Феликс. Встретимся.
Распутин. Ты сердит, знаю, за что сердит. Молод еще, молодой… А я вострее тебя вижу – о!.. Мне ничего не надо, погляжу да опять в деревню поеду, конопли сажать. Меня бог послал, правду велел говорить… Феликс, Феликс, смирись… Поклонись мамаше.
Феликс. Что же – приходи ко мне, Григорий.
Распутин. Приду, приду… Жену покажешь?
Феликс. Приходи.
Феликс и поручик С. уходят в входную дверь.
Распутин. И ты приходи, ухой угощу… Мадеры выпьем, у меня мадера хорошая… Ну, Христос с тобой, Христос с тобой… (Убегает в двери вслед за Феликсом.)
В то же время из дальней боковой двери выходят царица, Протопопов и Вырубова.
Царица (Протопопову). Сердечно благодарю вас. Вы будете вызваны в ставку и сами расскажете государю все, что говорили мне. Будьте откровенны с его величеством. Убедите его величество, что бороться с оппозицией можно только по заключении мира…
Распутин (возвращается стремительно). Феликс дьявола не боится, этот человек страшный… Здравствуй, мама.
Царица (с благоговением). Отец Григорий…
Распутин. Здравствуй, мама, здравствуй, милая. (Целует ее.) А, и миленок здесь. (На Протопопова.) Этот человек милый. Люби его, мама. Вся беда – ничто. Только своих поддерживайте – вот где крепость. Так-то. Воля человека должна быть камнем, божья милость всегда на вас. Аминь, мама.
Царица. Аминь.
Распутин (Протопопову). А ты помни, миленок, – их победа – твой корабль, и никто не имеет власти на него сесть, окромя власть у бога, а почему? Ты ко мне забегай, – кротко, ласково побеседуем.
Протопопов. Слушаюсь.
Царица. Вы мне доставили искреннее удовольствие вашими рассказами, Александр Дмитриевич… (Величественно наклоняет голову и протягивает руку.)
Протопопов целует ее и, пятясь, выходит из комнаты, Вырубова провожает его. Царица и Распутин – одни.
Распутин. Ну, что говорил-то он? – хорошее говорил?
Царица. Он был в Стокгольме, виделся с немцами.
Распутин. Ну? Что ты! Это – доброе.
Царица. Отец, друг, скажи, – что делать? Варбург предлагает мир.
Распутин. Варбург, немецкий?
Царица. Ты понимаешь, как это важно, это нужно, но это бесконечно трудно, мучительно…
Распутин. Мама, воевать чем – палками? Быть бы мне около тебя, около папы – не допустил бы воевать. А это что? Это – не драка, это – полудрака. Ружей нет – надо кончать…
Царица. Благословляешь?
Распутин. Вот Митряй Рубинштейн за это самое в тюрьме сидит… Воевать, говорит, нельзя, – все равно побьют, надо замиряться… В крепость посадили… А? Невинного… А почему?.. Враги, враги… Не люди, – бесы на них действуют. Трудно тебе, мама… Господь с тобой, крепись, воля твоя крепка, стой камнем, о камень волна бьется… Все будет хорошо, – стой нерушимо. (Наклоняется к ней.) Сам-то – слаб.
Царица. Что?.. Что?..
Распутин. А ты что кричишь?.. Я правду говорю… Папа – слаб. Много стал вина пить. Воли нет. Пьет да сердится. Поговори с ним – войну замирять, согласится. Генералы обступят его, начнут усами трясти, – нельзя, скажут, войну кончать, – он опять согласится. Разве так можно?.. У папы – голова косяком… По ветру мотается. Папе игуменом в монастыре сидеть, фотографией заниматься… А ведь тут – государство, война… Мама, погубит он вас всех…
Царица (всплеснув в отчаянии руками). Что ты мне говоришь?!
Распутин. Разве я когда зря говорю… Через меня бог сейчас говорит.
Царица. Господь, пресвятая дева!..
Распутин. Мне виденье было… Мама, государственное дело по-другому надо повернуть… Иначе вам всем – крышка… Мама, сама возьми власть…
Царица. Что ты?!
Распутин. Папу надо отстранить. Папе табаку купим, пускай курит… А государством ему нельзя заниматься. Ты – царица.
Царица. Нет, нет!
Распутин. Бери скипетр, бери державу, врагов ногами растопчи. Покуда маленький не подрастет – правь. Я за спиной у тебя да бог… Решайся…
Царица. Не могу!.. Помилуй!.. Нет, нет!..
Распутин. Как так – нет? Становись на колени!..
Царица кидается на колени.
