Вернувшись обратно в спальню, Манон неосознанно заметила, что Мари, как обычно, уже успела исчезнуть.
Пинком Жерар захлопнул за собой дверь и, запустив руки в волосы Манон, ничего не оставил от тщательно уложенной прически. Гребень полетел на пол. Поцелуи красноречиво свидетельствовали о нетерпении: он притянул ее к себе, властно требуя любви, не дожидаясь, когда она ему это предложит… Манон услышала треск тонкого батиста, когда он сорвал с ее плеч платье и сдернул корсаж, чтобы оголить грудь.
Манон громко застонала, когда Жерар опустился перед ней на колени и, припав губами к ее соскам, стал тянуть их с возрастающей страстью, одновременно расстегивая платье, пока не сбросил его на пол. Наконец его страсть дошла до кипения, он уложил ее на ковер и, сбросив панталоны, без какой-либо предварительной ласки, причиняя боль, с силой вошел в нее.
Манон тяжело дышала: страх и страсть переплелись… Жерар, продолжая свои бурные атаки, ощутил ее скрытый протест. Припав к ней всем телом, он прошептал на ухо:
— Помоги мне забыться, Манон! Заставь забыться, как можешь только ты… ну же… ну… ну!..
Сопровождая свои слова глубоко проникающими толчками, Жерар все больше заполнял ее. Страх Манон стал переходить в сочувствие, и она обхватила его руками, помогая осуществлять лихорадочные действия. Недоверие сменилось мыслью, что Жерар наконец осознал, как она ему необходима. Неужели этот ужасный случай с Габриэль оказался тем указующим перстом, который подтолкнет Жерара на официальное оформление их отношений раньше, чем станет известно о ее положении? Отдавшись бешеной страсти Жерара, Манон вошла в его ритм. Все мысли улетели прочь, осталось только ощущение внутреннего торжества, отразившееся в хриплом крике, который прозвучал в унисон с криком Жерара, дошедшего до кульминации.
Прижав к себе лежавшего без сил и без движения Жерара, Манон наслаждалась апогеем любви, испытанной ими одновременно, и рисовала себе счастливое будущее, которое не за горами. Они с Жераром…
Для Манон стало полной неожиданностью, когда Жерар вдруг вырвался из ее рук и вскочил. Манон увидела, как он натянул брюки и, не говоря ни слова, направился к двери. Нет… только не это…
Несчастная женщина лежала на полу спальни, обнаженная, с растрепанными волосами. Рядом беспорядочной кучкой лежала одежда, которую она так тщательно выбирала! Манон чувствовала себя униженной до последней степени. Она понимала, что, если окликнет Жерара, это ничего не даст.
Звук захлопнувшейся наружной двери слился с неудержимыми рыданиями Манон.
Габриэль охватила странная внутренняя дрожь, когда она, спустившись по лестнице, направилась к каюте капитана.
Роган… Шестым чувством она ощущала, что он не обманул ее, назвав свое имя. Она также понимала, что это признание было уступкой ей, а он мало кому уступал.
Подойдя к двери каюты, Габриэль, чуть поколебавшись, открыла ее. Роган вошел вслед за ней и, пока она любовалась через иллюминатор звездным небом, захлопнул дверь. Она никогда по-настоящему не понимала красоты ночного неба до того момента, пока вместе с ним не оказалась на палубе.
Так получилось, что пока они стояли у борта, сумрак постепенно перешел в ночь. Кроме них, на палубе не осталось ни души… Лишь разговор, который они вели между собой, нарушал торжественную тишину.
В эту ночь она узнала, что Роган еще мальчишкой посвятил себя морю, после того как его родители скончались во время эпидемии оспы. Шаг за шагом он прошел весь путь от матроса до капитана. Было очевидно, что он очень гордился этим и, как ей показалось, имел на это право. Она чуть не испортила всю атмосферу доверительности, когда спросила, каким образом он стал пиратом.
Габриэль подумала, что никогда не забудет, как он тогда на нее посмотрел. Казалось, он ненавидит ее… но в то же время она почувствовала, что это не так.
В голосе Рогана прозвучал сарказм, когда он сделал встречный ход, поинтересовавшись, как она оказалась дочерью Жерара Пуантро. Отказываясь замечать этот тон, она рассказала о матери и об отце, которых совершенно не помнила, о пожаре, послужившем причиной их смерти и оставившем ее сиротой. Она поведала ему, что именно Жерар Пуантро, рискуя жизнью, бросился, спасая ее, в огонь.
После этого рассказа Роган задал вопрос, который ее озадачил: почему?
Она помнила то пристальное внимание, с которым он глядел на нее, когда она отвечала. Габриэль пронзила мысль, никогда до сих пор не произносившаяся вслух, что Жерар Пуантро рисковал жизнью в ту роковую ночь не из-за любви к ней, а потому, что она была единственным, что у него оставалось от женщины, которую он любил больше собственной жизни.
Минутой позже она пожалела, что ответила именно так, понимая, что тем самым помогла Рогану в полной мере ощутить власть над ее отцом. Она рассердилась, решив, что он спровоцировал ее на это предположение, однако сразу заметила, что Роган лишь сильнее нахмурился, не проявив никаких признаков торжества. Более того, он показался ей опечаленным.
Ей тоже стало грустно. Каковы бы ни были заблуждения Рогана, убежденного, что ее отец — чудовище, виновное в его несчастьях, она хотела бы…
Ход мыслей Габриэль был внезапно прерван Роганом, который присел на край койки. Такой большой и широкий, он, казалось, заполнил собой все пространство, когда снял один сапог и приготовился снимать другой…
Габриэль окончательно растерялась, когда он приготовился снимать рубашку. Заикаясь, она спросила:
— Что вы делаете?
Роган ответил на удивление ровным голосом:
— Я собираюсь лечь спать.
Габриэль вся сжалась под взглядом Рогана. Его действия и прежние заявления о том, что эта постель принадлежит ему, как бы вновь явились для нее полной неожиданностью. Он понял ее состояние. Свободный откровенный разговор на палубе способствовал созданию доверительной атмосферы, не соответствовавшей жестокой действительности. Она стала менее защищенной. В той же степени менее защищенным стал он сам. Очень быстро, гораздо быстрее, чем она, Роган ощутил опасность этой ситуации.
Помолчав, Роган справился с дыханием. Габриэль Дюбэй при всей ее совершенной красоте и естественной привлекательности все же оставалась дочерью Жерара Пуантро… и его заложницей. Он покрылся испариной, поняв, как близок был к тому, чтобы сдать позиции этой милой девушке, так ловко продемонстрировавшей, что за полыхающей злостью, которая исходила от нее прежде, скрывается обещание сладкой, как мед, нежности.
Отказавшись развивать последнюю мысль, Роган решил во что бы то ни стало сохранить контроль над ситуацией. Габриэль по-прежнему глядела на него не мигая. Голос заметно похолодел, и она спросила: