И все же, говорят, она никогда не смогла забыть Йёсту Берлинга. Она горевала о нем так, как горюют об утраченной жизни.
А ее злосчастные стихи, которые когда-то многими читались и ходили по рукам, давным-давно забыты.
Однако же и ныне они кажутся мне весьма трогательными даже в том виде, в каком предстают предо мной. Хотя бумага, исписанная красивым, мелким почерком, уже пожелтела, а чернила выцвели. В этих злосчастных стихах скрыты страдания целой жизни. И я переписываю их с чувством какого-то смутного мистического страха, словно в них нашли приют какие-то тайные силы.
Прошу вас, прочтите эти стихи и подумайте о них. Кто знает, какую бы они возымели силу, будь они отосланы? Все же они исполнены глубокой страсти, достаточной для того, чтобы свидетельствовать об истинном чувстве. Возможно, они могли бы снова привести к ней Йёсту.
Своей неловкой бесформенностью они в достаточной степени вызывают чувство умиления и нежности. Да никто и не пожелает им быть иными. Никто и не захочет увидеть их заключенными в оковы рифмы и размера. И все же как грустно думать о том, что, быть может, именно несовершенство этих стихов помешало ей отослать их вовремя.
Прошу вас, прочтите и полюбите их! Их написал человек, которого постигла страшная беда.
Ты любила, дитя, но уже никогдаНе вернуть тебе счастья любви.Бурей страсти душа твоя потрясенаИ устало вкушает покой.Не видать тебе более счастья вершин,Ты устало вкушаешь покой.И в пучины страданий вовек не упасть,Никогда!
Ты любила, дитя, но уже никогдаНе затеплится пламя в душе.Ты была словно поле пожухлой травы,Что пылает мгновенно и кратко,Черной гарью и дымом и ворохом искрРазгоняя испуганных птиц.Пусть вернутся они. Твой пожар отпылал.И уже не пылать ему вновь.
Ты любила, дитя, но уже никогдаНе услышишь ты голос любви.О, угасли душевные силы твои,Как ребенок, что в классе пустомО свободе мечтает, об играх живых,Но никто не окликнет его.Так и силы души твоей — больше никтоНе вспоминает о них.
О дитя, твой любимый покинул тебя.Он лишил тебя счастья любви,Столь любимый тобой словно крылья тебе подарил,И как птицу летать научил.Столь любимый тобой словно в бурю тебе подарил,Утопающей, чудо спасенья.Он ушел, он, единственный, кто отворилДверь твоего сердца.
Об одном умоляю тебя, любимый,Не обрушивай на меня бремя ненависти,Нет ничего слабее нашего сердца,Разве сможет оно жить с мыслью,Что кому-то оно ненавистно.
О любимый, коль хочешь меня погубить,Не ищи ни кинжал, ни веревку, ни яд.Дай мне знать, что ты хочешь, чтоб я исчезлаС зеленых полей земных, из царства жизни,И я тотчас сойду в могилу.
Ты дал мне жизнь. Ты дал мне любовь.Теперь ты свой дар отбираешь. О, я знаю!Но не давай мне взамен ненависть,Я знаю — она убьет меня.[37]
Глава десятая
МОЛОДАЯ ГРАФИНЯ
Молодая графиня спит до десяти часов утра и желает всякий день видеть свежий хлеб на столе, накрытом к завтраку. Она вышивает тамбурным швом и любит читать стихи. Она ничего не смыслит в тканье или в стряпне. Молодая графиня очень избалована.
Однако же она чрезвычайно жизнерадостна и не скупится озарять своей веселостью всех и вся вокруг. Ей охотно прощают и долгий сон поутру, и пристрастие к свежему хлебу, потому что она расточает благодеяния беднякам и ласкова со всеми.
Отец молодой графини — шведский дворянин, который всю свою жизнь прожил в Италии — стране, пленившей его своей красотой и красотой одной из ее прекраснейших дочерей. Когда граф Хенрик Дона путешествовал по Италии, он был принят в доме этого высокородного дворянина, познакомился с его дочерьми, женился на одной из них и привез ее с собой в Швецию.
Она, с детства знавшая шведский язык и воспитанная в духе любви ко всему шведскому, прекрасно уживается на севере, в стране медведей. Ей так радостно в хороводе бездумных развлечений, кружащемся вокруг длинного озера Лёвен, что можно подумать, будто она всегда жила здесь, на севере. Между тем она не очень хорошо понимает, что значит быть графиней. Этому юному, радостному существу совершенно чужды и высокомерность, и чопорность, и снисходительное достоинство.
Но кто больше всех очарован молодой графиней — так это пожилые мужчины. Просто поразительно, каким огромным успехом она пользовалась у них! Стоило им увидеть ее на балу, и можно было ничуть не сомневаться в том, что все они — и судья из Мункеруда, и пробст из Бру, и Мельхиор Синклер, и капитан из Берги — в приступе величайшего доверия начнут тут же признаваться своим супругам, что доведись им встретиться с молодой графиней лет тридцать или сорок тому назад…
— Да. Но тогда ведь ее наверняка еще на свете не было! — говорят их пожилые жены.
И, встретившись следующий раз с молодой графиней, приводят ее в смущение, намекая на то, что, мол, она похищает у них сердца их престарелых супругов.
Пожилые жены смотрят на нее с некоторой опаской. Они ведь еще так прекрасно помнят ее свекровь, графиню Мэрту. Она была такая же веселая, и добрая, и всеми любимая, когда впервые появилась в Борге. А теперь она превратилась всего-навсего в тщеславную, падкую на развлечения кокетку, которая не в силах думать ни о чем другом, кроме собственных удовольствий. «Если бы только муж молодой графини мог приучить ее к работе! — говорили пожилые дамы. — Если бы только она научилась ткать!» Ведь умение ткать утешает в любом горе, оно поглощает все интересы, оно послужило спасением для множества женщин.
Да и самой молодой графине очень хочется стать хорошей хозяйкой. Ока не знает лучшей доли, чем быть счастливой женой и жить в хорошем, благоустроенном доме. И часто, приезжая на званые вечера, она подсаживается к пожилым дамам.
— Хенрику так хочется, чтоб я стала хорошей хозяйкой, — говорит она, — такой же, как и его мать. Научите меня ткать!
Тут старушки начинают вздыхать. Во-первых, из-за графа Хенрика, который считает свою мать хорошей хозяйкой. Во-вторых, из-за этого юного, несведущего существа, которое столь трудно посвятить в тайны такого сложного искусства. Стоит только заговорить с ней об утке и о пасмо, о рукоятках и наугольниках, о мотовиле, как у нее голова идет кругом. А еще хуже, когда речь заходит о таких вещах, как тканье камчатных скатертей и узоров «гусиный глазок» и «странник».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});