Читать интересную книгу Шкура - Курцио Малапарте

Как все представительницы Красного Креста и Waacs американской армии, ежедневно прибывающие воздушными рейсами из США в надежде победно войти в освобожденный Рим или Париж во всем блеске своей элегантности, затмив европейских соперниц, миссис Флэт тоже взяла с собой вечернее платье, последнюю модель «Лето 1943» одного из знаменитых кутюрье Нью-Йорка. Она сидела гордо, подав грудь вперед, прижав локти к бокам, слегка опершись руками о край стола, в любимой позе мадонн и цариц итальянских живописцев XV века. Чистое сияющее лицо, казалось, было выполнено из античного фарфора и слегка тронуто временем. Это была немолодая уже женщина, не старше пятидесяти лет, и, как это бывает со многими стареющими американками, румянец на ее щеках еще не увял, не потускнел, а, стал более светлым, более чистым и невинным. Поэтому она казалась скорее не зрелой, молодо выглядящей женщиной, а молодой, состаренной чудесными мазями и искусством опытных парикмахеров девушкой, переодетой в старуху. Что оставалось совершенно чистым на ее лице, где Молодость и Старость соперничали, как в балладе Лоренцо Великолепного, так это глаза, прекрасного зеленого цвета морской воды глаза, в которых чувства поднимались на поверхность и колебались, как зеленые водоросли.

Глубокий вырез платья открывал для обозрения округлую белоснежную спину, белыми были и обнаженные выше локтя руки. И гибкая длинная шея, лебединая шея, которую Сандро Боттичелли считал признаком совершенства женской красоты. Я смотрел на миссис Флэт, мне было приятно смотреть на нее, может, из-за печати усталости и детского каприза на ее лице или из-за выражения гордости и презрения в ее глазах и слегка изогнутых бровях, в уголках тонких губ маленького рта.

Миссис Флэт сидела в зале старого благородного неаполитанского дворца торжественных архитектурных форм, дворца, принадлежащего одному из самых блестящих семейств неаполитанской и европейской знати, а герцоги Толедские ни в чем не уступают ни семейству Колонна, ни князьям Орсини, ни роду Полиньяков, ни Вестминстерам, разве что, и то лишь в некоторых частных случаях, герцогам Альба. И с этим роскошно накрытым столом, с блеском муранского хрусталя и фарфора «Каподимонте», с расписанным Лукой Джордано потолком, с фоном стен, украшенных великолепными, ценнейшими арабо-норманнскими гобеленами из Сицилии, миссис Флэт восхитительно диссонировала. Она была идеальным образом того, какой могла бы быть американка XV века, воспитанная во Флоренции при дворе Лоренцо Великолепного, или в Ферраре при дворе Эстенси, или в Урбино при дворе Делла Ровере, чьей livre de chevet[242] была бы не «Blue Book»[243], а «Придворный» мессера Бальдассаре Кастильоне[244].

Был ли тому виной фиолетовый цвет ее платья, или его желтая отделка (фиолетовый и желтый доминировали в хроматическом пейзаже Возрождения), или ее высокий узкий лоб, или бело-розовый блеск лица, но все, даже лак на ногтях, прическа, золотые подвески на груди, все делало из нее американку – современницу женщин Бронзино, Гирландайо, Боттичелли. Даже та грация, что на выполненных известными живописцами портретах этих прекрасных таинственных женщин выглядит исполненной жестокости, приобретала в ее лице некую новую невинность, так что миссис Флэт казалась монстром стыдливости и невинности. И, без сомнения, внешне она бы более соответствовала античной эпохе, чем те же Венеры и нимфы Боттичелли, если бы что-то в блеске ее кожи, в ее лице, похожем на фарфоровую маску, в ее круглых зеленых глазах, широко распахнутых и неподвижных, не несло отпечатка некоторых цветных репродукций из журналов «Вог» или «Харперc Базаар», рекламирующих какой-нибудь Институт Красоты или производителя консервов; или, как бы это лучше сказать, чтобы не сильно обидеть самолюбие миссис Флэт, если бы что-то в ее лице не напоминало современную копию старинной картины, слишком новую, слишком блестящую после покрытия свежим лаком. Это была, осмелюсь сказать, авторская, но отнюдь не подлинная работа. Если бы я не опасался навлечь неудовольствие миссис Флэт, я бы добавил, что она была женщиной Возрождения, уже отравленного вкусом барокко, стилем знаменитой «белой комнаты» дворца герцогов Толедских, где мы в тот вечер собрались за столом генерала Корка. Она была немного похожа на Тушкевича из «Анны Карениной» Толстого, персонажа в стиле Людовика XV салона княгини Бетси Тверской.

