Читать интересную книгу Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Да какое значение все это имеет сегодня, когда я смотрю на голубизну Большой Гавани, слышу поплескивание проплывающих на заре лодок, а с наступлением сумерек зорко вглядываюсь в малейшие отблески света на море? Словно все еще может вернуться на круги своя…

Наш первый вечер в доме у Большой Гавани кажется мне и далеким, и близким одновременно.

Тут была истинная колония, которую я начала для себя открывать. Та, что ждет не дождется мужчин с другого конца света, которые, покорив ее, будут над нею властвовать. Мужчин, похожих на капитана Мерьера, Жана Франсуа Мерьера, мужчин, что умеют держать язык за зубами и никогда не выдадут никаких тайн. Да, истинная колония, отнюдь не похожая на то, что я увидала в Порт-Луи. Я вроде как захмелела, и, без сомнения, не только из-за моих открытий.

Мы обменялись в пути лишь несколькими словами. Приключения начнутся по окончании путешествия. Из малодушия — или из гордости — мне неохота распространяться об этих первых днях, когда я была всего лишь влюбленной, так как была влюблена и только-только училась любить. Ни одной моей спутнице не была дана эта радость. Я не последовала за незнакомцем, а выбрала человека, который меня привлекал. Ради которого я была готова на все, хотя и не говорила этого, — мы и в дальнейшем держались предельного целомудрия в наших речах.

Странная вещь! В те дни я совсем перестала мучить себя вопросами. Может быть, потому, что все было слишком ново вокруг. Мне казалось невероятным уже одно то, что в мою жизнь вошел мужчина, которого я ежедневно должна ублажать, создавать для него уют и даже готовить ему еду! А главное, привыкать к тому, что он всегда рядом, к разговору на «ты» и к его имени, которое прежде я никогда не произносила. До сей поры я знала одно всеобъемлющее обращение — капитан, и вот приходилось вполголоса называть его имя. Это давалось труднее всего.

Мне были представлены пятеро числящихся за поместьем рабов. Две женщины, трое мужчин. Они жили в пристройках к конюшне и птичнику. Одна из двух женщин, Руби, помогала мне по хозяйству, а ее муж, Купидон, исполнял обязанности управляющего. Жаннетон, Нестор и Леандр в основном работали в поле, обслуживали конюшню. У нас имелось две лошади, потом мы построили хлев для скота.

Эти пять рабов по-прежнему здесь, среди тех, что появились позднее, и я, наверно, не ошибусь, сказав, что, кроме сердечной привязанности, нас еще связывают общие воспоминания.

Десять лет спустя я иду по кругу и пребываю в страшных сомнениях, будто стараюсь вломиться в запретную зону. А ведь в каждое из мгновений этого десятилетия я вкладывала свое сердце, свой разум, всю свою кровь.

Хорошо ли, дурно ли я поступила — эти слова для меня никакого значения не имели. Важно было другое — вечное ожидание. На побережье, в саду, на балконе или облокотившись на подоконник, я только и знала что ждать. Дом впадал в забытье, не раздавалось ни звонких раскатов смеха, ни голосов, исчезала, рассеивалась даже преследовавшая меня тень… Потом все опять обретало простую жизнь и простые краски. Да, простые — я понимала это теперь, — несмотря на самые разные трудности, внешние или внутренние.

У меня за плечами долгая цепь дней, длинное расстояние отделяет меня от минуты, когда в нотариальной конторе Порт-Луи я вдруг заявила нотариусу о своем отказе, повинуясь всем существом своим данному мне безмолвному приказанию и не боясь скандала. «Нет». Стоило мне согласиться, произнести безвозвратное «да», как я оказалась бы в жалком именьишке и моя жизнь стала бы точно такой, как у прочих моих подруг, за исключением Луизы. Мне не пришлось бы играть в фермершу, я бы ею была — бедно одетой, растрепанной, измочаленной неблагодарной работой, изможденной ночами без сна, ежегодными родами… Такой и предстала передо мной Теодоза Герар в нашу последнюю встречу. А ведь это было уже ее второе замужество. Теодоза Герар, такая хорошенькая в то время, когда мы плыли на «Стойком»…

