Читать интересную книгу Хлеб и воля - Пётр Кропоткин

В течение восьми или десяти часов он находится в этом состоянии усиленно напряжённого внимания. Если бы ум его отвлёкся на полминуты от указателя, клетка влетела бы в потолок, дробя колёса и давя людей, и вся работа в руднике была бы остановлена. Стоит ему потерять три секунды при каждом повороте рычага — и количество добываемого угля сократится (в усовершенствованных современных копях) на двадцать пять или на пятьдесят тонн в день.

В таком случае, — признаем ли мы его самым полезным человеком в руднике? Или, может быть, того, кто подаёт ему снизу сигнал к поднятию клетки? или же того углекопа, который ежеминутно рискует своей жизнью в глубине копи и рано или поздно будет убит рудничным газом? Или, может быть, инженера, который, вследствие простой ошибки в сложении при своих вычислениях, мог бы потерять угольный пласт и повести штольню в пустом камне? Или, наконец, хозяина, ,который вложил в это дело всё своё имущество и вопреки всем советам говорил, может быть, когда рыли шахту: «Ройте здесь, ройте глубже, и мы найдём прекрасный уголь? Или — какого-нибудь старика, углекопа, который уговаривал хозяина продолжать дело?

Все, работающие в этой копи содействуют, по мере своих сил, своей энергии, своих знаний, своего ума, своего уменья, добыванию угля; и мы действительно можем сказать, что все они имеют право жить и удовлетворять свои потребности (и даже свои фантазии, как только необходимое для всех будет обеспечено). Но каким образом можем мы оценить деньгами, платой, участие каждого из них?

Да и самый уголь, который они добывают, — разве это их продукт, добытый ими одними? Разве он не продукт также и тех людей, которые построили железную дорогу, ведущую к копи, и те другие дороги, которые, как лучи, расходятся от неё ко всем станциям? Разве он также не дело тех, кто пахал и засеивал поля, рубил деревья в лесу, строил машины, в которых будет гореть этот уголь? и так далее без конца!

Между делом одного и делом другого не может быть установлено никакого различия. Если мы будем мерить их заслуги по их результатам, то это приведёт нас к нелепости, и то же самое получится, если мы станем дробить их заслуги и мерить их часами труда.

Остаётся только одно: поставить потребности людей выше их дел, и признать сначала право на жизнь, а затем и право на довольство, за всеми теми, кто принимает какое бы то ни было участие в производстве.

Возьмите какую хотите другую отрасль человеческой деятельности, возьмите всю совокупность жизненных проявлений и скажите: кто из нас имеет право претендовать на большее вознаграждение: врач, который угадал болезнь, или сиделка, которая обеспечила выздоровление своим тщательным уходом? Изобретатель ли первой паровой машины, или тот мальчик, которому в один прекрасный день надоело тянуть верёвку, служившую прежде для открывания клапана, выпускавшего пар под поршень, и который он догадался раз привязать известным образом к коромыслу машины, а сам побежал играть с товарищами, не подозревая, что он открыл этим самым необходимую часть всякой современной паровой машины — механический клапан? Изобретатель ли локомотива или тот ньюкаслский рабочий, который подал мысль заменить деревянными шпалами те камни, на которые раньше клали рельсы и которые, вследствие отсутствия в них упругости, заставляли поезда всё время сходить с рельсов? Машинист ли на локомотиве, или тот человек, который подаёт сигнал, чтобы остановить поезд, или же стрелочник, открывающий путь?

Кому мы обязаны существованием телеграфного сообщения через Атлантический океан? Тому ли инженеру, который упорно утверждал, что проволочный канат будет передавать депеши, в то время как почти все самые учёные специалисты по электричеству заявляли, что это невозможно? Тому ли учёному, Мори, который посоветовал заменить толстые канаты тонкими, — не толще обыкновенной трости? Или, наконец, тем, неизвестно откуда явившимся добровольцам, которые проводили дни и ночи на палубе Грейт Истерна и тщательно рассматривали каждый фут каната, вынимая из него гвозди, которые втыкались кем-то (говорят — акционерами морских компаний) в изолирующий слой, с целью сделать канат негодным к употреблению?

