– Понял! – радостно закричал Коля.- Эй вы, дураки, живите! Что мы в самом деле, голодные, что ли, чтобы без архарины не прожить?..
Бартанг – страна оврингов
Слыхали вы про Рошорвские дашты? – спросил меня начальник нашей Памирской экспедиции профессор Павел Александрович Баранов в конце лета 1937 года.
– Не очень много,- признался я. .
– Рошорвские дашты – это остатки древних террас. Они находятся в верховьях знаменитого Бартанга. Дашты расположены на высоте около 3000 метров , но ячмень там вызревает. Об этих даштах сейчас много разговоров, но совершенно неизвестно, сколько там земли, какой земли, какая там растительность. Это нужно выяснить. Понятно?
– Понятно! Кто будет вести геоботанические исследования?
– Вы.
– Кто будет вести почвенные исследования?
– Почвовед, который приедет из Ташкента.
– Один я туда пойду?
– Пойдете вместе с группой ирригаторов. Ясно?
– Ясно!
– Еще есть вопросы?
– Нет! Л
Тогда у меня вопрос к вам. Вы оврингов не боитесь?
Право, не знаю, мне мало приходилось их видеть.
Ну так идите, когда вернетесь, у вас будет более опое- деленное мнение по этому вопросу.
Так начиналось одно из самых интересных моих путешествий.
До Калайвомара – поселка, расположенного в устье Бартанга, я ехал с Полозовым, Комаровым и Марченко. Вот в это время мне и довелось, хотя бы издали, познакомиться с настоящими оврингами.
Первый «хороший» овринг я увидел в Афганистане, на другой стороне Пянджа, по которому проходит граница. Там, на афганской стороне Пянджа, большая скальная гора, огибаемая его пенными струями, преграждала дорогу путнику, идущему вниз по реке. И, как видно, нет иного пути вдоль по долине, кроме пути вверх на гору. Но крутизна горы местами настолько велика, что карабкаться по ее гладким отвесным склонам решительно невозможно. И вот на крутых, почти отвесных скальных склонах этой горы один над другим в наклонном положении закреплены громадные стволы тополей. Кто и как сумел втащить их на эти неприступные скалы – уму непостижимо. Но они поставлены и укреплены. На стволах зарубки, и по этим зарубкам, а кое-где и по перекладинам нужно карабкаться вверх. В бинокль нам было прекрасно видно, как какой-то афганский старик с роскошной седой бородой и с довольно крупной козой на спиле карабкался по стволам на гору. Старик находился примерно на высоте 200 метров над рекой. Крутизна склона, или, иначе говоря, крутизна ствола, но которому лезет старик, очень велика; видно, как время от времени, когда коза за спиной человека начинала взбрыкивать, старик застывал, вцепляясь и руками и ногами в зарубки ствола, и даже отсюда было хорошо видно, каких усилий ему стоило удержаться.
Взобравшись на плоскую площадку, старик лег и долго лежал. Очевидно, он выбился из сил, но через некоторое время опять поднялся, перевязал козу из-за спины на плечо и полез по следующему стволу. По-видимому, взбираться по этому стволу было еще труднее – несколько раз старик застывал, собираясь с силами.
– А там, однако, крутенько, как бы старикан со своим шайтаном [3] не сыграл в Пяндж,- философски заметил Марченко.
Старик, видимо, тоже почувствовал сомнение; кое-как одолев подъем по следующему стволу и выбравшись на участок нормальной горной тропинки,-нет нужды, что она размещалась высоко над Пянджем,-он привязал козу к камню, снял свой халат и, положив его под голову, по-видимому, решил соснуть. Карниз, на котором устроился старик, вряд ли имел ширину более 70-90 сантиметров, во всяком случае он был менее метра, а под ним отвесная скала и Пяндж.
– Ну и ну,-только и мог сказать я,-да я бы помер со страха на первом же бревне, а он, вот видите, улегся спать
над пропастью.- Ну, тогда поворачивайте и идите обратно в Хорог, -сказал Марченко.
– Почему?
– Потому что на Бартанге есть овринги и посмешнее,- весело пояснил Марченко,-Это еще, можно сказать, прекрасная дорожка. А на Бартанге есть такие же, да только они малость повыше над рекой, да сверху еще водичка течет, так они такие зелененькие-зелененькие да склизкие-склизкие, и еще шатаются, подлецы.
Тут Марченко пустился в рассказы о бартангских оврингах, смакуя опасные подробности, но при этом слишком часто поглядывал на меня, так что я не поверил ни одному его слову.
Это оказалось к счастью: если бы я ему поверил, то мучился бы всю дорогу, сомневаясь, смогу ли пройти по оврингам; тогда же, когда я с ними столкнулся, поворачивать было. поздно, надо было идти, и я пошел.
В Рушане к нам присоединился Клунников.
Все, кто работал на Памире, знали Сергея Ивановича Клунникова, всю свою жизнь посвятившего изучению геологии Памира. Сотрудник Таджикско-Памирской экспедиции, он остался во время экспедиции перезимовать на Памире, а потом устроился здесь жить совсем.
Вдоль и поперек исходил Клунников весь Памир и Бадахшан. Он знал все дороги, перевалы, переправы.
Как правило, Сергей Иванович путешествовал один. Обычно напрасно стучались в двери его дома в Хороге друзья или знакомые – Сергея Ивановича не было. С огромным рюкзаком за спиной, в который входили и десятидневный запас продовольствия, и спальный мешок, и многие килограммы геологических образцов, и обязательно шахматы, он был в непрерывных маршрутах.
Для меня не было неожиданностью, когда однажды где-то на краю света, в самой отдаленной долине, за десятки километров от населенных мест, появилась вдруг мощная фигура с огромным рюкзаком за плечами. Сергей Иванович вошел в палатку и сейчас же предложил партию в шахматы. Но я, конечно, отказался.
Спиртных напитков Сергей Иванович не употреблял, но ставить рядом с ним что-нибудь сладкое было решительно опасно. 3а разговором или за шахматами он мог переправить в рот банку варенья, килограмма два конфет или просто две пачки сахару.
Я в тот раз необдуманно поставил рядом с ним ящичек с пастилой килограмма на три. Сколько партий он сыграл в тот вечер с моим помощником, я не знаю, но утром, как обычно, Сергей Иванович исчез, не прощаясь, до света. Только записка, приколотая к палатке: «Ушел, благодарю. Клунников», пустой ящик от пастилы и огромные следы горных ботинок, кованных триконями, ведущие на горный склон, говорили, что Клунников действительно был в нашем лагере.
А сам Сергей Иванович уже далеко где-нибудь за горной грядой, посвистывая, колотил своим геологическим молотком по скале, рассматривал отколотый образец, оглядывал склоны и что-то задумчиво чертил в записной книжке. Обычно он делал геологические заметки, но иногда писал и стихи. И стихи хорошие.