останется под подозрением. Все станут говорить, что ее спасли ловкие адвокаты. Вы же знаете, как обычно бывает. Люди всегда склонны верить самому худшему.
— Бедная малышка Джейн…
— Мне бы хотелось помешать этому до того, как придется говорить «бедная малышка Джейн».
Игланова рассмеялась:
— И я могу помочь? Чтобы вместо нее арестовали бедную Анну Игланову?
— Вас никогда не осмелятся арестовать.
— Ну, в этом я не так уверена. Конечно, я никого не убивала, но вот что я скажу: если бы я действительно ее убила, то сделала бы это доброе дело так, что не возникло бы даже разговоров об убийстве. Я знаю, как это сделать, — она прикрыла свои азиатские глаза так, что на бледном лице остались только две узкие черные черточки, а сама она стала похожа на настоящую убийцу.
— Тогда кто же ее убил?
— Значит, вы верите, что я ее не убивала? О, это так любезно с вашей стороны!
— Но вы мне не ответили…
— Не знаю. Иногда я думаю, что знаю, но боюсь… очень боюсь.
— Давайте вернемся к тому вечеру в театре. Не помните ли вы чего-нибудь, что может нам помочь? Вам, Джейн и мне?
— Я попытаюсь. Господи, как я все это время мучилась! Я ходила в церковь и молилась, чтобы что-то произошло… чтобы случилось чудо и все было забыто. Но чуда не случилось, и я ничего не вспомнила. Почти все время я была в гримерной. И до того несчастья даже не подозревала, где натянут тот чертов трос. Кроме того, я не присутствовала на балете. Меня не интересуют спектакли, в которых я не танцую. Мне в голову не приходило, что я могу быть к чему-то причастна, пока Айвен не сказал о ножницах и о том, как вы меня выручили. И я вам очень благодарна…
— Тогда попытайтесь нам помочь.
— Я молю о чуде. Больше я ничего не могу. — Никогда прежде она так не походила на восточную женщину… Сейчас она была похожа на удрученную крестьянку, а не на звезду балета.
— Как вы думаете, кто убил Эллу?
Игланова отвела глаза, лицо ее еще сильнее побледнело.
— Не спрашивайте.
— Но вы же хотели помочь…
— Только не так… Я не могу причинить зло людям, которые мне дороги.
— Если вы не поможете, то Джейн придется худо… И виноваты в этом будете вы.
— У меня хорошие адвокаты, — фыркнула она, снова отводя глаза.
— У Джейн адвокаты не хуже, — соврал я. — Мы уже обсудили тактику действий, если против нее выдвинут обвинение. Они намерены обвинить вас, ведь у вас было больше других оснований желать устранения Эллы.
Это было жестоко, но нужного эффекта достигло.
Она повернулась ко мне, раскосые глаза широко раскрылись… и я впервые увидел, что глаза у Иглановой серые, холодные, как лед, и сверкающие, как сталь.
— Пусть. Я не боюсь.
— Даже общественного мнения? Долгих месяцев до суда и после него? Ведь Джейн не смогут осудить, тогда займутся вами… и, может быть, обвинение удастся доказать? Независимо от того, будут ли у вас адвокаты или нет.
Казалось, белому лицу бледнеть сильнее некуда, но если это вообще было возможно, именно так и произошло.
— Тогда все узнают правду, — хрипло выдавила она, пронзив меня своими серебристыми кошачьими глазами.
— И это правда?
— А разве вы не знаете? Не можете представить? Ведь все так просто. Вот почему я уже несколько недель не сплю. Вот почему ужасно расхворалась. Вот почему вчера я чуть не рухнула на арабеске в «Лебедином озере»… Я так ослабла… Совсем не потому, что какие-то ужасные люди бросали на сцену всякую гадость, а потому, что я боюсь за человека, которого боготворю!
— Кого?
— Алешу.
На несколько минут я лишился дара речи, а Игланова, потрясенная значением своего признания, торопливо допила чай, и тонкая струйка потекла у нее по щеке.
— Но почему он это сделал? — спросил я наконец как можно мягче, щадя ее потрясенные чувства.
Она вздохнула.
— Мы были женаты, женаты много лет. Дела наши шли хуже некуда. Не помню, сколько лет все это продолжалось, после того как наш Большой балет Санкт-Петербурга переехал сюда из Парижа… но очень долго. Потом мы расстались. Он был уже пожилым человеком, а я… я была молода. Он устал от жизни, а я была в расцвете сил, но расстались мы по-хорошему. У меня была собственная личная жизнь, но снова замуж я не вышла. И тут Алеша влюбился в Эллу… Он был уже стар, и я убеждала его, что это ошибка, но он не желал ничего слышать… Нет, он думал, что сумеет удержать эту молоденькую красотку из кордебалета. Но