Впереди бурлила стена облаков. Именно стена, просветов нет ни внизу, ни вверху, ни справа, ни слева. По сути, облака представляли собой одну тучу, огромную, грозовую, клубящуюся зелеными переливами. Внутри нее плясали молнии, вспыхивающие каждую секунду, высвечивая ломаные рисунки.
Пилоты громко кричали, во всем этом гаме я сумел разобрать только отдельные фразы: «Поднимайся! Срочно вверх!», «Слышит нас кто-нибудь?», «Да что же это такое?!»
Подниматься бесполезно – я видел, что туча гигантская и движется на нас с огромной скоростью, пилот просто не смог бы поднять самолет на достаточную высоту, чтобы избежать встречи с нею. Спускаться вниз тоже нет смысла – я не видел нижний край тучи, но не сомневался, что он далеко, очень далеко внизу.
Это ловушка. Причем не природная. На нас надвигался искусственно созданный грозовой фронт. И его могло создать только одно существо на планете – Белый Ферзь. Но откуда у него столько сил? Даже мне, с моими ресурсами, сотворить подобное было бы чертовски сложно... Хотя нет... Попросту невозможно... Откуда же у него столько сил?..
Оценив мощь созданного Белым урагана, я понял, что в данном случае мы бессильны. Это ловушка, предназначенная для нас с Дженни. Что бы мы ни сделали, она захлопнется.
Я развернулся и спокойно отправился обратно в экономический класс. Проходя мимо спящих джентльменов, я чуть не упал от очередного толчка, еле сумев сохранить равновесие. Зайдя в визжащий от ужаса салон, я подошел к Дженни. Она сидела, спокойно глядя в иллюминатор.
– Впереди гроза, созданная Белым, – сообщил я.
– Я вижу, – спокойно сказала она, по-прежнему глядя в иллюминатор. – Километров двадцать в высоту и километров тридцать в ширину. Забавно, он выбрал очень странную конфигурацию... Обычный невод...
Я уселся рядом со своей Королевой. Невыразимая апатия овладела мною, мне не хотелось ни суетиться, ни искать спасения. Тем более что спасения все равно нет. Я повернулся к Дженни и сказал:
– Я надеюсь, ты понимаешь, что, когда самолет попадет в эту тучу, все здесь погибнут, включая и нас?
Дженни оторвалась от иллюминатора и посмотрела мне в глаза.
– Да, понимаю, – медленно произнесла она.
Потом снова отвернулась.
– Почему он выбрал форму невода?.. – услышал я ее рассеянный голос, но ответить не успел.
Через мгновение мы влетели в объятия тучи, и последним, что я увидел, была темная пустота, стремительно пронесшаяся по салону ко мне и Дженни...
* * *
Он сидел на троне и старательно пытался сдержать зевоту. Золотые тронные львы тоже явно умирали от скуки. Он гладил их по металлическим гривам, глядя на огромный, богато украшенный руками искусных мастеров, зал: колонны снизу доверху инкрустированы серебром, пол выложен черно-белым мрамором с вкраплениями гигантских алмазов, вдоль всего зала расставлены огромные сундуки с серебром и золотом, с подарками от просителей.
Скучно. Он думал о том, что Ему еще предстоит изречь три тысячи притчей и пять тысяч песен о свойствах всех растений, птиц и животных, Он думал обо всех судах, которые должен провести. И, рассматривая перстень у себя на пальце, Он думал о Белых, которые могут вскоре появиться в Его царстве.
В зал вошел слуга и, склонив голову, приблизился к трону. Не поднимая глаз, слуга в который раз стал завывать:
– О, мудрейший из мудрейших, знающий устройство мира, начало, конец и середину времен, и все сокровенное и явное!
Он зевнул. Все равно слуга не видит.
– Твоего суда молят две женщины.
Он перестал гладить льва и сказал:
– Что за нужда привела их ко мне?
– Они хотят, чтобы ты рассудил их, великий Шеломо. Обе они утверждают, что являются матерями одного и того же младенца. Рассказывают они о том, что обе живут в одном доме, обе недавно родили, но одна из женщин – какая из них, непонятно – не уберегла своего сына, и он умер. Тогда одна из них подменила своего мертвого ребенка на младенца живого, и теперь каждая отстаивает свое право на материнство. Они уже обращались ко всем мудрецам нашей земли, но никто не смог рассудить их.
– Приведи их.
Ну-ну. Первый суд. И вероятно, довольно простая задача.
