Пошли, — сказал рыбак.
Мы отошли от базы не больше километра. Низовья Чауна изобилуют мелкими тундровыми озерами. Из прибрежной осоки вырывались ошалелые утки. Кулики перекликались на всю тундру. В ржавой озерной воде суетились плавунчики. С сухих озер на противоположном берегу доносились гусиные крики.
Мы остановились у ничем не примечательного озерца. Стая маленьких чаек кружилась над нами. Ей богу, я не видел в них ничего особенного, необычным был только полет — чайки кружились в неровном, изломанном полете и совсем нас не боялись.
Дай-ка ружье, сказал рыбак.
Итак, на ладони у меня очутилась розовая чайка. Ее невозможно описать — слова здесь бессильны, так же как, вероятно, краски или цветная фотопленка. Перья на груди были окрашены в нежнейший розовый оттенок. Такой цвет иногда приобретает белый предмет при закате солнца. Клюв и лапки были яркого карминно-красного цвета, верхняя часть крыльев, особенно плечи, жемчужно серого или, скорее, голубоватого оттенка, и вдобавок шею украшало блестящее, агатового цвета ожерелье. Остальные чайки, ничуть не испугавшись выстрела, продолжали кружиться над нами. Я насчитал их семь штук. Они издавали тихие крики, ничуть не похожие на голоса других чаек, и теперь-то я уж видел точно — полет их был необычаен. Это был какой-то порхающий полет — так падает в воздухе оброненное птичье перо.
Спустя несколько лет в низовьях Колымы нам, можно сказать, довелось жить среди розовых чаек, но ничто не могло сравниться с первым впечатлением. Возможно, для этого надо чайку держать в руках, но в тот раз я дал себе слово никогда не стрелять в них. Эту птицу убивать невозможно.
На пятнадцатый день стало ясно, что с вертолетом что-то случилось. Между тем ждать больше было нельзя, решили идти в верховья Чауна пешком. Надо было преодолеть около ста пятидесяти километров весенней тундры, а главное, доставить груз. У нас имелась лодка. Самодельный фанерно-брезентовый «утюг» и подвесной мотор. Было известно, что Сергею Владимировичу Обручеву в 1931 году удалось подняться на лодке по Чауну до холмов Чаанай, то есть почти половину нашего пути. Но первая же проверка показала крайнюю неуклюжесть нашего самодельного судна и ненадежность мотора. Почему-то он упорно предпочитал работать на одном цилиндре и поминутно глох. Мы отобрали самый необходимый груз и уравняли его по рюкзакам. Получилось по двадцать восемь килограммов на человека. Кроме того, был еще рюкзак с понтоном, который весил тридцать шесть килограммов.
Высокая вода шла почти вровень с берегами, и единственной дорогой оставалась кочкарниковая тундра, ибо берега Чауна вплоть до холмов Чаанай поросли кустарником. Ходьба по кочкам с тяжелым грузом довольно сложна, а кочки в долине Чауна были добротные, по колено. Хуже всех приходилось Сергею Скворцову, которого я сманил в экспедицию из механических мастерских управления за веселый нрав и готовность к приключениям. Он нес на голове надутый тридцатишестикилограммовый понтон, на котором то и дело приходилось переправляться через различные мелкие протоки, — постоянно спускать воздух из лодки и вновь накачивать ее не имело смысла. На участках с равнинным берегом мы вели лодку бечевой, но это удавалось не часто. На пятый день пути норма продуктов составила три галеты в день. Остальное — что бог пошлет. Как назло, к этому времени утки уже уселись на гнезда, озера были пусты.
Пришлось кормиться гагарами, которые все-таки встречались. Эти остроносые черные птицы сидели парами почти на каждом крупном озере. По земле гагара ходить не может — лапы у нее приспособлены для воды и слишком далеко отнесены к хвосту. Зато гагара великолепно ныряет, плавает и, взлетая с воды, долго, как тяжелый самолет, разбегается против ветра. Обычно гагар не едят, но было время, когда на гагар велась интенсивная охота: шкура ее, снятая вместе с перьями, шла на женские шляпки. Эскимосы до сих пор из этих шкурок шьют теплую одежду.
За холмами Теакачин на седьмой день кустарники кончились. Идти по сухой тундре было гораздо легче, но теперь мы уже не могли разжигать костер по вечерам, не на чем стало варить и вездесущих гагар. Я беспокоился об одном: как разыскать палатку наших ребят. Мы шли сейчас по Угаткыну, притоку Чауна. Предгорья были совсем близко, среди речных террас, холмов, сопок искать палатку можно было бы до бесконечности. Оставалось надеяться лишь на то, что ребята поставят ее в каком-либо особо приметном месте.
К счастью, они догадались это сделать. На девятый день мы увидели палатку в бинокль: она стояла на вершине большого увала и четко вырисовывалась на фоне неба. В тот день мы уже не могли до нее дойти, остановились на последнюю ночевку. Ночь была тревожной, почти никто не спал. Мы беспокоились о том, остались ли наши люди на месте — ведь о нас почти месяц не было ни слуху ни духу. Они могли на резиновой лодке отправиться обратно на базу вниз по Чауну, разминуться же с ними среди десятков проток было проще простого.
В шесть утра мы были уже в дороге. До палатки оставалось несколько километров, но мы добрались лишь к вечеру. Угаткын разлился на несколько бурных проток, общая ширина его составляла теперь с километр. Вероятно, где-то в горах прошел дождь, галечниковое русло было покрыто сплошным валом ревущей воды. В верховьях размыло наледь — вода несла крупные куски льда. Переплывать протоки на лодке здесь было невозможно. Мы сложили в понтон рюкзаки и стали по бокам, держась за боковые веревки. Наконец последняя протока была пройдена. Я приказал бросить лодку, вещи и бежать наверх, к палатке. Я боялся, что у кого-нибудь может наступить переохлаждение организма, чреватое, как известно, последствиями.
Около палатки никого не было. Вход был застегнут. Кто-то выстрелил вверх из карабина. Вход палатки раздернулся, как театральный занавес, и оттуда выскочили три ошалелых, заросших бородами человека. Они не слышали, как мы подошли, не слышали и отчаянной ругани, которая неслась с островков Угаткына.
Работа со сплавом по Чауну продолжалась месяц. Пункты геофизических наблюдений размещались через пять километров. На каждом из них надо было растянуть, а затем смотать около трех километров электропровода для вертикальных электрических зондирований, проводились гравиметрические и магнитные исследования. Особенно доставалось рабочим при электроразведке, так как тянуть километры тяжелого провода среди кочек, путаницы полярной березки, кустарника было тяжело. Обычно при таких работах применяются машины, вездеходы, даже тракторы. Из рабочих особенно выделялись Федор Васильевич Арин, уже пожилой, рассудительный человек, прошедший войну майором, его брат Миша, неунывающий веселый парень, настоящий экспедиционник, Витя Копелкин, владимирский плотник. Да и все другие работали отнюдь не за «одну зарплату», как это и положено в экспедиции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});