Читать интересную книгу Толмач - Гиголашвили Михаил

– Василий?

Он уставился на меня серенькими глазками и неслышно сказал:

– Этоть.

– Я переводчик, буду помогать с немцами объясняться. Пошли! – говорю я, чувствуя себя Хароном, снующим по реке смерти. Только коллега Харон возил по воде, а я – по суше, по кабинетам и коридорам.

Василий покорно встает. Он в мятых штанах, в сандалиях на босу ногу, рубашка навыпуск. Проходя мимо, он обдает меня затхлой вонью немытого тела. Сальные волосы лежат на плечах. Лицо пусто-бессмысленно.

Держась от него подальше, я осторожно следую за ним.

– Куды итить?

– Направо. Где дверь открыта.

В музгостиной практикантка усаживает его у стены, наставляет аппарат и тихо говорит мне:

– Боже, что за запах!

Мне стыдно за Васю Сурова, но я молчу, пожимая плечами, – дескать, я же не могу отвечать за весь бывсовлюд? Когда Вася косолапо подходит к станку и практикантка, надев две пары перчаток, на расстоянии с невольным отвращением берет его за руку, я все-таки с неприязнью говорю ему в спину:

– Ты бы, Вася, помылся. Неудобно как-то…

На это Вася затравленно смотрит в пол:

– Хде?.. Еле жив ишо осталси. Гонют.

– Кто тебя гонит?

– А все, – флегматично отвечает он, не удивляясь ни отпечаткам, ни фотографиям, как будто уже сто лет живет в этой комнате.

– Баня тебя преследует, вот кто!.. Давай, садись вон туда! Уточнить данные надо, – говорю я ему, но практикантка просит меня побыстрее увести беженца – у нее аллергия на запахи, и она боится, что может случиться приступ:

– Идите к Тилле, там и уточните!

«К Тилле – это хорошо, там кабинет большой, можно будет подальше от этого придурка отсесть. У Шнайдера было бы плохо. А у Марка задохнулись бы сразу в его душегубке. Кроме самого Васи, разумеется. Он, видать, привычный», – думал я, идя по коридорам. Вася шаркал сзади.

Тилле был в хорошем настроении (его любимая команда вчера взяла кубок). На нем – рубашка с короткими рукавами, серый галстук.

– О, кого это вы привели сегодня, дорогой коллега? – увидев нас, засмеялся он.

– Не знаю, надо спросить.

– Спросим. Садитесь как обычно… – настраивая диктофон и просматривая папку, говорит Тилле.

Вася, поозиравшись, сел бочком у края стола, затих и только иногда украдкой скреб в ребрах.

– Он что, из сумасшедшего дома сбежал?.. Что за вид у него?.. Что за амбре?.. Бог мой!..

– Вот немец интересуется, почему у тебя вид такой?

– Хтой?.. – испугался Вася.

– Ну, вид такой грязный, чумной…

– Та я ж у бяхах, куды ишо мытьси?.. По дорохе ишо лишай схватил, дохтур сказал, мытьси нельзя.

И Вася, задрав ветхий рукав, показал мне красные пятна, а я стал лихорадочно вспоминать, жал ему руку при встрече или нет – лишая мне только не хватало к лому в костях и звону в балде!

Тилле тоже в недоумении уставился на пятна:

– Что это?

Я сказал, что это кожная болезнь, а сам он в бегах, потому и выглядит так дико.

– Но он в лагере мог бы привести себя в порядок. А эти пятна надо врачу показать.

Я перевел.

– Та был ужо… Дохтур мази дал, а сосяды в лагярю покрали, нету тяперя мази. Невязуч стал штой-то, совсем олаберный…

Передвигая диктофон по столу и готовя бумагу для записей, Тилле прервал его:

– Я чувствую, что опять начинается длинный русский рассказ о мази, которую у него украли, и о докторе, который эту мазь прописал. Давайте начнем. Пусть скажет имя, фамилию, адрес, где жил до выезда, год рождения!

– Суров, Василий, рожден в 1972 годе, сяло Бобынино Калужска облась. Чаво ишо? – тухло посмотрел Вася на меня.

– Языки какие знаете?

– А никакия.

– Было у вас еще какое-нибудь гражданство?

– Чаво? – не понял Вася, а после объяснений энергично покачал скуластым лицом: – Не, не было… Што я, шпиен?

– Почему нет документов?

– Пашпорт в мялицие.

– Родственники за границей есть?

– Чаво?.. Не. Маманя помярла, папаня ишо раньшее от сярдца. Один я жил.

