Князь понимал, что ловит удачу на сомнительный шанс, однако никто лучше его не знает, насколько важна роль умной женщины в дипломатии. А когда речь заходит о русском царе, здесь и вовсе нельзя упускать ни единой возможности, самой незначительной, эфемерной, случайной.
Меттерних так углубился в мысли, что почти обогнал какого-то всадника. Лишь в последний момент он с удивлением, словно со стороны, услышал собственный задыхающийся возглас:
— Графиня Юлия?!
— Добрый вечер, ваша светлость… Я думала, мне одной взбрело в голову покататься сегодня в лесу. День такой серый, без солнца… Но мне так захотелось на воздух и побыть подальше от шума!..
— Точно то же почувствовал я, — отвечал Юлии князь, жадно впитывая глазами каждую подробность ее облика. Новизна впечатлений его возбуждала, почти лишая рассудка. Всякая неуловимая деталь поведения графини на лошади, подмеченная им, казалась ему откровением…
В амазонке мягкого серого шелка графиня была пленительна. Из-под шляпы, украшенной длинным ярко-синим павлиньим пером, на плечи волной падали пышные светлые локоны. Меттерних ощутил легкое головокружение, покрепче сжал руками поводья и вдохнул, набрав полную грудь холодного воздуха…
Под седлом Юлии была черная арабская кобыла. Сопровождал ее грум на такой же великолепной лошади, одетый, как и все слуги ее свекра, графа Карла Жичи, в желтую ливрею с серебряным галуном.
— Я хотел бы… перемолвиться с вами… если позволите… — улыбнулся князь Меттерних прекрасной наезднице, любуясь как ею, так и ее лошадью — сильной, красивой, с тонкими изящными ногами, блестящей гривой и длинным хвостом.
— Отчего же нет, — полуобернувшись, тоже улыбнулась ему Юлия, пока еще не пришпоривая кобылы и двигаясь по тропинке на несколько лошадиных шагов впереди князя.
— Наедине, — настойчиво подчеркнул князь, довольно громко, чтобы она услышала. И нагнал ее.
Они скакали теперь бок о бок, и ветер свистел в ушах от быстрой езды. Их грумы держались сзади на приличествующем расстоянии.
Юлия молчала, и князь, приняв это за знак согласия, развил инициативу. Его слова перемежались со стуком лошадиных копыт по опавшей листве:
— Тут недалеко есть… одно чудесное место… Если… вот здесь свернуть влево, тропинка… приведет к небольшому озеру. Летом… оно все желтое от кувшинок! Давайте вообразим, что сейчас… лето… Пройдемся? Ненадолго…
Юлия, повернув к нему голову, опять улыбнулась:
— Почему бы и нет? Я буду рада… Если вы готовы… на несколько минут забыть про свои дела, то и я могу… забыть про свои хлопоты!
Они остановили скачку, спешились — князь первым, затем, одним прыжком приблизившись к Юлии, принял ее за талию из седла, — оставили своих лошадей на попечение грумов и пошли рука об руку по уходящей в глубь леса тропинке.
Ветер стих, и в лесу стояла полная, звенящая тишина — или это звенели утончившиеся за многие годы нервы князя, натянувшиеся незаметной струной, оттого что он мимолетно обнял графиню и теперь шел рядом с нею, остро желая снова положить руки на ее стан и прижать ее к своему телу?..
Дорога к озеру была недолгой. Вскоре они стояли на его берегу. Оно казалось отлитым из серебра, отражая водной поверхностью серое небо. Повернув голову к Юлии, Меттерних хотел видеть только ее.
Стоять было холодно, и они пошли вдоль берега озера, перебрасываясь незначащими фразами — что-то о грусти, царящей в природе, когда деревья стоят без листьев, с голыми ветками, об ожидании первой нежной весенней зелени, напоминающей полупрозрачный и призрачный дым, о вечном цветении, о неминуемой смене зимы на весну, как бы долго ни томили их холода… Меттерних присутствовал в разговоре формально, едва сдерживая себя, чтобы не обнять графиню и не впиться ртом в ее шевелящийся рот, произносящий фразу за фразой.
— А знаете, князь… Мне нравятся деревья без листьев, — серьезно сказала вдруг Юлия с подкупившей его откровенностью. — Пейзаж похож на гравюру, вы не находите?..
— Верно… — среагировал Меттерних, удивленный. И очнулся. Беседа переходила в другой регистр. — В таком случае, наверное, вы любите Дюрера? — поспешил он углубить мысль графини, чувствуя дипломатическим нюхом, что заработает этим себе победные шансы.
— Да, очень! — радостно подтвердила Юлия. — Вы… никогда не задумывались над его магическим — или волшебным — квадратом?
— Еще как задумывался! — обрадовался Меттерних. — Этот квадрат — с его гравюры «Меланхолия», самой лучшей из всех гравюр Дюрера! Столько аллегорий в ней, символов… Из четырех человеческих темпераментов меланхолики считаются самыми непредсказуемыми, но и талантливыми, они очень часто совершают открытия! Квадрат же на этой картине — такой загадочный! Что в нем заключено, какой смысл?
— Наверное, смысл не так уж и важен. Мне кажется, здесь просто гармония. Равновесие всех составляющих, равенство всех пропорций. Да-да! Вы только вдумайтесь! — Щеки Юлии раскраснелись. Было видно, что искусство Альбрехта Дюрера, величайшего из мастеров западноевропейского Ренессанса, творившего на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков, она воспринимает сейчас, в начале века девятнадцатого, живо и непосредственно, словно видит в этом искусстве отражение дня сегодняшнего.
— О… — Меттерних мысленно потирал руки в предвкушении, что сейчас блеснет. И это ему удалось. — Он ведь так вписал в расчерченные им квадратики большого квадрата числа от одного до шестнадцати, что, как их ни складывай, сумма тридцать четыре получается при сложении чисел не только по вертикали, горизонтали и диагонали, но и во всех четвертях, в центральном четырехугольнике, крайних квадратах и при сложении угловых цифр… Это поистине удивительно!
— Да-да! Я пробовала сложить — все именно так! — Лицо Юлии осветилось радостью, будто ребенку подарили игрушку. — Но что интересно, магические квадраты мудрецы составляли и раньше, в Древнем Китае, но в Европе первый такой квадрат был составлен художником!
— А его гравюры карт звездного неба Северного и Южного полушарий и Восточного полушария Земли? — совсем уж возрадовавшись, напомнил недюжинной собеседнице Меттерних. Ему очень хотелось не отстать от своей дамы в культурных познаниях, и в данный момент он был на высоте, он это отлично чувствовал, и это придавало ему молодого задора. Что за женщина изображена в центре гравюры, о которой они говорят? Аллегория меланхолии? Собака, грустно свернувшаяся клубком у ее ног, символизирует печаль, это понятно. Считал ли Дюрер себя меланхоликом? И не случайно ему, Меттерниху, на ум приходил этот магический квадрат всякий раз, когда он слагал пасьянс из своих дворцовых интриг, дабы сошлись воедино все концы и начала, чтобы не осталось ничего неучтенного, что бы впоследствии ударило по нему самому. И всегда квадрат Дюрера был для него талисманом, он смотрел на него, вглядывался, изучал, заряжаясь вдохновением на поступок… Но почему Юлия о нем вспомнила? Это вдохновляющий для него, Меттерниха, знак, не так ли?..