«Ждать придется, пока вода спадет. Не достать иначе». — Даже в мыслях Зимогоров не допускал, что увидит Семена мертвым. А вспомнив, что сидьба на двоих, спросил:
— В сидьбе ты справа от входа лежал?
— Справа.
— А может, слева?
— Справа. И теперь котомка там валяется. Ну и что?
— Справа так справа.
— Чудак ты, Зимогоров. Что, показать тебе, как я в сидьбу забрался?
— Ты расскажи.
— Шел, шел...
— Ясно.
— Дошел. Карабин в правой.
— Так.
— Стал снимать котомку. Скинул с левого плеча.
— Так.
— Перехватил карабин в левую. Снял котомку с правого и положил ее правой рукой справа от входа. Теперь все?
— Все, — сказал Федор и, прикрыв глаза, представил себе сидьбу, в которой он, правда, не бывал лет пять, поди. Она устроена у солонца. Подняться к ней можно поверху. Но это длинный путь. Короче — по правой крутой стенке распадка. Так и сделал, очевидно, Семен Васильевич. Поднявшись, надо идти вверх по косогору метров сто пятьдесят, и прямо упрешься в лаз сидьбы. Она устроена меж корней огромной липы, второй такой в округе нет. Под комлем липы вполне можно разместиться двоим. Если залечь слева, то в «амбразуру» сидьбы виден почти весь солонец и дебри справа, откуда обычно идут изюбры. Слева место удобнее. Почему же Комолов залег справа? Если лечь справа от лаза, то дальних подходов к сидьбе не видно, их загораживает толстый корень липы. Правда, тогда ветер, дующий обычно снизу, не понесет запах человека на подходящего к солонцу зверя.
«Однако... — остановил себя Федор. — Однако человек, лежащий справа от входа, пожалуй, обернувшись, не увидит в отверстие лаза склона распадка, по которому шел Семен Васильевич... Не увидит?»
Зажмурившись, Федор постарался в точности представить себе, действительно ли нельзя увидеть в отверстие лаза склон распадка, по которому поднимался инспектор, если лежать справа от входа. Егерь очень разволновался. Память словно отказала ему. Он не мог увидеть из положения, в котором находился Комолов, склона распадка! Никак не мог.
«Я не могу? Или это невозможно? — спросил себя Федор. — Все-все надо проверить. Не мое дело? Следователя? Да. Но когда сюда прибудет следователь? Через полторы-две недели. А если кто в сидьбу ненароком забредет?»
И Федор поднялся:
— Идем, Комолов.
— Идем, идем, — с готовностью ответил тот. — Только попусту. Ничего там такого нет.
— А мне ничего такого и не надо. Но посмотреть не мешает.
Солнце зашло, но в поднебесье еще было много света.
У липы, под комлем которой устроена сидьба, Федор кивнул:
— Давай.
Пригнувшись, Антон пролез меж корнями в логово. Федор за ним.
— Я думал, тут воды полно, — сказал Комолов. — А сухо.
Голос его звучал в подземелье приглушенно.
— Там вот, справа, дренажная ямка. Влага под уклон стекает.
— Что это, твоя сидьба?
— Ну! Такой свет тогда был, не темнее?
— Такой же свет. Точно такой, — не задумываясь, ответил Антон.
Он удобно устроился справа от лаза, подложил под мышку свою котомку, словно собирался провести здесь время до полуночи, когда звери обычно являются сюда полакомиться соленой грязью.
— И стрелял оттуда? Со своего места?
— Отсюда, Зимогоров, отсюда.
— Вот и посмотрели, как было дело, Антон, — задумчиво протянул Федор. Все было верно. Комолов говорил правду. Сомневаться не приходилось. Со своего места он стрелял. И попал.
«Что ж я завтра-то Стеше скажу? — с тоской подумал Федор. — Как разговор поведу? Страшнее ножа ей правда...»
— Такой человек погиб!
— А мне, думаете, не жалко! Так что поделаешь... — произнес Антон. — Случилось так случилось. И все тут. Ну убейте и меня кстати. Только не убьете. Не подведете под расстрел.
«Почему Комолов все наперед продумал? — опросил себя Федор. — Время было? Жестокий он и черствый, как бревно, которому все равно, на кого падать, кого давить? «Не подвести под расстрел»... Слова-то какие! Бывалого человека. И почему такая уверенность в безнаказанности?»
— Тебя, Комолов, значит, не «подвести под расстрел»? Заговорен, что ли?
— Слово, выходит, знаю... Закон называется.
— Да-ак, — крякнул Федор.
— Вот тебе и «дак».
— С медведем здесь советовался?
— И без медведя были... — запнулся Комолов, — ...было времени достаточно. Не то вспомнишь, Зимогоров, когда дело до такого доходит.
— Да, смекалки тебе не занимать... — глухо проговорил егерь.
А Комолов сказал убежденно:
— Я правду говорю, Зимогоров. Все как есть! Стреляно из моего карабина. Нарезы на пульке сличите. Можно и экспертизу не делать. Сам во всем признался. Чего ж еще?
— Вера дело великое... — кивнул Федор. — Ладно... Пошли отсюда.
Выбираясь через лаз, Комолов вдруг подумал, что ему признаться в несовершенном убийстве было легче, проще, нежели в том, что пуля, которую найдут в теле инспектора, окажется егеревой. Подобных больше ни у кого нет. Это точно. И Гришуня подтвердил, узнав, что обойму Антон стащил у егеря из стола. Убойные! Ведь как однажды обнизил, прицелившись, а зверя все же свалил.
Когда Антон увидел эти патроны в неплотно задвинутом ящике стола, то по внешнему их виду сразу решил, что они особые. ...И не сдержался!.. А егерь, выскочивший из комнаты на зов жены, ничего и не заметил. Да и как? В ящике таких патронов добрая сотня валялась. Не пересчитывал же их Зимогоров после того, как Антон отметился у него на кордоне.
«Ничего, пусть егерь поудивляется, признав свою пулю», — решил Комолов, но признаться в воровстве было противно.
Федор вылез вслед за Комоловым. Комолов двинулся было прежней дорогой, но Федор сдержал его:
— Давай, Антошка, верхом...
— Пошли...
V
— Где это вы пропадали? — спросила Стеша, когда Зимогоров и Антон вернулись к костру у балагана.
— Да вот Комолов исповедовался... — ответил Федор.
Стеша увидела связанные руки Антона и возмутилась:
— Зачем это? Безобразил Антон?
— Так надо, — не глядя жене инспектора в глаза, пробурчал Федор. — Потраву зверю бессмысленную делал.
— А когда Семен сюда вернется?
— Не знает Антон. Ничего он толком не знает, черт его побери. Вы не... не особо того... переживайте. Тайга...
«Конечно, тайга... — подумала Стеша. — Вернется Семен, коль вещи его здесь. Подождем. Разберется с безобразиями Антона и придет».
Антон выглядел, словно двоечник, бравирующий своим незнанием, и лишь поэтому Стеша решила пока не спорить с Зимогоровым, искренне считая, что связал он Комолова сгоряча.