Сквозь туман сигаретного дыма Базиль разглядел группу мужчин и женщин, сгрудившихся возле столика, накрытого для ужина, сделанного в виде стойки в кафе. Это были в основном его помощники, секретарши, приглашенные друзья. Но Базиль также заметил в том углу разлапистые черные маки на белом фоне, явно принадлежавшие наряду Марго, которая действительно стояла там в окружении мужчин, а также каштановые кудряшки Полины, которые отливали бронзой из-за яркого света ламп.
— Хотите посмотреть спектакль? — спросил Мильхау.
— Да, не прочь, — ответил Базиль.
Мильхау причмокнул губами, словно Дед Мороз, у которого есть маленький сюрприз для детишек, и припрятал он его за спиной.
— Хотите коктейль? Тарелочку с жареным цыпленком под кремом? Сейчас я вам закажу…
— Я только что пообедал, спасибо.
Мильхау проводил гостя в дальний угол комнаты, где в креслах сидели Полина и Марго. Он подошел к стене и нажал кнопку. Панель стены бесшумно отъехала в сторону. Открылся вид на сцену в дальней перспективе.
— Мисс Ингелоу не пожелала сегодня вечером появляться среди публики, — продолжал объяснять ситуацию Мильхау, — поэтому я посоветовал ей с полным комфортом смотреть спектакль отсюда, сверху, и никто не догадается, что и она была в этот вечер зрительницей…
Базиль внимательно осмотрел сверху сцену.
— Но отсюда, с этого угла зрения, разве можно увидеть то, что происходит в алькове?
— Можно, когда двери широко распахнуты. Правда, перспектива скрадывает всю картину.
Базиль рассказал Мильхау историю с канарейкой.
— Отвратительно, уму непостижимо. Лазарус так привязан к бедной птахе. Она живет у него уже три года. Не могу представить, кому это пришло в голову сыграть дурную шутку с таким милым стариком.
— Но ведь такое случалось и раньше, как раз перед убийством.
— Да, я знаю. Но что могу сделать?
— Почему вам не отговорить Адеана играть сегодня роль Владимира? Можно для этой цели воспользоваться манекеном.
— Манекен есть манекен, — Мильхау надул губы, как обиженный ребенок. — Такой богатый человек, как Ингелоу, всегда может нажить врагов, но у Адеана их просто нет. Если он взялся играть роль Владимира, то это вовсе не означает, что его жизнь в опасности. Кроме того…
— Кроме того? — повторил вопросительно Базиль.
— Уже поздно…
Занавес пошел вверх. Базиль выучил эту несчастную пьесу почти наизусть и знал ее, наверное, лучше самого Сарду. Даже тот факт, что он смотрел ее под необычным углом, с высоты почти птичьего полета, абсолютно не прибавлял новизны спектаклю. Он просто от души дивился способности актеров вносить столько живости и свежей силы в эти «бессмертные» строчки:
— Четыре-четыре!
— Шесть-четыре!
— Хозяин дома?
— Слишком быстро, слишком быстро, — бормотал вконец расстроенный Мильхау.
Базиль, не отрываясь от сцены, услыхал шепот Полины:
— Они нервничают. Все как один…
Он повернулся к ней, чтобы послать ей дружескую улыбку, и заметил в глазах Марго блеск одерживаемого ею триумфа. В конце концов, это она затеяла игру — пощекотать всем нервы, подождать здесь, наверху, пока у кого-нибудь они не выдержат, сдадут, и убийца, наконец, не «расколется».
Отсюда трудно было рассмотреть лица актеров. Даже их фигуры казались до смешного маленькими. Но голоса были отлично слышны, и в каждом чувствовалась напряженность, каждый звенел, как туго натянутая струна. Они кое-как выговаривали свои слова, реплики произносились все быстрее, как будто на сцене наспех играли перепуганные до смерти начинающие любители. Все жесты, которые до этого были столь отточенными, не только на премьере, но и во время репетиции сегодня утром, были какими-то отрывистыми, расплывчатыми, похожими на стенографический вариант того, что было точно и полно написано в сценарии.
— Как я рад, что зал полон! — прошептал Мильхау. — И я знаю, вся эта публика пришла сюда из-за патологического любопытства. Ничего другого, кроме вкуса ко всевозможным ужасам, не удержало бы их в креслах на подобной пьесе.
— Мне совсем не нравится, как выглядит Ванда в своем белом платье, — заметила Полина. — Оно несколько вызывающе и никак не вяжется с этим мрачным фоном.
— Проводите меня к графу, живо!