Молись! Бей сорок поклонов!..
Царица бьет поклоны, Распутин запевает по-церковному.
ЗанавесДействие второе
Начало ноября. Квартира Распутина на Гороховой. Столовая. Кретоновая мебель. Большой стол. На окне клетка с канарейкой. В углу – граммофон. Рассвет. В дверь осторожно пролезают два сыщика – Скворцов и Копейкин; за ними входит прислуга – Дуня; сыщики потирают с холода руки.
Копейкин. Вот спасибо, Дуня, – пустила. Продрогли.
Скворцов. Студено на лестнице-то.
Дуня. Садитесь. Чай будете пить? Все равно, самовар вскипел.
Скворцов. Эх, чайку бы, славно.
Копейкин. У меня грудь в мокрую погоду заваливает, одним чаем спасаюсь.
Скворцов. Ты ведь это вот, Дуня, не гляди, что наша работа легкая – наблюдение. Наша работа очень тяжелая.
Копейкин. Другой раз в подъезде так ветром прохватит, кажется, лучше нужники чистить, чем эта наша работа.
Скворцов. Скука в особенности.
Копейкин. В прошлом году надо было во втором этаже наблюдать, – политические. Я на дерево, аккурат против окна, залез. А ветер так и сшибает. Сучок подломился, я – бряк, бок зашиб.
Скворцов. Григорий-то Ефимыч долго еще будет спать?
Дуня. Продрыхается, встанет.
Скворцов. Со швейцарихой, значит, нонче спит. И была бы баба, а то – глядеть не на что.
Копейкин. Скажи ты мне, Дуня, зачем он так поступает: кругом него дамочки, самое шиксанте[44] петроградское, – а он берет с лестницы швейцариху и ведет ее к себе. Почему?
Дуня. А ну его к черту. Жеребец. Ему все равно – с кем спать. (Уходит с грязной посудой.)
Скворцов. Это тоже в листке отметить, Василий Иванович? Значит, сегодня взял к себе в квартиру швейцариху на предмет…
Копейкин. «На предмет» – ты не пиши. Просто, значит, «войдя в подъезд, Распутин вынул из бумажника двадцать пять рублей, показал эти деньги швейцарихе, после чего увел ее к себе на квартиру…»
Скворцов (пишет), «…после чего увел ее…»
Копейкин. Записывать надо, что видал и слышал, с точностью фотографического аппарата. А за рассуждения, – если рассуждать, – в отделении тебя не поблагодарят. Сыщик – это глаза и уши, понятно?
Отворяется боковая дверь, выходит швейцариха.
Рано уходишь, Матрена. Прогнал, что ли?
Швейцариха плюет, идет к входной двери, поправляя платок.
Копейкин. Дал он тебе двадцать пять рублей?
Швейцариха. Дал.
Копейкин (Скворцову). Запиши. (Матрене.) Обожди, с тобой не шутят, – тут дело большой важности.
Швейцариха. Чего тебе еще?
Копейкин. Григорий Ефимович тебе не говорил чего?
Швейцариха. Про что говорить-то ему?
Копейкин. Не говорил ли про какие дела государственной важности?
Швейцариха. А ну тебя, кобель. (Плюет, уходит.)
Копейкин (Скворцову). Запиши: плюнув, ничего не проговорила.
Выходит из той же боковой двери Распутин. Он с похмелья, – волосы, борода встрепаны. Вид – хмурый. Садится у стола. Сыщики при виде его вскакивают.
Распутин. Дунька, рассолу. Кобылища проклятая, Дунька!
Скворцов. Сейчас позову. (Рысью уходит.)
Распутин (Копейкину). Садись, Копейкин…
Копейкин (садится). Продрогли мы, Григорий Ефимович, на лестнице, пришли погреться. А мы рассчитывали – вы часов до двух будете спать, – поздновато вернулись.
Распутин. А тебе какое дело, сволочь. (Кричит.) Дунька, сука, чтоб тебя розорвало.
Входит Дуня, за ней Скворцов. Дуня ставит швырком на стол перед Распутиным чашку с рассолом.
Дуня. На, пей.
Распутин. А ты мне еще так швыркни раз. Я тебя швыркну. (Пьет.) Противная, стерва. Подай водки, закуски. Фу ты, черт, голова болит.
Дуня собирает закуску.
Копейкин. Где были, Григорий Ефимович?
Распутин. Где был, где был… Ты вот все, сукин сын, записываешь, терпеть я этого не могу. (Показывает ему кукиш.) Описывай.
Копейкин. По долгу службы, Григорий Ефимович. Вас же охраняем…