Через некоторое время в зал вошли две женщины и все тот же слуга, несший младенца, завернутого в тряпки, – сверток молчал, словно внутри лежал не ребенок, а кукла. Женщины похожи, как сестры, но одна держалась высокомерно и уверенно, другая ж, явно изможденная всеми этими событиями, казалась бледной и подавленной.
Ему достаточно одного беглого взгляда на просительниц, чтобы все встало на свои места. Ясно, что изнуренная явно хочет поскорее домой, к очагу, баюкать младенца и петь ему колыбельные.
Не успели они дойти до Его трона, как Он уже знал, кто настоящая мать младенца.
Женщины упали к Его ногам, склонившись до пола.
– Поднимитесь, – приказал Он.
Он не выносил унижающихся женщин. Они поднялись. Та, что держалась высокомерно, заговорила первой. Перечислив все Его титулы, она наконец перешла к делу:
– ...Эта самозванка, утверждающая, что ребенок ее, несколько раз пыталась отнять его у меня, хотя никому из мудрецов, к которым мы приходили, не смогла доказать, что она – его мать.
– Но и ты не смогла сделать того же, – сурово произнес Он. – Довольно объяснений. Обе вы утверждаете, что ребенок – ваш. Правда ли это?
Женщины кивнули.
– И никто из вас не смог доказать свое материнство?
Женщины покачали головами.
– Ты говоришь, что твой ребенок жив, а ее мертвый, а ты говоришь: мол, нет, мой ребенок жив, а твой мертвый.
Женщины молчали.
Он поднялся, вытащив из ножен у трона свой кривой меч.
– Ну что ж, раз вы обе претендуете на него, то самым мудрым будет то, что не огорчит ни одну из вас. Каждой – по половине младенца!
С этими словами Он занес меч над свертком.
– НЕЕЕЕЕЕТ!!! – закричала одна из женщин, заслоняя ребенка своим телом.
Он в растерянности остановился, глядя, как высокомерная женщина прижимает к груди плачущий сверток. Изнуренная же стояла, безразлично глядя себе под ноги.
– Отдайте ребенка ей! – кричала высокомерная женщина, и слезы ее капали на пол. – Только не убивайте его!
– Ну уж нет, пусть же не будет ни тебе, ни мне, – внезапно проговорила изнуренная. – Руби его, о, великий Шеломо!
Он опустил меч. Вот тебе раз. Хорошо, что сразу не стал утверждать: кто мать, а кто не мать. Опозорился бы.
– Вот настоящая мать младенца, – возвестил Он по возможности твердым голосом, указывая на высокомерную женщину...
Когда все ушли, Он со вздохом вновь уселся на трон и задумался. Надо быть повнимательнее со своими предчувствиями. Интуиция, как выясняется, может сыграть плохую шутку. А ведь впереди еще столько лет правления, столько судов и философских поединков! Держись, Шеломо. Держись, Соломон.
Кто сказал, что быть королем – просто?..
Мат
Ловушки, ямы на моем пути —
Их Бог расставил и велел идти.
И все предвидел. И меня оставил.
И судит! Тот, кто не хотел спасти![6]
Омар Хайям
Гильгамеш с интересом разглядывал Его, а Он с интересом разглядывал Гильгамеша. Царь Урука стоял перед Ним, человек, слава о котором дошла даже до этого захолустья. Уже пять лет как Он, оставив суетной мир, поменял ратную жизнь на любовь. Его жена стояла рядом, держа Его за руку.
Гильгамеш строен и силен – мощь чувствуется в каждом мускуле его крепкого тела. Он стоял перед Ним на одном колене и ждал разрешения заговорить.
Вздохнув, Он поднял руку в разрешающем жесте.
– О великий Ут-напишти, – произнес Гильгамеш. – С большим трудом нашел я тебя и хочу задать лишь один вопрос.
Он ничего не сказал в ответ, продолжая внимательно рассматривать Гильгамеша. Великий воин явно волновался. Интересно, что именно он хочет спросить.
– Из уст мудрецов узнал я, что ты единственный смертный, обретший бессмертие, – продолжал Гильгамеш. – Мой друг Энкиду пал по вине богов, очи мои застилают слезы, и мысли мои лишь об одном: что есть смерть? Ужель и я когда-нибудь умру?
Прикрыв веки, Он погладил курчавую бороду. Нелегкий вопрос задал Ему Гильгамеш. Что ответить великому воину? Будь на его месте кто-нибудь другой, можно было бы просто отослать его к демонам, но не Гильгамеша. Этот шумерский герой войдет в историю... И ему нужно помочь.