– Мам, ты что, вообще решила обо мне не вспоминать? – возмущенно пророкотала Дашка. – Я, между прочим, уезжаю.
– Когда? – побледнела я. Как ей объяснить, в каком сонном анабиозе я сейчас провожу дни, как медленно и мучительно рождаются мысли в моей депрессивной голове. Что она захочет понять? Она молода, она хочет, чтобы ее мать была рядом, думала только о ней. Чтобы все было как всегда.
– Завтра! – выкрикнула она. – Я все понимаю, у вас с папой проблемы, ты дуришь, но ведь я же уезжаю на целый год. Могла бы хоть позвонить.
– Прости. Прости. Господи, ты завтра уезжаешь? Но почему? Еще же целый август впереди? И потом, я почему-то думала, что ты все-таки отобьешься.
– От папы? Без тебя? – Дашка хмыкнула. – Ни одного шанса. Но я и сама уже хочу уехать. Попривыкну там, погуляю по городу, подтяну язык. И потом, я подумала, что не так уж это и плохо. По крайней мере, я буду подальше отсюда, когда вы окончательно начнете все крушить. Ты хоть представляешь, в каком он состоянии?
– Кто? Папа?
– Папа, а кто ж еще? – Дашка удивленно замолчала.
Я все время забывала, что о существовании Владимира все еще никому не известно. Сам он обижался и постоянно требовал, чтобы я немедленно всем сообщила о нашей большой запоздалой любви и о том, что мы теперь вместе. Он не боялся Николая. Он просто не думал о нем. Вот они, последствия жизни в цивилизованном обществе. Он просто не допускал мысли, что взбешенный Николай сначала закопает его, а потом уже будет думать, что ему за это будет. Впрочем, может быть, все кончится и нормально. И мы будем, как цивилизованные люди, встречаться на праздниках и Дашкиных днях рождениях все вместе. Я, Николай, Владимир, Серая Мышь, Алинка с Сашенькой, и можно еще позвать Алининого бывшего и его тощую швабру. И их детей. Я рассмеялась.
– Ты чего ржешь? – возмутилась дочь.
Я заткнулась и подавила смех.
– Ничего.
– Слушай, ты хоть проводить меня приедешь?
– Конечно. Конечно! Когда, куда? Господи, я ужасная мать.
– Это да, – не стала возражать Дашка. – Я-то думала, у меня семья как семья, редкое исключение из этого общего правила. Что хоть мои родители не разведутся. Значит, я ошиблась? Мам, ты совсем его больше не любишь? Потому что мне кажется, он тебя любит.
– Он пьет? – спросила я после паузы. Мне бы хотелось, чтобы сейчас рядом со мной не было Владимира. Но он сидел и смотрел на меня. И хмурился.
– Ну… и это тоже. Но не в этом дело. Не в этом. Он ходит по дому. И смотрит на фотографии твоей природы. А потом на меня. А потом закрывает дверь и не спит всю ночь. Включает какие-то спортивные шоу, а если открыть дверь, он на экран даже не смотрит. Стоит у окна и пялится на лес. Мам, зачем вы это все устроили? Папа же очень хороший человек.
– Да, Даша, да, – глухо пробормотала я, глотая слезы. – Твой папа очень хороший человек, который порой принимает очень плохие решения. Я приеду завтра, ладно? – Я нажала отбой.
Слезы текли вовсю. Владимир встал и вышел на кухню. Даже он понял, что его сочувствие сейчас будет совершенно неуместным.
Самолет улетал из Шереметьева в одиннадцать утра. На посадку Дашка ушла еще раньше. Чтобы успеть ее повидать, я уехала из кубика в шесть утра. Как раз и пробок еще не было. Владимир остался спать на моем рыжем диване, хотя накануне я прозрачно намекала, что с утра уеду и ему лучше бы остаться у себя. Намеков мужчины не понимают. Я оставила его, не стала будить. Он бормотал что-то себе под нос, разговаривал во сне. Но не храпел, это уже плюс. Николай, когда выпивал, принимался храпеть, как пожилой хряк. Приходилось или затыкать уши подушками, что слабо помогало, либо уходить спать в гостиную.
Я увидела Николая раньше, чем увидела Дашку. Он побледнел, осунулся и, кажется, похудел – футболка болталась на нем, как будто была снята с чужого плеча. Появилось еще больше седых волос. Такими темпами его голова тоже станет пепельной. Он стоял и вглядывался в людской поток, взгляд его был тревожным. От одного только вида его коренастой фигуры, лишь взглянув на его до боли знакомое и такое странно отчужденное лицо, мое сердце замерло и остановилось. Я остановилась на секунду перевести дыхание, и тут он меня увидел. Взгляд его замер и остекленел. Мы не видели друг друга несколько недель, но чувство было такое, будто прошла вечность.
Я сделала шаг ему навстречу, и тут рядом с ним появилась Дашка, красноволосая, невысокая и смешная. Совсем еще ребенок, только косметики на лице очень много. Может быть, если бы она училась в обычной школе, мы были бы с ней немного ближе? В последние годы мы так редко виделись. Впрочем, зато теперь вот у нее есть хорошее базовое образование. Возможно, это было и правильное решение – отправить ее куда подальше, в Германию. Возможно, что я была не права.
– Мама! – крикнула она и бросилась ко мне.
Я обняла ее и долго не отпускала. Сердце ходило ходуном, сотрясая все мое тело своим невыносимым стуком. Я вдруг вспомнила, как принесла Дашку из роддома, маленькую, сморщенную, немного сопливившую из-за бесконечных дождей, которые не давали нам с ней подолгу гулять. И ту теплую волну счастья, которая окутывала меня, как шерстяное покрывало, когда я смотрела на ее детское улыбающееся лицо. Что-то кончается в моей жизни, что-то уходит безвозвратно и никогда больше не вернется. И этого очень жаль.
– Здравствуй, Ольга, – сухо пробормотал Николай, но глаза его пристально всматривались в меня, пытаясь найти ответ на какой-то мучительный вопрос. Ответ был отрицательный.
Я кивнула и пошла с Дашкой к стойке регистрации. Мы вели себя нормально. Ну, то есть почти нормально. Мы держались. Ради нашей дочери. Мы улыбались, спрашивали, как она себя чувствует, просили не есть еду в самолете, пили воду. Николай требовал разложить деньги и карты по разным местам, а Дашка беспечно отмахивалась. И хотя изначально она была против своего отъезда, теперь глаза ее горели и вся она светилась в ожидании перемен, от предчувствия чего-то совсем нового, что вот-вот начнется в ее жизни. Я бы хотела быть на ее месте, но мне пришлось остаться на своем. Она ушла по зеленому коридору, оборачиваясь и размахивая руками и сумками.
– Не терпится избавиться от нас, – горько усмехнулся Николая.
– У нас с тобой выросла хорошая дочь.
– Да. Наша дочь выросла, – повторил он и посмотрел мне в глаза. Я не отвела взгляда, он отвел. Отвернулся и спросил, что я собираюсь делать дальше.
– Я еще не знаю, – ответила я, но он замотал головой.
– Я имею в виду, ты будешь здесь ждать вылета? Или уедешь?
– Я подожду вылета. – Мы стояли посреди муравейника из людей и громких объявлений и молчали. Два родных человека, которым нечего друг другу сказать.