Но тем, что под маской Возрождения выдавало в миссис Флэт современную женщину, типичную американку in tune with our times[245], были ее голос, жесты, сквозившая в каждом слове, в каждом взгляде и улыбке гордость (голос был сухим и резким, движения властными и «sophisticated»[246] одновременно), нетерпеливое высокомерие, усугубленное особым снобизмом Парк-авеню, для которого не существует достойных внимания людей, кроме князей и княгинь, герцогов и герцогинь – одним словом, «знати», но знати скорее самозваной, чем подлинной. Миссис Флэт была здесь, она сидела за нашим столом рядом с генералом Корком, но все же как она была далека от нас! Духом своим она витала в высших сферах, где, как драгоценные звезды, блистают княгини, герцогини и маркизы старой Европы. Она сидела, подав грудь вперед, чуть откинув назад голову, направив взгляд на невидимое облако, блуждающее в невидимом синем небе и, следя за ее взглядом, я вдруг обнаружил, что миссис Флэт устремила взор на висевшее напротив нее полотно, изображавшее молодую княгиню Теано, бабушку герцога Толедо по материнской линии, освещавшую своей красотой и грацией последние печальные дни царствования двора Бурбонов в Неаполе. Я не смог удержаться от улыбки, увидев, что княгиня Теано на портрете сидит, подав грудь вперед, слегка откинув назад голову, обратив глаза к небу с таким же видом, как и миссис Флэт.

Генерал Корк перехватил мою улыбку, проследил за моим взглядом и тоже улыбнулся.

– Наш друг Малапарте знаком со всей знатью Европы, – сказал генерал Корк.

– Really?[247] – воскликнула миссис Флэт, порозовев от удовольствия и медленно переводя взор на меня; меж ее приоткрытых в улыбке восхищения губ блеснули зубы, великолепные американские зубы, не подвластные действию времени, такие безупречно ровные и белые, что казались настоящими. Улыбка миссис Флэт ослепила меня, я вздрогнул от страха и закрыл глаза. Это был ослепительный зубной блеск – в Америке первый предвестник старости, – последняя вспышка, прощальное приветствие, которое каждый американец бросает миру живых, когда сходит с улыбкой в могилу.

– К счастью, не со всей! – ответил я, открыв глаза.

– Вы знакомы с княгиней Эспозито? – спросила миссис Флэт. – Она first lady Рима, a real Princess[248].

– Княгиня Эспозито? – ответил я. – Но нет ни одной княгини с таким именем.

– Не хотите ли вы сказать, что на свете не существует княгини Кармелы Эспозито? – спросила миссис Флэт, нахмурив брови в холодном презрении. – Она моя близкая подруга. За несколько месяцев до войны она гостила у меня в Бостоне вместе со своим мужем, князем Дженнаро Эспозито. Она кузина вашего короля, у нее великолепный дворец в Риме, он рядом с королевским дворцом. Я горю нетерпением дождаться освобождения Рима, чтобы передать ей приветы от женщин Америки.

– Мне жаль, но не существует и не может существовать княгини Эспозито, – ответил я. – Эспозито – это имя, которое приют новорожденных младенцев дает брошенным детям, чьи родители неизвестны.

– Мне кажется, вы собираетесь заставить меня поверить, что все княгини в Европе знают своих родителей, – сказала миссис Флэт.

– Я не претендую на это, я только хотел сказать о европейских княгинях, что если они настоящие княгини, то обстоятельства их рождения обычно известны.

– У нас in the States, – сказала миссис Флэт, – никогда ни у кого, даже у княгинь, не спрашивают об обстоятельствах их рождения. Америка – демократичная страна.

– Эспозито – имя очень демократичное. В переулках Неаполя всех зовут Эспозито.

– I don’t care, – сказала миссис Флэт, – мне неважно, что всех в Неаполе зовут Эспозито. Я только знаю, что моя подруга княгиня Кармела Эспозито – подлинная княгиня. Очень странно, что вы ее не знаете. Она кузина вашего короля, этого достаточно. В государственном департаменте в Вашингтоне мне сказали, что она очень хорошо вела себя во время войны. Это она убедила вашего короля арестовать Муссолини. Она – настоящая героиня.

– Если она хорошо вела себя во время войны, – сказал полковник Элиот, – значит она – не настоящая княгиня.

– Она княгиня, – сказала миссис Флэт, – а real Princess.

– В этой войне, – сказал я, – все женщины Европы, княгини и привратницы, вели себя очень достойно.

– That’s true[249], – сказал генерал Корк.

– Довольно немного женщин имели связь с немцами, – сказал полковник Брэнд.

– Значит, они вели себя лучше, чем мужчины, – сказала миссис Флэт.

– Они вели себя так же достойно, как и мужчины, – сказал я, – хотя и по-иному.