побратимов в царские палаты оставалось часа два. И это в лучшем случае. Непростое дело — собирать информацию сорокалетней давности. Здесь главный дознаватель уже не торопился, не желая подвергать друзей опасности, подстерегающей их на каждом шагу в Теремном дворце.
После того как Вяземский объяснил, где располагалась тайная горница, Юрий и сам припомнил тяжелый буфет, мимо которого ходил десятки, а может быть, и сотни раз. Великий князь Василий Иванович, приказав забить дверь и заставить ее этой страхолюдиной, поступил абсолютно правильно. Потому что тайно сдвинуть с места сработанный из тяжелого дуба буфет, к тому же доверху забитый серебряной и медной посудой, и потом еще отпереть забитую гвоздями дверь не получится ни у кого. Поэтому Волков и ожидал теперь увидеть буфет на прежнем месте. Тем не менее к его появлению уродливая громадина была решительно отодвинута к противоположной стене, вся посуда при этом без разбору валялась на полу, дверь тайной горницы оказалась распахнутой настежь.
На кровати под пыльным балдахином понуро сидел государь, на коленях которого лежала какая-то книга.
— Ничего тут нет, не стоило и огород городить, — не дожидаясь, когда дознаватель поздоровается с ним, изрек Иван. — Я специально вперед тебя выехал, чтобы первым все осмотреть. Думал, найду какой тайный схо-рон, будет потом чем тебе, окаянному, нос утереть.
— Что ты искал, государь? — Волков подошел ближе и без приглашения, точно равный с равным, сел рядом с царем. — Думал отыскать здесь портрет царевича Георгия в детстве? Или подробные указания, куда мальца отправили и где его теперь искать? Так, если бы этот царевич был на самом деле, в чем лично я сомневаюсь, здесь ты бы не обнаружил его следов, потому как ты же сам мне говорил, что Соломония могла родить только в монастыре. Отсюда же она уезжала, скорее всего, еще даже не догадываясь о своей беременности. Сам ведь знаешь, сам отец, баба иногда по четыре месяца носит, не зная наверняка, что брюхата. Потому как, если бы покойный государь догадывался о ее беременности, разве он бы развелся?
Царь помотал головой.
— В толк не возьму, к чему эта заколоченная комната? Вот рубашку женскую нашел, там, — он покосился на сундук, — еще одежа и шуба, моль почти не тронула. Вот гривна, что на шею вешала. Отчего он, будучи уже женатым на моей матери, все равно приходил сюда? Двадцать лет… я понимаю, думаешь, я бесчувственный. Понимаю, любил, привык. Но все же… я думал, тут ответы, а тут ни-че-го. — Царь встал и, шаркая ногами, точно старик, направился к двери. — Когда закончишь, скажи, чтобы все, что в горнице найдете, предали огню. А здесь… — Он обвел взглядом стены. — Слуга может доверенный жить, телохранитель. Не пропадать же горнице? А с тобой после потолкуем. Устал я, Юрий Си-гизмундович. Ох как устал. — С этими словами царь положил на ложе книгу. Волков машинально прочитал: «Соколиная охота». Не оборачиваясь, государь покинул тайную горницу.
Когда его шаги стихли, Волков увидел, как к разбросанной посуде подошли три служанки, в обязанности которых, по всей видимости, входило привести здесь все в порядок.
В очередной раз дознаватель порадовался, что не привел с собой побратимов. Не хватало еще подвергать их такому риску.
Когда шаги царя сделались неслышны, Волков приступил к обыску, но что он мог найти? Он был уверен в том, что, живя в браке, Соломония была верна своему супругу, а значит, никаких писем от полюбовников здесь не могло оказаться.
Если Настасья Никитична права, после развода Соломония была настолько сбита с толку, что могла вообразить, будто супруг изгнал ее лишь за то, что они отказалась выполнить его приказ впустить к себе в опочивальню другого мужчину. Приказ, который сделал бы ее в одночасье изменщицей и великой грешницей. И задним числом она действительно призвала к себе своего единственного верного человека, дабы зачать от него ребенка. В этом случае опекун Волкова вполне мог быть настоящим отцом царевича Георгия и…
— Я не помешаю? — Тише змеи в траве, в горницу вошел Афанасий Иванович Вяземский.
Волков вздрогнул, потому что тучный Вяземский проделал это так тихо, как, наверное, может приблизиться только бесплотный дух. Правда, от этого духа сильно духманило чесноком, жареным мясом и кислым вином.
— Не помешаешь, чему тут мешать? — Волков сделал широкий жест рукой, мол, вот она, тайная комната, ничего не скрываю, смотри, пока можно.
— Да, много хлопот доставила Соломония Юрьевна, царствие ей небесное. — Вяземский пригладил пятерней волосы. — Но много от нее и радостей, много надежд.
— Какие еще надежды? — Волков отложил в сторону женскую рубаху, которую перед этим рассматривал. — Свидетелей нет, зацепок тоже. Ни тебе писем, ни чего другого. Пришлый немец переписывал местные сплетни для своего государя, а мы теперь расследуем. Смешно.
— Да нет, Юрий Сигизмундович, смешного тут мало. — Вяземский подошел к крошечному окошечку, выглянул во двор, прошелся по горнице. Выглянул из нее, нетерпеливо махнув служанкам, чтобы убирались вон. — Николай Булев, прозванный при дворе Немчином, оставил запись, в которой ясно говорится, что государь Василий III не мог иметь детей. — Он испытующе поглядел в глаза Волкова. — Следовательно, государь Иван Васильевич… — он сделал паузу, ожидая, не продолжит ли Волков, но тот молчал. — Исходя из вышеизложенного, младший из царевичей не может претендовать на престол, пока жив старший, пусть тоже бастард, но человек разумный, умеренный и… всеми уважаемый. — Вяземский погладил окладистую бороду. — Царь Иван еще ребенком отличался крайне неровным характером, склонным к припадкам безудержной ярости. Потом, женившись, он как будто немного обрел почву под ногами, но после смерти своей любимой супруги вот уже сколько лет Иван, — Вяземский понизил голос до шепота, — явно не в себе. Его склонность к жестокости вызывает отвращение и ужас. Ибо сказал патриарх Иерусалимский Марк великому князю Василию Ивановичу: «Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо: царство твое наполнится ужасом и печалью, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают».
— Не пойму, к чему ты клонишь? — Волков поднялся, намереваясь закончить опасный разговор, но Вяземский не дал ему уйти, загородив выход.
— Не знаю, был ли отцом царевича Георгия покойный государь или честный боярин, имя которого ты ныне носишь, но только известно мне, что этот Георгий рожден от великой княгини, которая до поры спрятала сына от людского глаза, чтобы, когда придет его час, мог он воссиять в величии своем. Слушай меня, Юрий Сигизмундович. В дни великого испытания мой род стоял за Соломонию, потому как правда на ее стороне, а не на стороне великого князя, который изгнал добрую