хотя бы потому, что подложенная под эпиграф первой главы агитационная песня Рылеева — Бестужева упоминает «курносого злодея», а записка Пушкина «О русской истории XVIII века» высокомерно припечатывает одной строкой: «Царствование Павла доказывает: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы». В оде «Вольность»:
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.
Пушкин увлекался таблицами Лафатера, которые позволяли по строению черепа разгадать свойства человека. Его профиль Павла I в черновике «Вольности» срезал императору затылок, лишая и разума, и милосердия. Килигула, тиран достоин только смерти.
Но для устройства переворота удавка должна оказаться в чьих-то руках. А эти руки действовать в чью-то пользу. Одним из участников и организаторов цареубийства был последний фаворит покойной императрицы-бабушки Платон Александрович Зубов вместе со своим братом Валерианом. О его безнадежной любви к молоденькой великой княгине Елизавете, супруге цесаревича Александра, посмеиваясь, рассказывали при дворе[222].
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Это о Зубове в числе других убийц. Все началось с того, что во время церемонии миропомазания принцесса чуть не споткнулась, запутавшись ногой в бахроме обивки трона (символически она станет путаться в ней всю жизнь), а стоявший рядом фаворит поддержал девочку…
Через 39 лет после переворота Екатерины Великой иная юная женщина умела воспламенять сердца для тираноборчества. «О, мама, он действительно тиран!» — писала Елизавета в Баден. «Я дышу одной грудью со всей Россией»[223].
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
Роль Елизаветы Алексеевны в случившемся — открытое, демонстративное одобрение гибели «тирана». Готовность не
просто подчиниться произошедшему, как неизбежному, а принять его всем сердцем. Ликовать, проливая слезы. Этого ей, конечно, не простили.
Глава восьмая. «Разоблаченная» Психея
Супругу великого князя и правда можно было назвать воспитанницей знатной Старухи. Только сама она имела титул, а Старухой была Екатерина II. Урожденная принцесса Луиза Мария Августа Баден-Дурлахская прибыла в Россию в 1792 году, чтобы стать женой одного из самых красивых юношей тогдашней Европы, но уже по дороге вела себя экзальтированно. Ее фрейлина Роксана Скарлатовна Эделинг рассказывала: «С наружностью Психеи и горделивым сознанием своей прелести… Елизавета трепетала от мысли о том, что ей придется подчинить свою будущность произволу молодого варвара. Когда ей объявили, что она должна покинуть страну свою и свою семью, она силилась выскочить из кареты, в отчаянии простирала руки к прекрасным горам своей родины и раздирающим голосом прощалась с ними»[224].
С годами эта экзальтированность не исчезла. Но крики страдания более не раздавались, словно на грудь Елизавете Алексеевне положили тяжелый камень. Она умерла, не достигнув сорока семи лет. Юный Пушкин знал ее уже немолодой. Но императрица оставалась стройна, красива, хоть и несколько измождена, сохраняла ум и манеры. Правда докторам внушали опасения ее нервы.
«Судьба странным образом приблизила меня в летах преклонных ко двору необыкновенному, чьей милости ищут, но кого редко любят, — писал в 1821 году Николай Карамзин другу, поэту Ивану Дмитриеву. — Я узнал короче императрицу Елизавету, женщину редкую»[225]. Не скрывая восторга, пожилой историограф рассказывал жене: «Надобно видеть ее одну, в прекрасном белом платье, среди большой, слабо освещенной комнаты: в ней было что-то магическое и воздушное»[226]. Многие подчеркивали, что супруга императора несет в своем облике нечто нездешнее, не от мира сего. Казалось, она совсем растворилась в огромных пустынных залах дворца, еще при жизни став призраком, «ангелом на земле», покинувшим «небесное отечество».
Между тем ее чувства к отечеству земному сделали бы честь любому представителю царской семьи. Очутившись в России двенадцатилетней девочкой, Елизавета полюбила страну и ее повелительницу, слив их в своем воображении воедино. Она искренне восхищалась императрицей-бабушкой и считала, что, продлись ее жизнь, и их с Александром брак мог бы оказаться счастливее. В 1811 году Елизавета писала матери, принцессе Амалии Баден-Дурлахской: «Ах, отчего она не прожила лет с десять дольше! Личные причины заставляют меня об этом сожалеть»[227]. Екатерина II благоволила внукам и привязалась к не по годам вдумчивой, отважной супруге старшего.
Елизавета сумела выучить язык лучше многих русских барынек и прилепилась душой к православию. «Чувствую сильную нежность к России, — писала она домой после одного из посещений Бадена, — и как ни приятно мне снова увидеть Германию и думать о ней, мне было бы очень жалко покинуть Россию… Это не слепое восхищение, мешающее мне видеть преимущества других государств перед Россией: я вижу ее недостатки, но вижу также, чем она может стать, и каждый ее шаг вперед радует меня»[228].
«Шапка старого злодея»
Казалось, в начале XIX столетия Россия споткнулась, но выправила свой державный шаг путем переворота. Гибель Павла I оплакивали только близкие, Елизавета не принадлежала к их числу. Проницательная, преклонявшаяся перед Александром I Роксана Эделинг писала: «Желая высказаться и поделиться горем, он сближался с императрицей. Она не поняла его». На самом деле Психея поддерживала «прекрасного Ангела», о чем писала матери после роковой ночи цареубийства. Однако она не могла соединиться душой ни с императрицей-матерью, ни с осиротевшими детьми «тирана». Слишком много обид было нанесено ей самой.
Тем временем в семье подспудно сложился тайный культ Павла I. Та же Эделинг рассказала, как однажды дожидалась выхода императрицы-матери в Павловске в странной комнате, смежной с ее кабинетом: «В ней стояла самая простая походная кровать, несколько такой же мебели, и на столе разложено было полное мужское одеяние». Фрейлина двора Марии Федоровны, находившаяся рядом, пояснила, «что все это принадлежало Павлу I и сохранялось императрицей возле ее кабинета. Молча взяв меня за руку, она подвела меня к постели… Я отскочила в ужасе. Поистине, я не могу понять, как можно услаждаться подобными воспоминаниями!»[229].
Но женщина, прожившая с «тираном» много лет и имевшая от него 11 детей, «услаждалась». Царская семья, исключая Елизавету Алексеевну, каждый год собирались на тайную заупокойную службу по убитому отцу и мужу.
Благодаря, подобным красноречивым мелочам водораздел навсегда пролег между женой Александра I и его родными. В кругу Марии Федоровны Елизавету находили черствой, потому что она не обнаруживала открыто своих чувств. Их свидетелем стали только письма матери в Баден: «Я испытываю настоящее горе при мысли о том, какой смертью умер государь, однако я не могу не признаться, что я