Читать интересную книгу Севильский слепец - Роберт Уилсон

26 января 1939 года, Барселона

Вчера мы вошли в пустой город вслед за танками, не встретившими никакого сопротивления. Накануне мы форсировали реку Льобрегат и уже ощутили безнадежность, тяготеющую над иссякающей волей республиканцев. Но мы не чувствовали радости победы. Мы были измотаны до такой степени, что даже не понимали, счастливы ли, что остались в живых. К вечеру мы все утихомирились, и тогда наши сторонники, увидев, что опасность миновала, отважились выйти на улицы, чтобы выразить свою радость и, конечно же, утолить жажду мести, расправившись с побежденными. Мы им не мешали.

15

Понедельник, 16 апреля 2001 года,

дом Фалькона, улица Байлен, Севилья

Фалькон опять был выброшен из сна разрядом в двадцать тысяч вольт, как будто его остановившееся сердце оживили с помощью дефибриллятора. Взглянув на часы, он увидел, что еще только шесть часов, а значит, он проспал полтора часа… вернее даже не проспал, а пробыл в состоянии какой-то летаргии. Мозг, этот странный орган, который не давал ему заснуть, терзая мыслями об отце, о гражданской войне, об искусстве, о смерти, вдруг раз — и вырубился как раз в тот момент, когда Фалькон уже решил, что сон ему, видимо, теперь навсегда заказан. Никаких сновидений. Никакого отдыха. Лишь временная передышка. Мозг, неспособный долее выносить это бесконечное переливание из пустого в порожнее, опустил заслонку.

Он с бухающим сердцем взгромоздился на велотренажер и яростно крутил педали до тех пор, пока у него не возникло настолько реальное чувство погони, что он оглянулся через плечо. Он остановился и слез с тренажера, задавшись вопросом, не вредна ли для психики такая огромная трата энергии впустую. Фиксация возбуждения. Хотя она помогала ему убежать от идущих по кругу мыслей. По кругу? Да, именно так. Он просто физически воспроизводил движение, происходившее в мозгу. Он добежал до реки, потом свернул к Золотой Башне и побежал обратно. На улицах было пустынно.

На службу он приехал первым. Сел за письменный стол, чувствуя себя одиноким в спартанской обстановке кабинета и гулкой бетонной тишине полицейского управления. Рамирес явился в 8.30, и Фалькон приветствовал его новостями об исчезновении Элоисы Гомес. Он удостоверился в этом, заглянув в комнату регистрации происшествий с непривычно молчащими телефонами. Севилья слишком устала после недели страстного поклонения Деве Марии и Бахусу, чтобы утруждать себя звонками.

Рамирес выложил на стол конверт, который забрал из компьютерного центра. Там были отпечатки всех восьми кадров с промелькнувшим на фоне кладбища человеком с камерой. Компьютерщик усилил резкость двух лучших изображений, но и это, к сожалению, мало чем помогло. Глаз не было видно, на переносицу падала тень от козырька бейсболки, нос и подбородок прятались в вороте джемпера. Открытой оставалась небольшая полоска кожи, но определить ее оттенок и фактуру было невозможно. Компьютерщик показал фотографии специалисту по системам видеонаблюдения, и тот высказал предположение, что убийцей был мужчина от двадцати до сорока лет.

— Нам это почти ничего не дает, — сказал Рамирес, — но будет чем порадовать Кальдерона. Наш первый портрет убийцы… все же лучше, чем никакого портрета.

— Но кто он? — спросил Фалькон, удивив Рамиреса неожиданной горячностью. — Действует ли он в одиночку? Или его наняли? Каковы его мотивы?

— И можем ли мы теперь быть уверены, что убитый не знал убийцу? — в свою очередь спросил Рамирес, подхватывая тон Фалькона.

— Я лично уверен. Мне не хотелось бы доказывать это в суде, но я не сомневаюсь, что он получил нужную ему информацию в «Мудансас Триана», проник в квартиру с помощью Элоисы Гомес и оставался там до прихода горничной. И все это он проделал, чтобы нас запутать.

— Тогда, мне кажется, нам надо вызвать Консуэло Хименес и с пристрастием допросить ее насчет этих снимков… а вдруг под нажимом она и расколется, — заявил Рамирес. — Ведь она единственный близкий жертве человек, и к тому же у нее есть вся необходимая информация и определенный мотив.

— На данном этапе я предпочитаю работать вместе с Консуэло Хименес, а не против нее. Я встречаюсь с ней в полдень, чтобы разобраться со всеми деловыми партнерами ее мужа и посмотреть, у кого могли быть мотивы его убить, а у кого нет.

— Разве это не позволит ей манипулировать следствием, старший инспектор?

