Вся кровь бросилась в лицо Поддубному.
-- Как вы смеете! Если найду нужным, то заберу, вас спрашивать не стану. Понятно? Но если бы вы... да, да, если бы вы... я не стал бы пикировать в землю. Мальчишка!..
"Мальчишка... Он назвал меня мальчишкой!" -- Телюков весь дрожал, в лице его не было ни кровинки. Он стиснул зубы, скулы пошли желваками. В охватившей его ярости он не находил слов.
Поддубный вплотную приблизился к нему.
-- Я пропустил мимо ушей вашу болтовню по поводу формулы воздушного боя... Но я не потерплю, слышите вы, не потерплю, чтобы вы высказывались в таком тоне об этой девушке. Вы за кого меня принимаете, старший лейтенант?
В ярости Поддубный мог наговорить много лишнего. Но он быстро остыл. Одержал верх здравый смысл. Нельзя было забывать, что перед тобой молодой взбалмошный человек, потерявший голову от ревности.
"А ты? Разве ты сам не страдал? -- вспомнилось ему. -- Ведь страдал... Места себе не находил..."
А другой голос, заглушая голос рассудка, нашептывал: "Но когда узнал, что горько разочаровался и обманулся в Римме, одним взмахом отрезал все. Так и только так нужно поступать, когда не чувствуешь взаимности. Глубоко скрыть свои чувства, не навязывать себя другому! Легко это? Нет, нелегко. Но на то ты человек, чтобы уметь владеть собой, да и вообще, что это за летчик, который из-за женщины ничего не видит в кабине самолета? Раз сел в кабину -для тебя ничего не должно существовать, кроме самолета. Ты -- летчик. Ты -воин. Слетал, выполнил задание -- пожалуйста, отдавайся своей любви. Но опять-таки, не будь дураком, не унижай себя понапрасну. Ищи любви там, где она ждет тебя!"
Нет, не мог всего этого сказать Поддубный. Телюков превратно истолковал бы его слова.
В каком все-таки сложном положении очутился он...
Телюков не отступил, когда майор приблизился к нему вплотную, и они какое-то время стояли друг против друга, как борцы, готовящиеся к схватке.
В эту минуту подошел замполит Горбунов.
-- Майор Поддубный, прошу ко мне! А вы, старший лейтенант, поезжайте домой.
-- Чего это вы, Иван Васильевич, коршуном налетели на человека? -спросил замполит, оставшись с Поддубным наедине. -- Телюков, можно сказать, из гроба поднялся, а вы сразу, не дав человеку опомниться, мораль читаете. Не он, а мы с вами, руководители, виновны прежде всего в том, что случилось.
-- Позвольте, Андрей Федорович, я вас что-то не понимаю...
-- В т ом-то и дело, что вы не понимаете, простите за грубую откровенность. Вы готовили летчиков к стрельбе? Вы утром были на построении? Были. Почему же вы не поинтересовались, можно ли Телюкову вылетать? Почему не заглянули в душу человеку? А вам-то больше, чем кому-либо, должно быть известно, что у него на душе...
-- Вы предполагаете...
-- Да, я предполагаю.
-- Он сказал об этом?
-- Нет, он не сказал. Мне стало известно, к сожалению слишком поздно, что Телюков в субботу и в воскресенье не ночевал дома. А утром приехал на ашхабадском такси... Чуть-чуть не потеряли мы летчика и товарища из-за своей слепоты. Я, конечно, ни в какой мере не оправдываю Телюкова...
-- Андрей Федорович, -- прервал его обескураженный Поддубный и запнулся. -- Я, конечно, погорячился... Да, нехорошо. Но понимаете, Андрей Федорович, я не могу... да, не могу уйти от Лили...
-- Любовь? -- улыбнулся замполит, который все еще был строг и сердит.
-- Любовь, Андрей Федорович.
-- М-да, -- замполит почесал подбородок. -- Узелок завязывается крепкий. Да я так понимаю: если любовь взаимная, то тут и аллах бессилен.
Немного поразмыслив, он сказал:
-- Отстраним Телюкова от полетов, а там посмотрим. А вы пока не трогайте его.
Семен Петрович не позвал к себе Поддубного для доклада, видимо, ему было известно то, что сообщил замполит о Телюкове.
И так горько, так тяжело стало на душе у Поддубного, что он готов был пойти к Телюкову и извиниться перед ним. И он, возможно, сделал бы это, если бы тот не опередил его.
Прибыв с аэродрома домой, Телюков задумался над тем, что его ждет. Прежде всего, конечно, отстранят от полетов...
Полеты!
Надо быть летчиком, и только летчиком, чтобы понять, почувствовать всем своим существом, что такое полеты. Один раз слетаешь, и тебя уже неудержимо влечет ввысь, на подвиг. А он, этот подвиг, здесь, рядом с тобой, в кабине, поднимается в стратосферу, идет навстречу солнцу, проносится над песками, над морем, над горами...
Человек, казалось бы, обыкновенный человек, а летает в пространстве, опережая скорость звука... Горы, пески, моря, города -- все остается позади. Ты мчишься, огибая планету на послушной воле человеческого разума стальной стреле.
Не пустить летчика в полет -- все равно что обрезать орлу крылья, лишить его родной стихии. А похоже на то, что не пустят. И он сам виноват во всем. Конечно, сам! Дурак и тот мог бы заметить, что Лиля не любит... А он еще наговорил дерзостей майору... И это после столь постыдного случая на полигоне! Да, надо сейчас, сию же минуту, пойти к майору и извиниться.
"Иди, иди, Филипп Кондратьевич, если ты еще не утратил офицерской чести..." -- убеждал его внутренний голос.
И поздно вечером, чтобы никто не видел, он пошел к майору.
Поддубный принялся было за подготовку к занятиям по воздушному бою, но ничего не соображал. Он отложил конспект и засмотрелся в окно. В коттедже командира полка все окна и веранда были освещены. Электрический свет золотистой пылью рассеивался в темноте, волшебной дымкой окутывал кроны деревьев, придавая им сказочную пышность и красоту.
Поддубный знал: там, под деревьями, его ждет Лиля. Она будет ждать и завтра, и послезавтра. Его неудержимо влекло туда, но он пока не пойдет... не может...
В дверь кто-то постучал.
-- Войдите.
Телюков плотно прикрыл за собой дверь, остановился посреди комнаты.
-- Товарищ майор, я пришел извиниться, -- сказал он. -- Не прощения, а извинения прошу. Заслужил ли я гауптвахту или суд офицерской чести -- не знаю: что заслужил, за то и отвечать буду. Но извиниться так или иначе должен. Погорячился. Наговорил глупостей.
Телюков держался прямо, гордо подняв голову, как бы подчеркивая свое офицерское достоинство, которым он дорожил больше всего.
Поддубный не ожидал, что дело обернется таким образом. В один миг Телюков как бы преобразился в его глазах. Он уже видел в нем не бесшабашного удальца и не кающегося юнца, а настоящего советского офицера с искренним и горячим сердцем.
-- Я, кажется, не меньше вашего погорячился, -- сказал Поддубный и встал из-за стола. -- Видите ли, я не знал, что вы... Что вы ездили... Садитесь, пожалуйста.
-- Я проявил позорное малодушие, товарищ майор. Если вы позволите, я попрошу вас вот о чем...
-- Говорите откровенно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});