Все гости, стоявшие возле этого зияющего провала, могли почувствовать, как затаила дыхание публика, сидящая там, далеко внизу, когда Леонард широким жестом, обеими руками распахнул двери. С этого места был виден лишь какой-то бугор на кровати — это было тело Адеана. Его рука, как и положено, свисала, чуть касаясь пола, но его лица не было видно.
— Ну хоть этот лежит тихо, — прокомментировал Мильхау.
Вдруг Адеан слегка поднял руку. Может, он просто вздрогнул, но зрители заметили этот жест. Послышался возбужденный шумок. Затем по рядам раздались смешки, несколько истеричные и совсем невеселые. Мильхау беззвучно ругался. Марго от души развлекалась. Полина была обеспокоена.
Начиная с этого момента актеры на сцене, казалось, посходили с ума. Ванда забыла свою следующую реплику, и в зале отчетливо был слышен голос суфлера. Через мгновение то же произошло с Хатчинсом. Им уже не удавалось овладеть вниманием аудитории, добиться от нее сочувствия. Самые серьезные реплики сопровождались откровенным хихиканьем в зале. Вначале Базиль подумал, что все это — результат истерического настроения публики. Затем до него дошло, что истерика охватила не публику, а актеров. Их игра была настолько беспомощной, что они сами превратили пьесу в пародию на нее. Базиль отдавал себе отчет в том, что два дня назад спектакль казался интересным и исполненным жизни не из-за текста Сарду и придуманных им ситуаций, а из-за игры актеров и всей труппы, то есть вся пьеса, по существу, была сделана актерами, их игрой.
Теперь все, что в пьесе Сарду было фальшиво, неестественно, бестолково, особенно его представление о любви, политике, выпирало, было подчеркнуто дурным исполнением. Теперь в игре актеров был заметен любой изъян. Когда Хатчинс произнес свою фразу: «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!», — какой-то мужчина в зале откровенно расхохотался, хотя, собственно, ничто не изменилось в его манере произносить эту фразу.
Даже Леонард утратил свои способности и с грехом пополам промямлил роль Греча. Род, появившись на сцене в роли доктора Лорека, был, как всегда, флегматичен, но хихиканье в зале вскоре взвинтило его нервы до предела, и он никак не мог вспомнить следующую реплику. «Явная демонстрация клинической частичной утраты памяти на основе полученного шока», — поставил диагноз Базиль.
— Боже! — пробормотал Мильхау.
— Что случилось?
— Он выпустил целых десять строк! Нельзя же открутить обратно действие и отправиться на поиски пропущенных. Так мне и надо! Лучшая моя труппа — Ванда, Леонард, Род! Они играют серьезную пьесу, а публика смеется! Ведь этот спектакль окончательно разорит меня и их вместе со мной! Что скажут критики?
Приближалась наивысшая точка действия первого акта. Доктор Лорек вышел из алькова, подошел к рампе и произнес: «Все кончено».
— Владимир! — Теперь Ванда скорее походила на призрак в своем белом платье из вельвета с верхом из горностая. Она вбежала в альков к Адеану.
— Ну поговори же со мной! — Она взмахнула своими изящными тонкими руками, словно белая лебедь, расправляющая крылья, и вдруг, издав какой-то истошный вопль, упала.
А публика заливалась смехом, смеялась, смеялась неудержимо. Как смешно сегодня переигрывали все актеры — даже великая Ванда Морли!
Мильхау помчался к телефонному аппарату:
— Занавес! — заорал он в трубку. — Дайте занавес. Объявите, что Ванда заболела! Нельзя продолжать, иначе всем нам конец. Возвратите им деньги и попросите очистить зал к чертовой матери! Но повежливее, конечно… Что, что?
Мильхау медленно положил трубку на рычажок, как будто она была для него непосильным грузом. Даже его толстые щеки провалились. Полина посмотрела на него, и в ее глазах застыл страх перед чем-то неизвестным. Марго была собрана, вполне спокойна, даже слегка улыбалась. «Что же может вывести эту женщину из себя? — подумал Базиль. — Вероятно, только удар копыта какого-нибудь обожаемого ею скакуна».
Первой заговорила Марго.
— Что-нибудь случилось? С Вандой? — спросила она совсем тихим, скрипучим голосом.
Базиль сразу же понял по ее интонации, что ей очень хотелось, чтобы с Вандой действительно что-то стряслось. Может, в этом и заключалась основная причина ее горячего желания финансировать постановку пьесы «Федора».
— Нет, — медленно ответил Мильхау. Он не сводил глаз с Базиля, очевидно, находясь в состоянии полной растерянности, ничего не понимая. — Нет, с Вандой все в порядке. Можно это понять… Я имею в виду…