— Вовсе нет… потому что мы будем копать и самостоятельно. Вы займетесь Хоакином Лопесом из «Sinco Bellotas». С ним стоит побеседовать. Перес отправится в муниципалитет и узнает названия компаний, связанных со строительным комитетом «Экспо — девяносто два». Фернандес пойдет в лицензионное управление и вытащит из них все возможные сведения, а потом — в департамент здравоохранения и пожарную службу, и только опросив всех, вплоть до цветочниц, всучивающих букеты посетителям ресторана, забывшим о романтике, мы оставим сеньору Хименес в покое. Так что, хотя мы и сотрудничаем с ней, она постоянно будет под прессингом.

— А как насчет местных рэкетиров?

— Если бы их что-то не устраивало, они просто сожгли бы один из ресторанов, но не стали бы мучить и убивать владельца. Однако, думаю, нам стоит их прощупать.

— А наркотики? — поинтересовался Рамирес. — Если учесть, что мы имеем дело с экстремальным поведением — с психопатической жестокостью.

— Свяжитесь с отделом по борьбе с наркотиками и проверьте, нет ли у них чего-нибудь на Рауля Хименеса или кого-нибудь из его знакомых.

Через пятнадцать минут подошли остальные члены его группы. Фалькон устроил в кабинете летучку, показал коллегам полученные с видеопленки отпечатки и каждого загрузил рутинной работой на весь долгий тяжелый день. У Серрано он спросил о хлороформе и хирургических инструментах; из больниц пока не было ничего нового, там всё еще проверяли свои запасы, и Серрано продолжил обследование лабораторий. Баэну Фалькон послал в «Мудансас Триана» пообщаться с рабочими и, в частности, выяснить, что они делали в субботу утром во время похорон Хименеса. Все разошлись, а Фалькон долго беседовал по телефону с судебным следователем Кальдероном, после которого позвонил еще и комиссар Лобо. Вообще-то Фалькон ненавидел долгие пустые разговоры, но сегодня и Кальдерон, и Лобо первыми стали прощаться. После этого он рьяно занялся канцелярской работой, чего прежде никогда не делал в понедельник с утра, особенно во время расследования, но, довольно быстро закончив, удалился на встречу с Консуэло Хименес.

Они начали с просмотра присутствовавших на похоронах. Сеньора Хименес назвала их всех по именам и рассказала, какое отношение они имели к ее мужу. Неизвестных в толпе приглашенных не было. Затем они восстановили события последнего дня, а потом и последней недели жизни Рауля Хименеса. Встречи, обеды, приемы, совещания со строителями, со специалистами по садовому дизайну и по системам кондиционирования. Она передала ему список компаний, с которыми они имели дело в последние шесть лет: одни процветали, другие прогорели, третьи не выдержали конкуренции. После сообщения Рамона Сальгадо плохо верилось в то, что единственными врагами Рауля Хименеса могли быть поставщики мяса, рыбы, зелени и цветов, которые потерпели убытки на обслуживании его ресторанов. Консуэло Хименес все чаще посматривала на свои дорогие наручные часы, и Фалькон решил, что пришло время выложить главный вопрос.

— А как насчет строительного комитета «Экспо — девяносто два»? — поинтересовался он. — Могу я ознакомиться с этими бумагами?

— С какими бумагами? — спросила она.

— С отчетной документацией вашего мужа.

— Она не здесь, — ответила донья Консуэло и вызвала секретаршу, — и не в квартире.

Услышав тот же вопрос, секретарша выдала хорошо отрепетированный ответ с таким видом, словно рассчитывала получить прибавку к жалованью. Сеньора Хименес стала торопить Фалькона, ссылаясь на то, что ее ждут дети. Фалькон, сидя в кресле, наблюдал, как она собрала свои вещи и встала у двери, барабаня ногтями по сумочке.

— Наша встреча была очень продуктивной, — сказал он вполне искренне, потому что ее хорошо обдуманный визит к нему прошлым вечером и ее выборочное содействие сегодня утром дали ему первый повод заподозрить, что ее решимоость под влиянием честолюбия могла перейти в жестокость.

Он приехал домой обедать. Энкарнасьон оставила ему большую кастрюлю астурианской похлебки — фасоль, chorizo,[65] morcilla.[66] Ему совсем не хотелось есть, но он надеялся, что жирная еда и два бокала вина нагонят на него сон. Фалькон прилег, мучимый сомнениями, правильно ли он ведет расследование. В животе — бульканье. В ногах — подергивание. Одним словом, фиксация еще большего возбуждения. Он молил о сне, но сон не приходил. Тогда он позвонил Рамону Сальгадо и, только не дождавшись ответа, вспомнил, что тот отбыл в Сан-Себастьян за сестрой, чтобы отвезти ее в Мадрид.