дворец.
Веселый нрав Миоллиса и доброта Дево помогают мне справиться с болью. Не будь их рядом, дракон скорби давно сожрал бы меня.
За день они нарисовали мою хижину, собак, берег. Нужна смелость, чтобы решиться изобразить красоту этих мест с помощью пятен и линий или же нескольких слов.
21 июня
Утром неподалеку проходит большое судно. Десять минут спустя на берег обрушивается созданная им волна, которая кажется мне бесцеремонным вторжением внешнего мира в мою благочестивую жизнь.
Миоллис и Дево проводят день, запечатлевая отблески света в оперении водоплавающих обитателей Байкала. Застыв перед мольбертами, они смотрят на холст так, как будто это окно, вид из которого они еще не придумали.
С Айкой и Беком поднимаюсь на вершину сыпучего склона, чтобы пообедать. Там, наверху, собаки созерцают озеро, задумчиво истекая слюной. Пять дней назад эти малыши протянули мне свои лапы и помогли остаться в живых.
Вечером — рыбалка. Дево наловил ужин для трех двуногих и двух четвероногих. Его силуэт вырисовывается на фоне неба рядом с раскидистой ивой, склонившейся над водой. Солнце не хочет садиться и отчаянно цепляется за выступы скал. Байкал преподносит нам свои подарки: сверкающую серебром рыбу на конце лески. Писать, рисовать, рыбачить — три способа расплатиться со временем.
22 июня
Пыльца оседает на поверхности озера и окаймляет береговую линию ярко-желтыми разводами. Мертвые бабочки покачиваются на волне. В любой момент из Байкала может вынырнуть нерпа и с внимательным видом оглядеться вокруг. Она проверяет, все ли на месте в этом мире, и уточняет, правильно ли выбрана глубина.
Не слышно ни звука; иногда бесшумно пролетает бабочка.
«Тишина украшает священное уединение», — читаю в «Жизни Рансе».
Миоллис и Дево пишут этюды как заведенные. Это их подношения духу места. Превосходство живописи над фотографией для меня очевидно. Фотография делает точный срез отдельных мгновений во временном потоке и распинает их на плоскости. Когда представителям первобытных племен показали несколько фотографий, они посчитали это кражей и были правы. Живопись предлагает историческую интерпретацию момента, который будет жить и развиваться; она не прерывает ход времени: сам процесс ее создания наделен длительностью и является частью продолжительного композиционного интервала.
23 июня
Незадолго до рассвета мы отправляемся в путь. Нам предстоит несколько часов ходьбы: Миоллис и Дево возвращаются в Иркутск, и нужно пройти двадцать пять километров до Заворотного, где моих друзей ожидает катер. Мы похожи на трех еврейских художников, которые бегут вдоль Вислы, в спешке побросав в дорожные мешки все содержимое своей мастерской. Громадные рюкзаки, весом по двадцать пять килограммов каждый, вот-вот раздавят нас: тюбики гуаши и банки акрила, альбомы русской живописи, мольберты. У мыса Средний Кедровый мы приветствуем призрак отшельника-беглеца, а около небольшого озерца рядом с развалинами его избушки обнаруживаем труп медведя. Муравейник, прилепившийся к могучему дереву у мыса Южный Кедровый, кипит жизнью: из веточек и хвоинок сооружается нечто грандиозное. Утки сломя голову несутся на север. Я трачу немало времени на поиски старой тропы геологов, о которой мне рассказывал В. Е. Она проходит в ста пятидесяти метрах над озером, но совершенно заросла молодыми побегами деревьев, которые мешают ходьбе больше, чем камни на берегу.
В Заворотном Миоллис и Дево прыгают в катер; мы услышали шум его двигателя за час до прибытия на место. Нам едва хватает времени, чтобы пожать друг другу руки. Мне нравятся такие стремительные прощания.
Вечером в Заворотном высаживаются Сергей, Юра с грустными глазами и Саша с отрезанными пальцами. Мы готовим пир из копченой рыбы, печени налима, салата из черемши и жареной оленины. Саша разливает всем домашний самогон. В том, как эти русские парни опустошают стаканы и расправляются с закуской, чувствуется гордость. Они не зависят от сети продуктовых магазинов и кормятся исключительно лесом. Такая жизнь приносит человеку удовольствие. В практическом плане эти люди свободны, хотя и продолжают жить согласно архаичному укладу. Они представляют собой полную противоположность тем хилым вольнодумцам, которые отказались от богов и царей, но вынуждены платить за еду, транспорт и отопление. Кто прав? Простой рыбак, который ничего не покупает, потому что сам обеспечивает себя всем необходимым? Или высокообразованный атеист, избавившийся от религиозного гнета, но поневоле прильнувший к сосцам системы и подчинившийся предписаниям, налагаемым современным обществом? Следует ли покончить с религией и покориться власти законотворцев и чиновников, или, наоборот, свободно жить в лесу, продолжая бояться духов? Материально-практическая автономия представляется мне не менее доблестным завоеванием, чем интеллектуально-духовная. Как писал Алексис де Токвиль в книге «Демократия в Америке», в главе, посвященной деспотизму, которого нужно опасаться демократическим государствам: «Однако не следует забывать, что наиболее опасно закрепощать людей именно в мелочах. Со своей стороны я был бы склонен считать, что свобода менее необходима в больших делах, чем в мелочах»[19]. Сегодня, выпивая вместе с таежными бродягами, я делаю свой выбор. За богов, царей, зверей и против уголовного кодекса!
Внезапно Сергей восклицает: «Я подвезу тебя!» И мы выкидываем номер, в котором русским нет равных: произносим последний тост, торопливо срываемся с места, кидаем вещи в лодку, разгоняемся и мчимся неизвестно куда. Куда угодно, лишь бы ветер хлестал в лицо, мир качался, а пьянящий дурман уносил нас прочь, оставляя надежду на что-то новое за поворотом.
Нет места, более подходящего для размышлений, чем лодка, скользящая по укутанному туманом озеру. Иногда сквозь плотную завесу удается разглядеть краешек утеса. Берег то появляется, то исчезает. Терпеть не могу демонстрации. За исключением случаев, когда речь идет о том, чтобы продемонстрировать красоту. Это плавание с Сергеем напоминает мне процесс мышления: ум блуждает в кромешной тьме, но вдруг появляются проблески света. А пока мы парим в безбрежной пустоте. Без солнца не может быть и тени.
Сергей выключает мотор, и мы выпиваем в сырой тишине. Уже много часов подряд мы поглощаем алкоголь и едва держимся на ногах. Пассажир судна, идущего в тумане под управлением пьяного капитана, я лежу на канистрах и рыболовных сетях, курю и чувствую глубокое умиротворение. Я потерял любимую женщину, и больше мне терять нечего. Несчастье приказывает нам отдать швартовы. А вот счастье не дает покоя: счастливый, я всегда боялся, что мое счастье скоро закончится.
24 июня
В дни летнего солнцестояния небо устраивает грандиозные спектакли. Феновые облака волнами накатывают на горы, обнимая вершины и словно любящей рукой лаская лес и населяющих его животных, которым неведом стыд. Устроившись в гамаке, смотрю на небо. Созерцание — это слово, которым находчивые люди называют лень, дабы оправдать ее в глазах въедливых активистов, следящих