Читать интересную книгу Моя сумасшедшая - Андрей Климов

— Не помню такого.

— Значит, было…

— Андрей Любомирович, — Булавин поморщился. — Ну какое это теперь имеет значение? По-моему, ты так и не определился до сих пор, что за погода на дворе. Жизнь человеческая не стоит ни гроша, а ты: было, не было! Как поступишь с этим? — он кивнул на стол, где валялась распотрошенная рукопись.

— Откажусь публиковать.

— Одобряю. И без тебя напечатают. Раз Шумный попал в черный список, то их уже не остановить. Но, учти, следующим можешь оказаться и ты.

Филиппенко поднялся, прошелся из угла в угол.

— Может, уехать, Саша? Забрать семью, продать к лешему эту хату и махнуть куда-нибудь в глубинку?

— И что ты там будешь делать? Сыроежки солить? Учительствовать? Не выйдет. Таких, как мы, по-доброму не отпускают. Либо ты верный раб, либо совестливый покойник. Или как Хорунжий. Вот и весь выбор.

— Ладно, — Филиппенко нахмурился, глядя в пол. — Не будем об этом. Тебе известно, где сейчас Игорь Богданович? Поговаривают — в Москве?

— Не скажу. А строить догадки не берусь, — Булавин поднялся из-за стола и, прихватив сверток, направился к двери. Остановился возле Филиппенко, взял за плечо: — Татьяна Михайловна здесь уже неделю. Дети в Москве… под присмотром. — Булавин быстро взглянул, и Филиппенко только сейчас обнаружил, какие у него сухие и измученные глаза. — Я знаю, что вы были добрыми друзьями, вместе поднимали издательство. Но видеться с ней я тебе настоятельно не рекомендую. Такие, брат, дела… К тебе, Андрей, еще не раз будут соваться. Пока им твой норов не надоест. Не отвертишься… — он помолчал и добавил: — Пойдем, пора мне. Давай, выпроваживай…

На следующий день, в полдень, Андрей Любомирович вызвал машину из гаража издательства и попросил шофера отвезти рукопись в город. Перед этим долго беседовал по телефону — сначала со своим заместителем по типографии, затем с главным редактором и наконец с секретаршей Таисией Степановной. Секретарше было поручено: как только Иван Митрофанович Шуст объявится, вручить ему рукопись и сообщить, что в публикации отказано. Без объяснения причин.

Что касается самого Андрея Любомировича, то он берет отпуск по болезни на неделю-другую — простуда, Таисия Степановна, оказалась с большим подвохом. Бронхит жесточайший, доктора категорически настаивают на постельном режиме…

8

«— Люди вообще редко умеют использовать головной мозг по назначению, — с вызовом заявил Мальчик. — Согласны?

Я пожал плечами. С тех пор, как он начал более-менее регулярно навещать меня, прошло немало времени, и Мальчик изменился. Больше определенности в чертах. Гладкие темные волосы отросли и полностью скрыли чуткие, слегка оттопыренные ушные раковины. Острый подбородок, приперченный пробивающейся щетинкой, жесткий, почти неприязненный взгляд. И новая манера — он все время двигался внутри своей просторной одежды, будто там полным-полно мелких волосков после стрижки. Хотя это могло означать всего лишь нетерпение, спешку или раздражение.

Я и в самом деле оказался не так понятлив, как ему хотелось бы.

В наших беседах, в отличие от прочих видений, меня посещавших, не было ничего метафизического. Я чувствовал только одно — дистанцию во времени, но что это за дистанция и как она велика, так никогда и не посмел спросить.

— Согласен, — сказал я. — Вообще-то это трюизм. Такой же, как целая куча подобных. Например, про совместную жизнь. Один запомнил одно, другой — другое. И если воспоминания об одном и том же так различаются, какая же она совместная?

Странно было слышать звук собственного голоса в пустой комнате.

Мальчик натянуто рассмеялся…»

Позже Олеся могла вспомнить едва ли не каждое слово из записей Петра Хорунжего. В отличие от Юлии Рубчинской — та прочла в спешке, ужасаясь и не смея поверить, и, лишь когда все случилось, вернее, начало происходить именно так, а не иначе, окончательно убедилась: вымысла и игры воображения в них не больше, чем в приходских книгах, где регистрируют даты смерти, крещения и совершения браков.

«…Мальчик натянуто рассмеялся, а я продолжал:

— Мы все время говорим вроде бы об одном и том же, а имеем в виду разные вещи. Контуры слов размыты. Слова повисают в воздухе, но не достигают цели. Не связывают, как должны бы.

— Не стоит особенно заморачиваться, — отмахнулся он. — Все дело в сумасшедшей разнице между тем, что происходит с нами и без нас. И то, и другое имеет отношение к реальности, но реальность эта разного качества. Вас ведь не особенно волнуют события нашего времени — с вашей точки зрения их вообще еще нет, следовательно, и тревожиться нет причины. У нас свои проблемы. Плюс несовпадения понятий. Вот и выходит полный, как говорится, когнитивный диссонанс. И все-таки — мы же способны обсуждать кое-какие вещи, значит, они, несмотря ни на что, существуют и в моей, и в вашей реальности.

