В Африке СПИД свирепствует сильнее, чем в других местах. Лекарств от него не существует, больных держат взаперти — практически в своеобразных лепрозориях. К тому же там не проводится кампании по просвещению населения и профилактике. СПИД — единственное, что меня пугает сегодня в моей Африке. Больше меня ничего не страшит — ни ее ярость, которая мне так близка, ни ее звери, ни скорпионы, ни змеи…
В связи с этим мне вспоминается один фильм, в котором мы снимались с Моникой Витти, — «Укради у ближнего своего» (режиссер Карло Ди Пальма). Я уже говорила, что в жизни мы с Моникой были очень близки, очень дружны — мы так много хохотали вместе. Но на съемках Моника обнаруживает недостатки, очень затрудняющие общение с ней… К тому же она такая трусиха: пугается всякого пустяка, даже пролетевшей мухи. Однажды, когда она меня совершенно измучила всякими капризами на съемочной площадке, я взяла ужа и повесила его себе на шею, как колье. В тот момент я стояла к Монике спиной, а она снималась крупным планом. Обернувшись, она едва не упала в обморок. А я наконец рассмеялась. Мне так хотелось разрядить обстановку… В конце концов, это же был всего лишь фильм!
Африке я обязана своими добрыми отношениями с природой и с животными, которых я никогда не боялась и не боюсь — даже пауков и змей. Не испугалась я и тигров, когда однажды с ними встретилась. Может, потому, что по китайскому гороскопу я сама тигр.
Федерико Феллини говорил, что я наделена каким-то сверхъестественным даром, а заключается он в том, что я — дитя земли, что я очень хорошо себя чувствую, вступая в контакт с природой.
Со мной всегда и везде частица Туниса, даже в Париже. Это ковры. Когда-то ими увлекался Лукино Висконти. Он просто был влюблен в них. Все ковры для его дома доставляли из Туниса. А потом и я приобрела прекрасные тунисские ковры. Не знаю почему, но когда в мой дом залезли воры, они набросились главным образом на ковры и унесли их почти все. Тунисский ковер — это прямоугольник моей земли, по которой я продолжаю ходить. У него те же краски, то же тепло.
Но как я ни люблю ковры, одних ковров недостаточно. Мне нужно постоянно видеть тунисское море, тунисское небо…
Да, я очень люблю море Туниса: мне нравится, когда оно мутное, когда вода в нем перемешана с землей и кажется густой, как какао.
Но моя главная стихия — небо. В нем я, маленькая, вместе с сестрой выбирала свою звезду.
Африка. Мои корни. Это тепло, этот покой, эта тишина… Я чувствую себя там, как на материнских руках.
Сестры
Сестра — это твоя половина. Она делила с тобой семью, дом, страну, детство с его играми и слезами. Иногда именно из-за этого сестры ненавидят друг друга: каждая хочет быть единственной. И обе страдают из-за того, что есть другая — живой укор в твоем собственном несовершенстве. Мне кажется, что на определенном этапе своей жизни каждая видит в сестре соперницу, полагая, что та красивее, любимее, умнее.
Между мной и Бланш очень небольшая разница в возрасте, мы почти что близняшки. Я прекрасно помню, как мама, будучи беременной, говорила мне, тогда еще совсем маленькой, что скоро у меня появится братик или сестричка. Когда родилась Бланш, я сразу поняла, что сестричка — чудо. Она росла ласковой, красивой, мягкой, тогда как я в доме была мальчишкой-сорванцом. Каждый раз, когда кто-нибудь приходил к нам в гости, я пряталась под кроватью, чтобы избежать поцелуев и ахов, потому что совершенно не выносила сюсюканья. Так что все поцелуи и восторги доставались ей, и я в глубине души всегда считала, что она, в отличие от меня, их действительно заслуживает. Потому что Бланш была красавицей, а я — чудовищем. Однако никому, даже самой себе, не признаваясь в том, я все же страдала…
Лишь спустя много лет Бланш сказала мне, что она тоже страдала и по той же причине. Она чувствовала себя гадким утенком, а меня считала лебедем. К тому же наши родители всегда были скупы на нежности, поцелуйчики, объятия, и каждая из нас, втайне желая их, была уверена, что другая все это получает, и чувствовала себя отверженной, несчастной.
Когда мы были маленькими, из-за небольшой разницы в возрасте мама одевала нас одинаково, оставаясь абсолютно равнодушной к тому, что это приводило нас просто в отчаяние. И на протяжении многих лет мы с виду оставались вроде бы двойняшками: почти один и тот же возраст, темные волосы, худоба, одинаковые платья. В действительности же мы были очень разными, а главное — у нас были совершенно разные мечты.
Я, как уже говорилось выше, мечтала стать естествоиспытательницей, провести свою молодость, да и вообще всю жизнь в африканской пустыне, среди зверей, которые уже тогда нравились мне куда больше, чем люди, — хотя бы в эстетическом плане.
А моя сестра Бланш с младых ногтей мечтала о кино и театре. И надо же было так в жизни случиться: я без всякого желания стала тем, кем хотела быть она. Вообще я считаю (и уже говорила об этом), что стала актрисой именно потому, что не хотела ею быть, не питала никаких иллюзий на этой счет.
Ну а Бланш, по крайней мере на какое-то время, удалось, хоть и не вполне, осуществить свою мечту: она снялась в двух фильмах. А потом она перешла в театр, играла главным образом в авангардистских спектаклях, а позднее — в театре пантомимы.
Мне пришлось согласиться на контракт, содержащий невероятное количество пунктов, ущемлявших мои права. А сестра дорого расплатилась за этот мой контракт: на ее пути возникло неисчислимое множество препятствий, поскольку кинокомпанию «Видес» не устраивало, что на актерском рынке появилась еще одна женщина с моей фамилией.
Так Бланш пришлось пойти на первую уступку: вместо Кардинале она стала Карден — Бланш Карден. Под этой фамилией она снялась в двух фильмах и выступала в тех немногих ролях, которые ей доверили сыграть в театре.
Но и этого оказалось мало: было сказано и сделано все, чтобы, несмотря на измененную фамилию, она и вовсе отказалась от артистической карьеры. Ее взяли, можно сказать, измором, постоянно вставляя палки в колеса. В конце концов она поняла, что ей так и не удастся одолеть препятствия, то и дело возникающие на ее пути.
Бедная Бланш! Думаю, это ей дорого обошлось, особенно вначале. Для человека, испытывающего, как она, подлинную страсть к кино и театру, смириться с тем, что ты никогда не сможешь даже попытаться реализовать свои способности на любимом поприще только потому, что твоя сестра уже утвердилась на нем, это не просто тяжело, а невыносимо.
В то время мы ничего друг другу не говорили. Она знала, что я знаю, и наоборот. Словами тут нельзя было помочь. Впрочем, я не очень-то полагалась на слова… К счастью, мы никогда не переставали любить друг друга, так и оставшись двумя половинками одной жизни, одного общего для нас детства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});