изменилась бы столь неузнаваемо и превратилась в Украину. Так называемая «погодинская теория», которая стала результатом вышеозначенных раздумий над историческими судьбами народов Восточной Европы, оспаривалась впоследствии каждым новым поколением украинских историков. В конечном счете в ней стали видеть лишь наивную в научном плане, но идеологически опасную диверсию против украинской истории. Попробуем, однако, разобраться в логике рассуждений российского исследователя.
История, как уже мыслил ее Погодин (поскольку его взгляды формировались под влиянием немецкой философии, особенно Шеллинга и отчасти Гегеля), в значительной мере является творением «народного духа», ее облик определяет народ. Истории тем и различаются, что принадлежат разным народам. И если историк видит перед собой две разных истории, значит, и создали их два различных народа. Поэтому последовательный ученый должен додумать эту идею до конца и обнаружить в прошлом такие перемены этнического состава, которые и привели к наблюдаемому ныне положению дел.
Способ разрешения проблемы, предлагаемый Погодиным, состоял в допущении, что в древние времена территория Южной Руси была заселена великороссами. Именно они заложили на этих землях начало истории, которая позднее найдет свое продолжение в истории владимиро-суздальской, а еще позднее — московской. Великороссы же и создали (еще оставаясь на юге) ту культуру и литературу, непосредственными наследниками которой станет затем Северная Русь и, в конечном итоге, Великороссия. Этим «южным» по происхождению великороссам принадлежит и тот тип государственной традиции (княжеской), из которой вырастет Московское великое княжество, а впоследствии и царство Московское.
Такое «перемещение» истории и всевозможных феноменов прошлого можно объяснить только миграцией — массовой, почти поголовной — той народности, которая, покидая края своего первоначального проживания, унесла с собой все, что ей принадлежало: язык, письменность и литературу, фольклор, политические традиции и институты. Лишь один период восточноевропейской истории мог стать эпохой подобного библейского исхода — монгольское завоевание середины XIII столетия. Монголо-татары, устроив на юге Руси разгром чрезвычайных масштабов, спалив дотла и разрушив ее главные города, уничтожив физически или забрав в плен значительную часть населения и установив суровый карательный режим, принудили уцелевших жителей юга массово переселяться в более безопасные районы Северной Руси. Ведь там все-таки сохранилась власть князей, в лесах при случае можно было переждать очередные набеги, на севере оказались восстановлены (или не в такой степени понесли урон) города. Известия о «Руськой земле» (то есть Киеве, Чернигове, Переяславе) надолго исчезают со страниц русских летописей, начиная с середины XIII века, и такое отсутствие информации должно было свидетельствовать о прекращении исторического процесса на этой территории.
Опустевшие в послемонгольские времена земли, по мысли Погодина, были заселены новым народом — выходцами из менее пострадавших от монголо-татар западных земель («с Карпат»). Этот новый этнос, заняв бывшую территорию великороссов, стал творцом иной истории, украинской, которая, следовательно, не имеет непосредственной преемственной связи с событиями периода Киевской Руси:
Малороссияне, живущие теперь в стороне Днепровской и окружной, пришли сюда после татар от Карпатских гор, где они жили, как в своей колыбели, и заняли опустошенные татарами места киевских великороссиян, которые отодвинулись на север. Малороссиянами могли быть заселены искони: Галиция, Подолия, Волынь; из Волыни малороссияне, может быть, перешли к торкам, берендеям, остаткам печенегов, черным клобукам и составили там новое племя казацкое[236].
Следовательно, возникновение новой народности — казацкой — Погодин объяснял приблизительно так же, как двумя поколениями позднее станет описывать происхождение великороссов Михаил Грушевский, — а именно смешением, метисацией. Погодин набрасывал свою теорию широкими мазками, не вдаваясь в детали и допуская оговорки, однако главные ее положения сам считал «достоверными»:
Конечно, здесь есть много еще темного, сомнительного, неопределенного; предоставим объяснение времени; а теперь удовольствуемся положениями, для меня достоверными: 1. Великороссияне древнейшие поселенцы, по крайней мере в Киеве и окрестностях; 2. Малороссияне пришли в эту сторону после татар; 3. Великороссийское наречие есть или само церковное наречие, или ближайшее к нему, то есть родное, органическое чадо[237].
Статья Погодина была написана еще в 1851 году, за пять лет до ее публикации. Именно обстоятельства периода, когда зарождались идеи Погодина, обуславливали и общую реакцию на выступление историка, в частности отзыв Максимовича. Отклик этот был принципиально отличным от той интерпретации «длинной» украинской истории, которую впоследствии полемически обнародует Грушевский и которая потом задним числом закрепится за Максимовичем[238]. Именно появившийся почти полвека спустя обзор Грушевского, для которого любая «укороченная» история Украины была «ненаучной», обозначил положительных и отрицательных персонажей дискуссии и превратил Погодина в антиукраинца, а Максимовича — в защитника украинского дела. Грушевский писал в эпоху национализма и едва ли правильно понимал (даже если и пытался) мотивы и аргументацию как Погодина, так и Максимовича. Для Грушевского оказалось достаточно обозначить позиции: в то время как Погодин отрицал киево-русское прошлое украинцев, Максимович на нем настаивал.
По каким соображениям делал это московский профессор и почему оппонировал ему малороссийский ученый, Грушевского не интересовало.
Между тем роли спорщиков стоило бы поменять на противоположные. Именно позиция Погодина была, как выясняется, проукраинской, тогда как его оппонент Максимович защищал право малороссов на наследие Киевской Руси, принципиально не выделяя украинскую историю как самостоятельную. Погодин писал свою статью после российского «открытия Украины». Великорусские путешественники уже не раз посещали Малороссию и опубликовали целый ряд соответствующих путевых заметок. К тому времени был описан общий характер малороссов, изданы сборники народных песен и дум, с энтузиазмом прочитаны малороссийские повести Гоголя. Уже оставила свой след в российской мысли ходившая в списках анонимная «История русов», и в 1846 году, за пять лет до написания статьи Погодина, ее наконец опубликовали в Москве. Словом, великорусская публика уже была вполне осведомлена, что малороссы представляют собой отдельный и вполне любезный, покладистый народ.
Конец 1840-х — начало 1850-х годов приходится, как известно, на эпоху Николая I и воспринимается как время реакции во всех без исключения сторонах культурной и общественной жизни. Эта эпоха была, однако, гораздо более сложной; и по отношению к украинцам государство порой демонстрировало весьма значительную толерантность.
Члены Кирилло-мефодиевского общества, сурово наказанные властями, воспринимались как потенциально опасные вовсе не из-за украинофильских мотивов своих трудов, а из-за славянофильской идеи будущей конфедерации народов, которая подрывала и внешнеполитический статус-кво, и легитомность европейских монархий[239]. С 1833 года, правда, существовала официальная формула «православие, самодержавие, народность», но даже она оставляла для «народности» еще довольно широкие границы толкования, при условии неукоснительного соблюдения первых двух принципов[240]. Иногда с Уваровым ошибочно связывают рождение официального российского национализма, который будто бы отрицал право других славянских народов империи претендовать на свою