Я снова не задал вопрос, который зудел у меня на языке. Насчет „нашего“, то есть его, времени. И двинулся окольным путем.

— А кстати, как это вообще может быть? Я имею в виду наш разговор.

— До сих пор не знаю. Не берусь объяснить. Это все телефон. И еще хаш.

— Что?

— Хаш. Трава. Ну конопля, для ясности. Легкий наркотик — так это теперь называется. Случалось пробовать?

— Нет. Никогда не интересовался.

— Полезная штука. Когда все поперек, позволяет подняться над ситуацией.

— Это я понимаю. Алкоголь тоже подходит.

— Не совсем. Даже наоборот. А вообще-то удивительно. У вас, оказывается, было полным-полно наркоманов. В том числе и в партийной верхушке. Только никто их в упор не видел.

— Причем здесь телефон?

— Сейчас объясню. Дело в том, что телефон — это не то, что вы думаете, когда я произношу слово. Вернее, категорически не то. Вот, — он протянул руку, в которой была зажата та самая вещь, которая привлекла мое внимание еще тогда, когда я увидел Мальчика впервые. Он с ней не расставался. Плоская штука размером меньше дамского портсигара отливала платиной и светилась. Никаких проводов. — Это он и есть.

— Это? — удивился я. — А где же…

— Нету, — сказал он. — Ничего такого, к чему вы привыкли. Беспроводная связь четвертого поколения. Раньше я мог поговорить с любой точкой на земле, хоть с мысом Горн. Правда, сейчас что-то разладилось. Кроме того, это еще и фотоаппарат, устройство для записи голоса, музыки и движущегося изображения, машинка для вычислений… в общем, много всякого. Главное в том, что их пять миллиардов. И половина этих придурков носятся со своими телефонами, как с игрушкой из секс-шопа.

— То есть, насколько я понимаю, такой… э-э… аппарат имеется буквально у каждого?

— Ну да. Кое у кого даже несколько. И все они постоянно связаны между собой. Наподобие клеток в мозгу: одни спят, другие бодрствуют, третьи заняты своей интимной жизнью… Нет, все гораздо сложнее, но это трудно объяснить. Какие-то квантовые эффекты. А когда к этому добавились глобальные компьютерные сети… — тут он съехал на такие вещи, в которых я ничего не смыслю. Думаю, и специалист встал бы в тупик.

— Одним словом, — закончил Мальчик, — теперь уже никто не в курсе, что там творится в электронных сетях, даже те, кто думает, что ими управляет. Они сами по себе — и точка, а наш с вами разговор — прямое и наглядное тому подтверждение. Если бы я еще знал, какое отношение ко всему этому имеет муха…

— Какая муха?

Он уставился прямо перед собой, смущенно улыбнулся, почесал щеку, и всякое сходство с молодым Гоголем тут же пропало.

— Тут, собственно, вот что… Когда я… Нет, не так. Попробую начать с другого. Это случилось, когда я наткнулся в собственном парадном на труп.

— Труп?

— Ну. Обычный труп, теперь их полно всюду — с тех пор, как жратва из гипермаркетов стала несъедобной. Но дело было задолго до того. Этот просто умер. Пружинка раскрутилась…

Сквозь все, что он говорил, проступали довольно странные контуры. Возможно, от меня что-то ускользало. Что-то очень важное, чего я пока не мог схватить.

Мальчик пожал плечами, словно извиняясь.

— Он лежал на площадке возле мусоропровода этажом ниже. Куча засаленного тряпья, из-под нее — лужа, не кровь, с краев уже подсохшая. Лица не видно. Спускаться я не стал, уж очень от него разило, но и на расстоянии было видно, что человек мертв. Позвонил куда следует и пошел к себе. А что мне еще оставалось?

Я кивнул — мол, вполне согласен.

— Не знаю, — заколебался он, — но как-то все это меня… вставило, что ли, как сейчас говорят. Я заперся, у меня было чуть-чуть красного масла, а эта штука посильнее травы раз в сотню — пара капель в обычную сигарету, и готово дело. Закурил, и, знаете, как это бывает: сперва начинает тонко звенеть в ушах, потом сознание сжимается в микроскопическую точку, а уже из этой точки начинает раскручиваться по спирали такое, что и не понять, где что. Но очень ярко и крупно. Время вообще куда-то пропадает или жутко тормозит, и ты вместе с ним… Собственно, этого я и добивался. Я лежал на диване и стряхивал пепел в ладонь. Окно стояло настежь по случаю жары, хотя был сентябрь, во дворе орали пацаны, а мобильник валялся на ковре рядом с диваном…