– Братья-сестры есть?

– Сяструня была, да ономнясь куда-то деласи. Давно не слыхать. Хде, што, не знамо мне… – он подвигал руками, показывая недоумение и погнав по кабинету волну потной вони.

Тилле неодобрительно посмотрел на него, отъехал на кресле к окну и открыл его.

– Где учились?

– А у сяле. Восемь классков. Да не мох я эти книха читать. Глаза болять. Пользы-то с них…

И Вася обиженно завозился на стуле, поджал губы и почесал щеки в жидкой татарской щетине.

– Армия?

– Было. На два ход похнали. Очки мыл и картоху чистил.

– Где служили? В каких войсках?

– В Белоруссие. Ракеты хде. У хозчасти был.

– После возвращения что делали?

– Потом? – яростно чесанул себя под рубашкой Вася. – А разное. У нас большая села. Что у села делать надоть – то и делал. Кому навоз на ободворок, кому забор, кому крыша переложить. Всякое делал. За бутылка и за так, по дружба. Это уж кому как. Если друх, то так, а если врах – то за бутылка. Ежели там тялка резать или охород полоти… Или, к прямеру, углю грузить… У нас села большая, сельпо и махазина два. Ишо гусина ферма есть, бабья общежития рядом, ябля цялы врямя идет несусветна, комендан дажа на дошшечка напясал: «Хандоны у окна не кидать – хуси давятси». Там тожа дрова колоти или труба там чисть…

– Спасибо, ясно – работа по случаю. Дальше! – подстегнул его Тилле.

– А дальше сдялал я курфирму…

– Что? – удивился я. – Курортную фирму?

– Не, фирму курей.

– Птицеферму?..

– Ну да, курей разводить, – и Вася почему-то показал рукой от пола полметра.

– И что куроводу надо у нас? – Тилле обреченно выключил диктофон и приготовился к длинному рассказу.

Вася помолчал, горестно покачал головой, сухо ответил:

– А то надоть, что фирму отняли. Вот чаво.

– Кто отнял у вас ферму?

– Хто?.. А хто ж яво знаеть?.. – Вася меланхолично и основательно почесался и замолк до тех пор, пока Тилле не попросил его продолжать. – Я, когда маманя помярла, дом продал и сарай на селе купил, там усе смастерил, где кура живуть и нясутьси. Я ихь до полторы кила растил, а потом на птиц-фабрик сдавал, там их пасли дальша, а потома рязали. Ийцо усе моя была. Пух-перо драл понямноху. Сам усе дялал, три ход одна курятина питалси, сам по угрям кукорякать стал. Економил, дяньги собрать думал, дальша дела делать…

– Деньги на развитие производства хотел пустить, – одобрил Тилле. – Все это хорошо и похвально, но в чем суть дела?… У русских никогда не добьешься прямого ответа. Эти бесконечные долгие истории, идущие от адамовых веков!.. Попросите его быть покороче. У меня сегодня совещание в прокуратуре – албанцы покоя не дают.

Вася грустно посмотрел на меня, на Тилле, пару раз чесанул по кадыку, по ребрам и сказал:

– А дальша то, что пряшли бандюхи, сказали по сотка долляр платить в мясяц, а нет – сожжем сарай и тябя вмясте с ним. А я, правда, тама и жил с курьми. Я туды-сюды, ничяхошньки не выходить, надоть платить. Ну, и платил два ход… Потом мор был курям, вся перядохли. Потом ишо в Москва вся деньги покрали, шум-бум, корма больно дорохи стали. И крыша протякла, на рямонт не была, кудыть ишо бандюхам давать?.. Вот пряшли бандюхи, говорят, плати, а то хужее будет, мы знаем, что дяньги у тябя есть. От сука-кассирша в сбяркасса узнали, что у меня ишо пятьдесят тысяч рубли на счет есть. Я не дал. Так они ночью на грузовик прямо у сарай вперлись, всех курей передавили, кинули два лямонки, а мяня измудохали до смярти, мясяц на больничке ляжал. Ну ничего, отляжалси. И одного бандюху, ково в лицо знал, выслядил и молотом яму нога сломал…

– Ничего себе! – удивился Тилле. – Вы?.. Молотом?..

– А чаво? У мяня сила есть, моху, – сжал Вася грязный кулак и угрожающе задвигался, опять вызвав колебания вони в жарком воздухе.

– Не гони волну, – попросил я его, украдкой отодвигаясь.

– Дальше! – поторопил Тилле.