Шевалье забеспокоился еще больше: свадьба, окутанная зловещей тайной, загадочная обстановка, полночный час, присутствие Екатерины… Пардальян понял, что все это не к добру…
«Слава Богу, я буду рядом с Деодатом и всегда смогу прийти ему на помощь», — подумал юноша, но сердце его сжималось от дурных предчувствий.
Шевалье посмотрел на одеяние, лежавшее на кресле, и осведомился:
— Вы хотите венчаться в этом костюме?
— Да, — кивнул Марийяк. Он был очень серьезен. — В этом наряде я появлюсь на бракосочетании нашего короля и в нем же буду ночью в храме.
— Жених в черном?
— Да, шевалье, — печально улыбнулся Марийяк. — Вам известно, сколько мук я перенес, как осуждал свою мать… Но сейчас я знаю, что она обожает своего бедного сына… И теперь я счастлив, счастлив так, что иногда думаю, не снится ли мне все это… Для вас ведь не секрет: я боготворю Алису! И завтра назову се своей супругой… Боюсь, я просто не вынесу такой огромной радости…
— И ничто не омрачает вашего счастья?
— Разумеется, нет! Я не ведаю ни страхов, ни колебаний. На сердце у меня легко и спокойно… Но все же что-то придает моей радости горький привкус…
— Предчувствия редко обманывают.
— Да нет у меня никаких предчувствий… Говорю вам, мне нечего бояться, и я ничего не страшусь. Но я появлюсь в черном наряде: пусть все знают, что я в трауре, ибо оплакиваю королеву Жанну. В Париже о ней, похоже, никто и не вспоминает, а мне эта святая женщина заменила мать… Даже ее родной сын Генрих быстро успокоился; он опять шутит, смеется и веселится от души… Снова увивается за дамами, а его суженая проводит все время с новым любовником. Но это вовсе не Генрих, который довольствуется ролью восхищенного поклонника. Ах, друг мой, я просто потрясен такой черствостью: забыть столь добрую и смелую королеву! Я молился на нее — и она скончалась на моих глазах. Пусть же всем станет известно: я скорблю по ней и потому ношу траур; да, пусть это увидит ее сын, моя мать и моя супруга…
Марийяк умолк и погрузился в размышления, А шевалье деликатно заметил:
— Просто удивительно, какие совпадения бывают порой в жизни: вы нашли мать именно тогда, когда лишились той, которая относилась к вам, как к сыну.
— Что вы имеете в виду? — вскинул голову Марийяк.
— Лишь то, что пока жива была королева Жанна, вы считали Екатерину Медичи исчадием ада. от которого можно ожидать любой подлости. Но едва Жанна д'Альбре умерла, ваша коронованная матушка поспешила излить на вас свои родительские чувства…
— Я, честно говоря, об этом не думал, — пробормотал Марийяк, потирая рукой лоб. — Но раз уж вы коснулись этой темы, то почему бы не увидеть в таком совпадении еще одно подтверждение того, что Фортуна неправдоподобно милостива ко мне?
Слова Деодата огорчили шевалье: ему стало ясно, что Марийяк пытается заглушить свои сомнения и отчаянно доказывает себе, что действительно счастлив.
Да! Возможно, Деодат ощутил жестокую ненависть, которая скрывалась за любезностью Екатерины… Возможно, размышляя о происходящем, он смутно чувствовал: его завлекают в смертельную ловушку… Возможно, сердце его сжималось от горя… Да и как было не отчаяться при одной только мысли о том, что родная мать собирается покончить с ним, а суженая, видимо, ей в этом помогает…
Не исключено, что Марийяк догадывался обо всем… Но он мог основываться лишь на неясных подозрениях, мы же, читатель, опираемся на неопровержимые факты…
— Вы никогда не говорили мне, как умерла королева Жанна… — вдруг промолвил шевалье.
— О, мне больно вспоминать об этом! — скорбно вздохнул граф. — Все произошло так неожиданно… В девять вечера Ее Величество приехала в Лувр, где отмечали обручение ее сына с принцессой Маргаритой. Королеву с почтением встретила католическая знать… Жанна д'Альбре прошла в гостиную и опустилась в кресло. К ней поспешил сам Карл IX, чтобы лично приветствовать дорогую гостью в своем дворце. Я всего этого не видел: вам известно, с кем я тогда беседовал. Но позже я спустился в парадные залы, где царило буйное веселье, и кинулся на поиски королевы Жанны. И в тот миг, когда я приблизился к ней, она лишилась чувств. Тут начался ужасный переполох… Но мне врезалось в память выражение лица королевы-матери…
— Екатерины Медичи? — переспросил шевалье.
— Да… Ее врач осмотрел Жанну д'Альбре, после чего несчастную сразу же отнесли в экипаж, несмотря на протесты Амбруаза Паре: он пытался дать королеве какую-то микстуру. Генрих Наваррский, адмирал Колиньи, принц Конде и я ехали на лошадях вслед за экипажем. Впереди скакал верховой, освещая дорогу факелом. Мы рассекли людское море, шумевшее у Лувра. Горожане узнали короля Генриха и принялись осыпать его проклятьями и оскорблениями; но когда разнеслась весть, что в карете находится умирающая Жанна д'Альбре, крикуны замолчали и толпа расступилась. Возможно, парижане все-таки почувствовали смущение… Однако и в повисшей над площадью тишине не было подлинного уважения к нашему горю… О, шевалье, какой ужасный вечер! Сперва — кошмарный бал, не бал, а мерзкий разгул низменных страстей… И мы, гугеноты, простили все обиды, не ответили на оскорбления, нанесенные нашим дамам. Затем — этот сброд на улице, яростные крики, экипаж, пробивавшийся через толпу… Признаюсь вам: когда я думаю о том вечере, мне чудится какой-то всеобщий жуткий заговор… Но это же абсолютный бред!
Шевалье мрачно усмехнулся.
— Ну разумеется, бред, — твердил граф. — Государь благосклонен к нам… Королева-мать… мне отлично известны ее истинные чувства…
— Не сомневаюсь, — пробормотал Пардальян.
Будто стремясь успокоить своего друга, Марийяк принялся горячо убеждать его:
— Конечно, чернь ненавидит нас, но, по мнению Гиза, это лишь отзвуки прошлого… Когда народ увидит, как Генрих Наваррский вводит свою невесту в собор Парижской Богоматери, страсти улягутся… Ну так вот, когда Жанну д'Альбре доставили домой и уложили в постель, она пришла в себя. Прибыл врач Екатерины Медичи Амбруаз Паре. Королева Жанна посмотрела на него и прошептала: «Я очень благодарна вам, сударь, но вы можете удалиться. Ваше искусство здесь бессильно. Моя смерть близка… Ступайте!.. «
Амбруаз Паре не стал спорить, отвесил низкий поклон, тяжело вздохнул и вышел. Мы заметили, что, покидая королеву, он дрожал от страха.
— А этот доктор — протестант? — поинтересовался Пардальян.
— Нет, католик.
— И он даже не пытался оказать королеве помощь… К тому же, по вашим словам, он чего-то боялся.
— Ну это естественно, шевалье. Все ведь случилось так внезапно, и он ничего не мог сделать…
— А мне это совсем не кажется естественным, граф. Амбруаз Паре — опытный и добросовестный врач. И если он был так напуган, что даже не взялся лечить королеву, а позорно ретировался, то…