А в более широкой области — в области настоящей человеческой жизни, с её радостями, её горестями и её случайностями— разве каждому из нас не случалось встретиться с человеком, который оказал ему в жизни такую услугу, что самая мысль о денежной её оценке показалась бы оскорбительной? Иногда эта услуга ничто иное, как — просто слово, сказанное вовремя, иногда же это — целые месяцы и годы самоотверженной преданности. Неужели же и эти «неоценимые» услуги мы тоже станем расценивать в рабочих чеках?

«Каждому — по его делам!» Но человеческие общества не могли бы просуществовать и двух поколений подряд, если бы каждый не давал иногда другим гораздо больше, чем он получит от них в виде денег, рабочих чеков или каких-нибудь наград. Человечеству пришёл бы конец, если бы мать не давала свою жизнь для сохранения жизни своих детей, если бы каждый человек не давал, хоть иногда, не считая, если бы он не давал в особенности именно тогда, когда он не ждёт никакого вознаграждения.

И если буржуазное общество гибнет, если мы находимся в настоящую минуту в тупике, из которого мы не можем выйти иначе, как разрушая топором и огнём учреждения прошлого, то это происходит именно оттого, что мы слишком много считали; оттого, что мы приучили себя давать только с целью получить; оттого, что мы захотели сделать из общества коммерческую компанию, основанную на приходе и расходе.

Коллективисты, впрочем, знают это и сами. Они смутно понимают, что никакое общество не могло бы просуществовать, если бы оно строго провело до конца своё правило: «каждому по его делам»; они тоже понимают, что потребности личности — мы не говорим о капризах — не всегда совпадают с её делами. Так, например, Де Пап пишет:

«Этот чисто индивидуалистический принцип будет, впрочем, смягчаться общественным вмешательством в дело воспитания детей и молодых людей (включая сюда пищу и всё их содержание) и в дело общественной организации помощи калекам и больным, пенсий для старых рабочих и т. п.».

Они понимают, по-видимому, что у сорокалетнего человека, отца троих детей, больше потребностей, чем у двадцатилетнего юноши; что женщина, которая кормит ребёнка и проводит около него бессонные ночи, не может делать столько же дел, как человек, спокойно выспавшийся. Они понимают, по-видимому, что люди — мужчины и женщины — изнурённые, может быть, на службе обществу, могут оказаться неспособными сделать столько же «дел», как те, которые проводили время спокойно и получали свои «чеки», занимая привилегированное положение государственных статистиков.

Поэтому они спешат смягчить свой принцип. «Конечно», говорят они, «общество возьмётся кормить и воспитывать детей, будет помогать старикам и больным! Конечно, потребности послужат в данном случае мерилом издержек, которые возьмёт на себя общество, чтобы смягчить своё основное правило: «каждому по его делам».

Одним словом, получается опять-таки благотворительность, всё та же христианская благотворительность но на этот раз организованная государством! Стоит только усовершенствовать Воспитательные Дома и организовать страхование от старости и болезни — и основной принцип смягчён! Всё та же система: «Сначала ранить, а потом лечить!».

Таким образом, начав с отрицания коммунизма и с насмешливого отношения к принципу «каждому по его потребностям», они, эти великие экономисты, в конце концов замечают, что забыли-таки одну вещь, а именно потребности производителей. Они спешат их признать. Но только оценивать эти потребности должно государство; государство должно проверять, соразмерны ли они с делами каждого? Подать ли милостыню или нет?

Государство, стало быть, возьмёт на себя благотворительность —призрение хромых и слепых нищих, а от этого до английского закона о бедных и до английских рабочих домов, т.-е. тюрем для неимущих — всего один шаг. Ведь и то безжалостное современное общество, против которого мы возмущаемся, тоже оказалось вынужденным смягчить свой индивидуализм; оно тоже должно было сделать некоторые уступки в направлении коммунизма и точно так же в форме благотворительности: оно так же завело Воспитательные и «рабочие дома!».

Оно точно так же раздаёт дешёвые обеды из боязни, как бы голодные не разграбили его лавок. Оно так же устраивает больницы, очень часто плохие, но иногда и великолепные, чтобы помешать распространению заразных болезней: неравно и сам заразишься! Оно так же оплачивает сначала часы труда, а затем, берёт на себя воспитание детей тех, кого довело до крайней нищеты. Оно так же принимает во внимание потребности и делает это в форме Казённого Попечительства о Бедных.