Второй помощник, господин де Префонтен, был, по-моему, в нее немного влюблен. А она краснела, когда он крутился где-нибудь рядом или когда, проходя по палубе, бросал ей с милой улыбкой приветливое словцо. Удалось ли им встретиться наедине? Не думаю и сожалею об этом. Им хоть было бы что вспоминать. По прибытии на Иль-де-Франс второй помощник поступил на «Венеру», и уже больше никто не слыхал ни о нем, ни об этом судне. Впрочем, к его отплытию Теодоза уже была замужем. Словно кому-то назло она первая вышла замуж из всех, кто плыл тогда вместе с нами на «Стойком»…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Едва я произношу название нашего корабля, как все воскресает сызнова, но вперемешку, в настолько запутанном виде, что я становлюсь в тупик. Моя прирожденная непокорность; готовность к отпору, и даже довольно дерзкому, смогли наконец проявиться совершенно свободно. Я не злоупотребляла этим, но знала, что эти изъяны характера — мое единственное оружие. И тем не менее я с удовольствием вспоминаю того ребенка, коим была, когда мы впервые взошли на борт «Стойкого». Мне тогда минуло восемнадцать, я все увидела в новом свете.

Итак, «Стойкий»: водоизмещение триста пятьдесят тонн, семьдесят человек экипажа. При попутном ветре мы шли хорошо, дни пролетали быстро. Зато во время мертвого штиля паруса самым жалким образом повисали вдоль мачт, время тянулось медленно, судно чуть покачивалось с борта на борт. Дышать становилось нечем, мы задыхались. Рацион воды рассчитывали до капли. Но однажды после полудня, когда мы уже подходили к экватору, вдруг начался ливень. Из-за тяжелых, нависших с утра облаков атмосфера стала невыносимой. Как только разверзлись небесные хляби, нас охватило какое-то исступление. Поддавшись соблазну, мы все шестеро, словно по общему уговору, ринулись на палубу, где уже находился весь экипаж. Дождь струился по нашим лицам, платья прилипли к телу. Вспомнив наш детский обычай в сиротском доме, мы стали сквозь платье намыливать себе плечи и руки, потом лицо, волосы. Нас хлестал благодатный ливень, и мы подставляли этой чудесной прохладе свои глаза, свои губы. И лишь опомнившись, мы заметили, что это понравилось всем окружающим, испытавшим точно такое же чувство освобождения.

На полуюте стояли две дамы и офицеры — они в общей радости не участвовали. Лишь терпеливо ждали, когда юнги выльют в цистерны и чаны воду, собранную в специально натянутую парусину. Такова была их манера выказывать нам свое превосходство.

Как вдруг капитан, сбежав с полуюта, приблизился к нам, и мне показалось, что он обратился лично ко мне:

— Не стыдно ли вам, молодым девушкам, воспитанным в монастыре, устраивать здесь подобный спектакль?

И почувствовала себя оскорбленной, поверженной в прах, но не опустила глаз.

— Вы как-то не так это поняли, капитан. Увеличьте рацион воды, пусть нам, как и прочим дамам, дают каждый день по нескольку ведер, и вы никогда не увидите больше такого спектакля.

Он сказал уже тише, с проблеском легкой улыбки во взгляде:

— Вы сверкаете сейчас, точно новенькая монетка, но в этом сверкании есть что-то опасное… Идите переоденьтесь!

Смеясь, мы спустились в свою каюту. Как будто бы маленькое, незначительное происшествие. Но до чего же приятно, оглядываясь назад, перебирать все эти мгновения, которые пережиты мною с такой остротой, с такой несравненной радостью!

И так же искренне веселясь, я вспоминаю о переходе через экватор. Мы были судимы и осуждены трибуналом Нептуна. Амфитрита произнесла приговор. Ее роль исполнял переодетый в богиню кок. Нас измазали сажей и вылили нам на головы полные ведра морской воды. Поняв, что настанет и их черед, госпожи Фитаман и Дюмангаро скрылись в своих каютах и заперлись на ключ. Так как мы не противились этой игре, первый помощник вручил нам всем по маленькому подарку. Я получила веер, который храню до сих пор как память о днях беззаботности.

Однажды утром мы увидали вдали берега Бразилии. Потом подошли к Илья-Гранди, где и остановились на целые три недели, чтобы те, кто у нас по пути занедужил, успели восстановить свои силы, а также чтобы починить сломавшийся руль. За время стоянки с судна удрало двое матросов и юнга, однако все поиски их оказались тщетными.